Хроники пана Бельского. Книга первая. Манускрипт «Чародея»

– Здравствуй, здравствуй, моя любимая скотинка. Я также очень рад тебя видеть.

Мартин поцеловал кота в мокрый холодный нос, соскочил с кровати, захлопнул окно и отправился на кухню. Положив в котиную тарелку свежего мяса, которое тут же с благостным урчанием стало поедаться следовавшим за ним по пятам Пачварой, он перешел в свой импровизированный спортивный зал. Разделив дальнюю комнату перегородкой, Мартин обустроил в одной её части гардеробную, где хранились его многочисленные одежда и обувь, а в другой – соорудил шведскую гимнастическую стенку с откидными брусьями и турником, повесил боксёрскую «грушу» и установил специальный манекен для фехтовальных тренировок. Выполнив за полчаса свой обычный утренний комплекс физических упражнений и поколотив от души «грушу», Бельский отправился в ванную комнату приводить себя в порядок, после чего позавтракал наскоро приготовленным омлетом с беконом, помидорами и сыром.

В начале девятого часа утра, благоухая туалетной водой с ароматом бергамота, изготовленной по его заказу известным парижским парфюмером, элегантный Мартин в светло синем костюме и фетровой шляпе «борсалино» с изящной тростью на перевес спустился выпить кофе к пану Богуславу.

Войдя через центральный вход в фойе кондитерской, Бельский задержался у гардероба, передавая шляпу и трость молоденькой хорошенькой девушке, которой он не преминул сделать несколько комплиментов, и предложил вместо вещей передать ей на сохранение самого себя. При этом игривым тоном отметил, что с такой красавицей вряд ли он сможет сохраниться надолго, отчего лицо девушки мгновенно покрылось пунцовым румянцем, и она смущенно отвела в сторону глаза.

Остановившись перед стеклянной дверью кафетерия, Мартин сквозь неё осмотрел зал, и ему бросилось в глаза непривычно большое число посетителей, для столь раннего временя дня, да еще посреди недели. Постояв некоторое время у входа, рассмотрев их внимательно, Мартин тихо отворил дверь и быстрым шагом направился прямиком к стойке буфета, за которой в это утро хозяйничал сам владелец заведения.

Богуслав Францевич Харальд иногда, как он сам пояснял, чтобы «стряхнуть пыль с тяжелеющего с годами зада», по утрам становился за стойку буфета кафетерия, и лично обслуживал некоторых избранных клиентов, тех, кто был ему лично приятен, и с которыми ему было интересно общаться. Пан Харальд внешне совсем не походил на кондитера в обычном представлении людей об этих мастерах «вкусненького ремесла». Ростом он был немногим выше среднего, имел сухощавое телосложение, можно даже сказать был худ. На неподвижном лице римского патриция, холодно блестели проницательные глаза, а на тонких всегда плотно сжатых губах изредка пробегала едва заметная лукавая ухмылка. Если бы не сдвинутый позалихвацки на бок белоснежный кондитерский колпак, из-под которого задиристо выбивалась прядь его каштановых уже успевших поседеть волос, пана Богуслава запросто можно было принять скорее за распорядителя похоронного бюро.

Мартин уселся на высокий стул у буфетной стойки, прямо напротив Харальда, постучал костяшками пальцев по отполированной до блеска столешнице, изображая стук в двери, и громко поздоровался.

– И вам здравствовать пан Бельский! Всегда приятно видеть человека в столь прекрасном расположении духа. Вам как обычно – большую чашку кофе, крепкий без сахара, и чтобы вас никто не беспокоил?

– Сегодня, уважаемый Богуслав Францевич, добавьте к нему миндальное пирожное, а также какую-нибудь одну из ваших забавных историй. Не поверите, но с самого пробуждения меня навязчиво преследует желание человеческого общения, я бы даже сказал – теплого участливого общения.

Богуслав Францевич славился не только своими кондитерскими изысками, но и отменным талантом рассказчика всяких баек, вычитанных им в большом ворохе газет и журналов. При этом прочитанное он так смело и главное умело интерпретировал на свой манер – разбавляя, добавляя и приукрашивая по своему вкусу, что после его редакторской правки даже скучные занудные притчи превращались в веселые и поучительные анекдоты.

Харальд подал на серебряном подносе заказанную большую чашку горячего дымящегося кофе с пирожным на блюдце.

– Почему не поверю, наоборот, я вас прекрасно понимаю, Мартин Юрьевич. Природа благодаря прошедшему ливню оживает прямо на глазах, в такую пору самые благочестивые монахи и те своих мыслей страшатся. Обратил внимания на то, как вы мила ворковали с моей служащей в фойе. Ничего не поделаешь, жизнь берет свое, и даже такой сухофрукт как вы, простите за столь откровенное сравнение, пытается зацвести.

– Кстати, пан Богуслав, давно хотел вас спросить – где вы находите для своего заведения столь очаровательных фей? В городе поговаривают, что именно таким не хитрым способом вы и завоевали свою популярность. Мол, большинство ваших посетителей приходят не только ради ваших сладостей, но и ради того, чтобы поглазеть на красавиц, работающих здесь. Я восхищаюсь вашим вкусом, дайте парочку уроков, раскройте секрет, маэстро.

– За секретами и всякой прочей таинственной дребеденью – это, пожалуйста, к масонам. Уроки же вам ещё в гимназии все давно дали. Вот если вас интересует мнение далеко не глупого человека, то могу его высказать вслух, если конечно пожелаете. Я на полтора десятка лет старше вас, а значит, кое в чем, наверное, лучше разбираюсь. Особенно, что касается женщин. И вот почему, мой юный благородный друг. Только с возрастом, к сожалению, начинаешь понимать суть женской натуры. Но самое обидное заключается в том, что к тому моменту, когда ты считаешь, что наконец-то расшифровал женскую душу, – ты так же со всей ясностью осознаёшь, что твои глубокие познания всех её тайн и секретов, если для чего и годятся, так только для передачи их по наследству. Старость, увы, неизлечима. Вот такой парадокс. У меня есть смутное подозрение того, что кто-то умеет здорово веселиться в сотворенном им же мире.

А на ваш вопрос, ответить хочу следующее – самая красивая и желанная женщина всегда живет рядом с вами. Она ежедневно ходит по одной с вами улице, вы не редко её встречаете, здороваетесь порою, но, как обычно занятый мыслями о себе самом, не замечаете тоскующего взгляда и робкой улыбки, предназначенной именно вам. Мы одной земли, и наши женщины рождаются для нас, а мы – для них. В природе нет пустоты и лишнего, в ней всё гармонично и всего столько, сколько надо, не больше и не меньше, даже если нам это совсем не нравиться. Ваша неповторимая, и в тоже время банальная история любви, возможно, живет в соседнем доме. И поэтому перестаньте мечтать о каких-то выдуманных экзотических красавицах, которые якобы обитают где-то за тридевять земель, а точнее только в ваших нездоровых фантазиях. Просто протяните руку, и вы ошалеете от счастья и любви, почувствовав прекрасные формы.

– Как часто руку то протягивать, Богуслав Францевич? В таком деле ошибиться – ой, как не хочется! – подмигнув собеседнику, встрял Мартин.

Пан Харальд прищурился и с ядовитой усмешкой ответил:

– Это зависит от ваших сил и интеллекта, юноша. Конечно же, чем чаще протягиваешь руку, тем выше шансы того, что в неё попадёт действительно что-то путное. Но, пан Бельский, не забывайте одного – от чрезмерного усердия ноги протягиваются куда как быстрее, чем находится то, что ищешь.

В награду же за терпеливое прослушивание моего нравоучения, расскажу вам один забавный исторический анекдот, который как раз прочитал не далее как сегодня утром. Насколько эта байка правдива и всё ли в ней соответствует имевшим место событиям, утверждать не берусь, но мне она показалась весьма интересной в плане изучения характеров известных исторических персонажей. Вам известно, что я страстный поклонник исторической науки как таковой, но меня особенно увлекают исследования роли отдельной личности в истории. И как мне думается, именно обыденные дела в повседневной жизни, непосредственно подтверждают всё величие, или наоборот, показывают всю ничтожность, той или иной известной персоны.

Так вот, случилась эта история в Санкт-Петербурге в далёком уже 1883 году, во время правления императора Александра III, прозванного «Миротворцем». Некий солдат Орешкин в очередном своем увольнении по обыкновению своему напился в одном из казенных кабаков, после чего начал задирать людей, буянить да скандалить. Хозяин кабака хоть как-то попытался его образумить и, указывая на портрет императора, укорял его по-отечески: «Как же тебе не стыдно, негодник, перед лицом царя-батюшки так себя гадко вести?». На что Орешкин, совсем уже потеряв голову, отвечал: «А плевал я на вашего государя императора!», да взял и плюнул прямо на портрет. На его беду именно в это самое время в кабак как раз зашел вызванный пристав, всё это увидел, и, конечно же, тут же Орешкина арестовал. На недотёпу солдата завели дело об оскорблении царствующей особы, предав ему из-за угоднических побуждений сугубо политический характер. Орешкина представили настоящим смутьяном-бунтовщиком, не дать не взять – Стенька Разин и Емелька Пугачев в одной персоне, никак не меньше. В таких случаях для вынесения окончательного вердикта дело полагалось направлять на рассмотрение лично императору. Александр Александрович, ознакомившись с представленными на Высочайшее Имя бумагами, прямо на папке начертал: «Дело прекратить. Орешкина освободить. Впредь моих портретов в кабаках не вешать. Орешкину передать, что я на него тоже плевал».

Согласитесь, Мартин Юрьевич, это поступок истинного государственного лидера, действительно самого что ни есть настоящего «Миротворца». И для подтверждения этого ему не было нужды развязывать кровавую войну, чтобы затем облачиться в «белые одежды» и торжественно выступить в роли благого посредника в замирении озлобившихся народов. Успев, правда, до этого уложить в могилу многих из этих людей, которые, погибая в устроенной «миротворцем» бойне, так и не успели понять – ради чего же они всё-таки воевали?

– История конечно весьма поучительная, пан Богуслав, особенно в смысле того, как заканчивать спор которого фактически то и не было. Да и благородство поступка господина Гольштейн-Готторпского вроде как на лицо и даже, возможно, бесспорно. Но финал рассказа в вашем варианте весьма далек от того финала истории, который мне пришлось в отрочестве услыхать от одного судейского чиновника, служившего у моего отца. Этот господин уверял меня, что являлся очевидцем тех событий. По его словам царь-батюшка, производя очередную свою инспекцию, посетил столичную тюрьму, где и отбывал шестимесячный срок наказания хулиган Орешкин. Когда ему доложили, по какой такой причине сей солдат осуждён, сиятельный не на шутку рассердился на своих чиновников и заявил им: «Как так-то, милостивые государи! Он наплевал на мой портрет, а я же за это буду ещё кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Отошлите его немедленно, да скажите ему, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец!».

Как видите, Богуслав Францевич, причины «миротворческого поступка» Шуры Номер Три иного порядка, чем просто благородство оскорбленного государственного мужа. Ну, не желает он Орешкина задарма кормить и всё тут, и его понять можно. Да и самому Орешкину, на мой взгляд, глубоко всё равно по какой-такой причине помазанник выпустил его на волю раньше назначенного срока. Как говорится, «интересы сторон не противостоят друг другу и равноправно совпадают в своём здравомыслии».

– Право слово, пан Бельский! По скромному моему разумению, наш мир хорош именно своим разнообразием, не постесняюсь сказать – разноцветьем мнений, пусть и совершенно противоположных по своей сути, а это уже, как вы понимаете, повод поговорить или даже подискутировать. Главное, чтобы в отстаивании своих взглядов оппоненты не начинали вколачивать друг дружке в голову аргументы чем-нибудь увесистым. Согласитесь, многое, если даже не всё, зависит от нашего личного восприятия окружающего мира и событий, происходящих в нём. Вот извольте такой пример. Гуляете вы, допустим, в сквере и наблюдаете барышню, читающую некое письмо и при этом плачущую. Что можно подумать в этом случае? Получила несчастная горькую весть и рыдает, надрывая сердце и душу. А возможно в письме пламенное признание в любви от человека, которого сама давно любит, и как считала ранее безнадёжно, а теперь заливается слезами от счастья. Возможен ещё какой-нибудь вариант, но в любом случае – у нас перед глазами читающее письмо девушка со слезами на глазах. А всё остальное – то, что мы с вами сами себе навыдумываем, а после, по недомыслию или скудности ума, свои же фантазии представляем, как нечто истинное. Смех, да и только, когда наблюдаешь за тем, как люди на полном серьёзе пытаются познать то, что сами же, и «нагородили» в своей голове, но чего никогда не было, и быть никогда не могло. Как это по-человечески!

– Одним словом вы хотите убедить меня в том, чтобы я не доверял глазам своим, а верил… только тому, что написано на бумаге. Документ, как говориться, он и в сквере у плачущей девчушки – документ. Как же всё это незамысловато и прозаично до скукоты. Нас, коммерсантов, если что и погубит, то именно чрезмерная рациональность в паре с необузданной жаждой наживы, которыми в основном и руководствуемся в своих суждениях. К моему большому разочарованию, деловой люд буквально всё оцениваем сугубо через призму коммерческих резонов: выгодно – невыгодно, дорого – дёшево, каковы проценты прибыли и объёмы затрат. Но за подсчетом своих барышей мы можем не заметить приход людей иного мировоззрения, с иными взглядами на своё место в обществе, а они, как правило, большие выдумщики, да ещё какие, к тому же хорошо вооружены и смертоубийством не брезгуют. И грозит нам явление таких господ-товарищей абсолютной утратой всего имущества и капиталовложений – и это в лучшем случае. Тому свидетельство – наши соседи-фантазёры к востоку от нашего благословенного края.

Допив кофе, Мартин ещё раз осмотрел зал, остановив свой взгляд на дальнем столике, за которым обосновалась странная компания из двух мужчин весьма угрюмой наружности, и разбитной дамочки. Компаньоны, заметив, что ими заинтересовались, поначалу немного засуетились, но после стали изображать равнодушие ко всему происходящему вокруг.

Перехватив взгляд Мартина, Богуслав Францевич поставил перед ним чашку горячего шоколада и, кивнув головой в сторону этих посетителей, продолжил разговор.

– Обратили внимание, в дальнем углу, очень колоритная троица, далеко не святая, уверяю вас. Меня, конечно же, радует популярность моего заведения у разных жителей нашего города, а популярность и доход, как вы понимаете, в нашем деле всегда идут рука об руку. Но.… Если вы не торопитесь, то позвольте отнять у вас ещё немного времени. Хочу рассказать вам на этот раз историю уже из нашей жизни, я бы сказал из совсем недавнего прошлого и настоящего, а вы тем временем полакомитесь моим чудным горячим шоколадом, за счет заведения, разумеется.

Вчера, после отъезда вашего уважаемого гостя, – пан Богуслав приставил указательный палец правой руки к виску, изображая выстрел из пистолета себе в голову, – весь вечер возле дома околачивались эти два типа бандитской наружности. Сегодня же, ни свет, ни заря, ввалились с этой фурией, выпили уже два чайника чая, сожрали половину изюмного пирога и до сих пор сидят, ждут чего-то, но точно не второго пришествия, их и первое то явно обошло стороной.

Одного из этих проходимцев я встречал не так давно при весьма неприглядных обстоятельствах. Решил я открыть небольшой магазинчик сладостей на городском рынке Лукишки и стал чин по чину оформлять соответствующие разрешительные документы в магистратуре. Вот там мне один хитроватый чиновник и подсказал – что бы спокойно работать на этом рынке я должен заручиться покровительством одного высокоуважаемого человека, топор ему в плечи. Поехал, значит, я к этому уважаемому в корчму «Берлога», которая как раз рядом с рынком обосновалась. Знаете, наверное, эту воровскую клоаку, куда порядочному человеку нет хода, но я, к сожалению, был вынужден пойти туда ради…

– …наживы, которая, поверьте, заведет ещё и не в такую яму,– пробурчал, перебивая, Мартин.

– Соглашусь с вами, пан Бельский, но только отчасти. Я вынужден всё это делать всего лишь ради куска хлеба с малым кусочком маслица на нём для моей большой семьи. Ведь вы знаете – только деток своих у меня шестеро, да еще иной родни хватает, и всех их надо накормить, чтоб им повылазило. О каких здесь барышах вести речь, о чём вы? Но продолжу. Встречался со мной в корчме, конечно же, не самый уважаемый, а чуточку менее уважаемый… разбойник, при котором и находился вон тот – с рваным ухом. Договорились мы, что за благосклонность к себе и за охрану от невзгод буду определенную мзду татарве платить. Дожился, одним словом, к сединам вот до таких дел, но место уж больно выгодное, а мы с двоюродной сестрицей недалеко от города, на хуторке одном, уже налаживаем маленькое производство конфет, поэтому отступать-то некуда. Вот, я вчера с испугу то и подумал, что это за меня мои «ангелы-хранители» решили взяться поплотнее, так сказать совсем уж оборонить от всех невзгод и напастей. А вот сегодня думаю, что нет.

Богуслав Францевич нагнулся к Бельскому и шепотом, сквозь свои сжатые тонкие губы произнес:

– Будьте осторожны, Мартин Юрьевич. Я понимаю, что вы птица совсем иного полёта, но, похоже, что эти визитёры по вашу душу.

– Не беспокойтесь, пан Харальд. Продал я её давно, и, судя по моим преследователям, сделка оказалась не удачной. Благодарю вас, Богуслав Францевич, за угощения, и доброго вам дня, – попрощался Мартин, рассчитался и неторопливо покинул кафетерий.

В гардеробе, принимая обратно свои вещи, Бельский успел пригласить на свидание так понравившуюся ему девушку, окончательно вогнав её в краску, и довольный собой вышел на улицу.

Остановившись на ступенях крыльца, он раскинул руки в стороны и вздохнул полной грудью душистые запахи задышавшей от обильной влаги земли, от которых, защекотав в ноздрях и горле, хмелило ум и будоражило чувства. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь рваные остатки тучи, отражались в россе и лужах яркими бликами, которые стайками разноцветных огоньков мелькали в сочной зелени листвы, заставляя жмуриться глаза. Парк вокруг, затихший перед ливнем, сейчас наполнился шумом радостной птичьей разноголосицы. Жизнь как будто после непродолжительной остановки, отдышавшись, вновь с легкостью озорно встрепенулась и резво побежала по свету.

Направляясь по аллее к выходу из парка, Мартин испытывал странное чувство облегчения, от которого его просто распирало. Всё! Решение принято, бесповоротно. Тяжкие размышления и сомнения отброшены прочь, и уже позади. В эту самую минуту Бельскому вдруг очень захотелось… хорошей драки. Той, после которой, победив сильного противника, измотав себя до крайнего предела, падаешь в эйфории на землю уже непослушным онемевшим телом, задыхаясь, отрывисто глотая воздух, и ощущая, как сердце пытается вырваться наружу, разрывая грудную клетку. И после, лёжа чувствовать, как с каждым мгновением твоё тело оживает и начинает слушаться тебя, дыхание становиться ровным, а сердце, перестав бешено колотиться, переходит к обычному ритму своей рутиной работы, и ты будто возвращаешься из забытья глубокого сна.

Обернувшись в конце аллеи, Мартин увидел следующих вслед за ним девицу с «рваным ухом». Третий соглядатай не наблюдался. Бельский выдохнул и сделал, было, шаг навстречу к своим «попутчикам», но, передумав, резко развернулся и размеренным шагом стал удаляться от них. «Ну, не буду же я при даме драть тебе второе ухо. Повезло тебе, урод,… пока» – мелькнуло в голове у Мартина.

Первоначально он планировал взять извозчика, коих тогда ещё было предостаточно в Вильне, но погода так располагала к пешей прогулке, что он решил всё же пройтись, тем более ему хватало о чём поразмыслить, а на ходу Бельскому всегда комфортней думалось. Выйдя из парка, он направился по Замковой улице в сторону Ратушной площади, где недалече от костёла Святого Казимира и находился его универсальный магазин.

Перейдя на улицу Великую, Мартин на противоположной стороне у Пятницкой церкви увидал Доминика Скригу, в компании с миловидной девушкой, разодетой, как и её провожатый, по последней моде. Поддерживая свою спутницу слегка под локоток, он оживленно ей что-то рассказывал, она же, не сводя с него своих широко раскрытых глаз, со всем вниманием погружалась в его болтовню. Эта красивая пара со стороны выглядела, словно нарисованная, и сошедшая со страниц журнала, повествующего о светской жизни кинозвезд и разных знаменитостей. Доминик, являясь большим поклонником модных вещей, много времени и средств не скупясь, затрачивал на свою внешность, что возвращалось ему, как правило, сторицей. Высокий, стройный, всегда разодетый «с иголочки», с тонкими усами на холёном лице, дополнявшиеся стильными бакенбардами модной прически, обладающий врожденным обаянием и манерами настоящего денди, Скрига производил умопомрачительное впечатление даже на опытные женские сердца, не говоря уже про юные неокрепшие души. Оттого и слыл он в городе коварным соблазнителем, но при этом такая репутация не отваживала от него женщин и девиц, что впрочем, и не удивительно, а наоборот, число его «поклонниц», возможно и завышенное для пущего эффекта, увеличивалось беспрерывно. Доминик не был простым потребителем женских ласк. Он сам всегда беззаветно влюблялся, и всеми силами старался подарить своей очередной возлюбленной «…вкус настоящей неземной любви». Именно такой, каковой она себе эту «настоящую неземную любовь» и представляла. За это его любовницы были настолько ему благодарны, что с радостью исполняли любые его просьбы и пожелания, чем он всегда без всякого зазрения совести пользовался в угоду своим личным интересам.

Его влюбчивость была, пожалуй, единственной слабостью его характера. Мартин знал Доминика еще со времён их общей военной молодости, как храброго, умного и жесткого мужчину, который к тому же порою мог быть настолько цинично безжалостным, что эта его черта, возможно, и мешала Мартину стать с Домиником по-настоящему близкими друзьями.

На пересечении улицы с площадью Скрига поклонился своей спутнице, приподняв шляпу, поцеловал ей руку, и они расстались. Девушка быстрым шагом направилась в сторону Остробрамкой улицы, несколько раз обернувшись посмотреть на удаляющегося Доминика, который, с полной уверенностью зная об этом, шествовал так, будто только что выиграл войну за английский престол.

Мартин приблизился со спины к Доминику и, поравнявшись с ним по правую руку, легонько хлопнул ладонью того по плечу со словами: «Как поживаете, Доминик Карлович?». Скрига обернулся на его голос, очаровательно, как только он умел, улыбнулся, и, ответив: «Какой прекрасный день, даже вы, Мартин Юрьевич, не в состоянии его испортить», – обнял того за плечо, продолжая идти в сторону магазина.

Доминик, похоже, в очередной раз влюбился.

Познакомились они, когда оба служили в разведке Северо-Западной армии генерала Юденича во время первой попытки отбить у «большевиков» Петроград, где молодые офицеры-одногодки быстро подружились. Перед вторым же наступлением армии их вместе забросили в осаждённый город для сбора информации и организации диверсий. Когда же и этот поход Юденича закончился неудачей, то при прорыве из Питера, в перестрелке с «чекистами», Доминик был серьёзно ранен, и Мартин практически на себе вытащил его к своим. После Скригу с другими ранеными и больными тифом сослуживцами эвакуировали в Финляндию, а Мартин вернулся в Беларусь. Встретились они вновь только через десяток лет, когда Бельский после долгих своих скитаний по миру возвратился в Вильню, где Доминик проживал по возращении из Финляндии со времени присоединения Виленского края к Польше.

– Когда же ты угомонишься, Доминик? Ладно, в юные годы, когда кровь кипела, и опасности войны не давали скучать, подстёгивая к безрассудным поступкам. Но сегодня то, должен бы уже и накушаться всего этого, дружище. О тебе, ну просто какие-то ужасные истории по городу ходят. Джакомо Казанова и Дон Джованни не угнались бы за тобой в этом марафоне.

Мартин любил подразнить своего товарища на эту тему, зная его благородную щепетильность в отношениях с дамами, а также привычку Доминика всегда следовать неписаному шляхетскому кодексу чести, в большей степени придуманному им самим же ещё во времена своей романтической юности.

– Самое забавное, Мартин, в твоем язвительном отношении к моим успехам у женщин, так это тот факт, что сам-то ты кобель по болей моего будешь. Но ты же всё, как обычно, делаешь в тайне, скрытно. Даже свои чувства, и те, ты, похоже, прячешь от самого себя, не доверяешь никому. Поэтому только я знаю точно, что мне, а также перечисленным тобою господам, всем троим вместе взятым, далеко, очень далеко до тебя, как желторотым птенцам до матерого стервятника, – в ответ поддел Бельского Доминик, и продолжил:

– Я же люблю, не скрывая своих чувств, всем сердцем, а не одним каким то определенным органом. Поэтому даже когда я покидаю женщину, я оставляю ей часть своей души, и дамы вспоминают меня с благодарностью, потому что они, не побоюсь высокого стиля, продолжают жить куда насыщенней и красочней, чем прежде. Ты же, как сам выражаешься, «пользуешь дамочек». Они для тебя, как некое дополнительное приложение к основному блюду, а точнее – дорогие и приятные вещицы, кои радуют глаз и необходимы для мимолетных развлечений, чтобы отвлечься, так сказать, не надолго от тяжких дум и дел, не более того. Ко всему прочему ты своей брутальностью или, правильнее будет сказать, своей через чур уж мужской природой, выжигаешь им всю душу, и когда ты всё же уходишь – жизнь для них фактически заканчивается. После чего твоим бывшим пассиям, если что и остается, так это только одно из двух: в монастырь, либо застрелиться. Ведь они прекрасно осознают, что ничего больше интересного в их жизни уже не произойдёт. Я дарю надежду на лучшую жизнь с любовью в сердце, а ты забираешь последнюю радость. Чувствуешь разницу. И вообще, не любите вы, пан Бельский, людей.