Нескладуха

Они отхлебнули из бутылки еще по разу, закусили конфеткой. Посидеть бы, помолчать в самый раз, как хотелось Кочелабову, а на Власа красноречие накатило. Он считал, что если взялись, надо довести дело до конца. Конечно, крупно не повезло им с Люськой, но разве мало в поселке других девчонок, может быть даже нецелованных. И идти совсем недалеко – до соседнего общежития, где такие невесты…

Мысль о том, что столь бездарно утекают меж пальцев с трудом собранные рубли, исподтишка точила Кешу, однако сильней ее было желание плюнуть на все и остаться здесь, под навесом. Он так и сказал, что никуда больше переться не намерен, чем сильно огорчил Власа. Все же мучила того совесть за сорванные смотрины.

Из-под лохмотьев толи, свисающих с навеса, было видно, как охорашивалась в чердачном окне кошка: и лизала, и лизала себя, зажмурясь от удовольствия. Сквозь разодранные ветром облака пал на землю отблеск заката. Сладко пахло тесом и волглой стружкой.

Не привык Кочелабов долго держать на сердце обиду. Отдышался на свежем воздухе – и вот уж снова сбил на затылок кепчонку – козырьком в потолок. Может запах родной бондарки подействовал благотоворно, или водка смягчила горечь испытанного, только все призошедшее вдруг увиделось Кочелабову как бы со стороны, откуда сам он выглядел вовсе не робким.

– Вот дали мы этому мужику! – заулыбался Кеша. Небось до сих пор не очухался.

– Что ты! – расслабленно хохотнул Влас. Застали мы его в самый момент. Глазищи выкатил – я думал, с маху врежет…

– А я гляжу – был Влас, и нету Власа. Ну, прыткий ты!.. Он мне: «Тебе кого?» А я: «Люсю давай!» Ну тут у него и вовсе борода набок.

Ах как они его!.. И завелись, закатились так, что ходуном заходили под ними жиденькие доски. И смех, как лучшее снадобье, очистил их души от унижения.

Не пошли они все же в женское общежитие, а вернулись в свое, родное, где у парадных дверей привычно ждала их вкопанная в землю бочка с водой для мытья обуви да висел плакат, предостерегающий от брюшного тифа. В своем родном тоже жили девчата, так что не заплесневели в тот вечер конфеты и не закисла гамза, еще и за добавкой сбегали дважды. Такое веселье раскочегарили – дым коромыслом.

Наутро Кочелабов проснулся от кошмара. Кто-то бородатый гнался за ним, размахивая вывороченным из земли колом, так что сухие комья, срываясь, колотили Кочелабова по спине. Противненько так поджимался в ожидании удара копчик, и в кулачок сжималось нутро – вот-вот оглушит, стервец, по темечку, а за что – не понять, и оттого еще страшнее было. Запнулся Кеша, с маху – лицом в грязь, и – глаза открыл, голову приподнял.

Парни еще спали. Тусклый денек зачинался за окнами, высвечивал неубранную посуду на столе.

Напившись чуток воды из-под крана, Кочелабов поглазел на квелые щеки с блеклым росчерком губной помады, яростно оттер ее и вновь завалился в лежку. На душе было препогано. Тело уже расслабилось от кошмара, но ощущение тревоги и неустойчивости не отпускало. Видно, осталось оно от вчерашнего, но вспоминался вечер с трудом. В голове не то тикало, не то скрипело, но он все же заставил себя восстановить начало той гулянки.

Как стакан разбил – помнил. Как с молоденькой поварихой, толстушкой Зоей, танцевал – тоже помнил. Как с пигалицей этой познакомился – до смерти, наверное, не забудет. Пальчики лодочкой сунула ему: «Аделаида». Он, естественно: «Иннокентий». Но тотчас поправился, что можно звать просто Кешей. «Просто Кешей?» – удивленно переспросила она и будто ненароком переиначила имя: «Простокишей?.. это для памяти.» Свистнула в сухонький кулачок, словно припечатала, и пошла за стол как ни в чем не бывало. А Кеше враз захотелось напиться до чертиков, до поросячьего визга. Это надо ж так слово подтасовать – простокиша! Простокваша, то есть простофиля, иначе говоря. И то верно, если по трезвому рассудить: сколько человек упоил вчера вусмерть, а чего ради?.. Еще и развеселить их взялся: «Эх, отвяжись плохая жисть, да привяжись хорошая!». Тьфу!

На правах старожила Кеша занимал лучшую койку в углу, где не так жарко было от радиатора в тихие дни, и не так холодно, когда дули с Амура пронзительные ветры. Слева от Кеши досматривал сны кудреватый алиментщик Костя. А справа, у окна уже потягивался во всю свою косую сажень подающий надежды ученик экскаваторщика Федя Крохалев.

Накануне, около полуночи Крохалев выслушивал пьяные откровения Кеши, и теперь, смутно вспоминая эти разговоры, Кочелабов лежал и ждал, когда же трезвенник Федя отреагирует на вчерашнее: то ли посмеется беззлобно, то ли ругнется, есть за что.

Крохалев просто не замечал Кешу. Молча умылся, молча влез в брезентовые похрустывающие брюки. В неспешной той отрешенности почудился Кеше худший из приговоров.

– Что-то голова затяжелела. Наверное, ума прибавилось, – сказал он для затравки.

Крохалев молча боролся с молнией на куртке.

– Федь… А, Федь, – робко окликнул Кочелабов. Здорово я вчера, а?

– Да уж куда здоровей, на бровях добрался.

– Но своим ходом?

– Своим. С дружинниками в обнимку.

– Иди ты! – восхитился Кочелабов таким финалом вечеринки.

– Скажи спасибо, что попались свои парни, из монтажников, а то бы запросто остудили тебя, Христосика, под душем.

– Федя, голова у человека трещит, – искренне посочувствовал Костя, – а ты ему нотации вместо соленого огурца.

– Квартиру мне вчера посулили, – внезапно припомнил Кеша. – А потом – во, говорят, кукиш!

– Да слышали вчера, не однажды, – прервал эти страдания Костя.

В то утро комплексная бригада из Осетии спозаранку укладывала бетон в фундамент корообдирочной машины. Все звенья действовали слаженно, согласно графику, кроме одного: из трех самосвалов на линию вышло только два и непрерывного процесса не получалось. Водитель третьего самосвала будто бы заболел. Но когда бригадир осетинцев заехал в общежитие поднять его с постели живого или мертвого, в комнате никого не оказалось.

– Вот только что здесь был, – оправдывалась вахтерша, словно и ее вина была в том, что простаивала бригада. Может, к кому зашел?

Вытирая полотенцем шею и грудь, Кочелабов услышал, как в коридоре гулко хлопнула дверь, и кто-то в сердцах дьявола помянул. Торопливые шаги, неясный шум и снова тот же взвинченный голос с кавказским акцентом:

– Нэ беспокойтэсь, я его найду. Найду! Из-под земли достану!

Крохалев выскочил в коридор и вернулся с дурной вестью: осетинец лютует, кто-то обнимался вчера с его невестой.

– Какой невестой? – не подозревая подвоха, вяло отреагировал Кочелабов.

– Да повариха у него какая-то, Зойка. Крохалев подмигнул Косте.

Тот подхватил розыгрыш на лету:

– Молоденькая такая?.. Как же, красивая деваха.

Вот оно, нагрянуло, что не случайно приснилось. Поверив в надвигавшуюся расплату тотчас, Кеше до нетерпенья захотелось оправдаться перед этим, как видно, очень возбужденным парнем.

– И вовсе никто ее не обнимал. Брехня все это – на всякий случай отбоярился Кочелабов.

– А ты что… был вчера с ней? – поразился Крохалев.

– Да не был, не был. Просто познакомились.

– Познакомились. За руку то брал?.. У них ведь у горцев как?.. Если за руку брал, значит осквернил невесту.

– О! Слыхал: «Моя повариха», – метнулся от двери Костя. Ты уж это, нам-то скажи. Может и поцеловал ее, а?.. Не помнишь…

Прислушиваясь к разноголосице в коридоре и пытаясь уловить в глазах приятелей хоть отблеск улыбки, Кочелабов признался, не до конца уверенный в том:

– Танцевали мы с ней. А больше ничего.

– О-о! в один голос ужаснулись парни.

– Зарэжэт, – убежденно сказал Костя. У них это просто – чик!

– Да у него в руках вроде ничего, припомнил Крохалев, ловко смахнув со стола в ящик туповатый, позаимствованный в столовой нож. И набросился на озиравшегося Кочелабова. Ну чего встал, как истукан?.. Под кровать ныряй, ну!..

– Где этот слабак, который при смерти? – проникло сквозь стены. С Азаматовым не желает поговорить?!

Кочелабов не желал. Но и ползти под кровать было слишком унизительно. Пригнувшись, подскочил он к встроенному в стену шкафу, где висела верхняя одежда и натолкан всяческий хлам от мотка проволоки до сношенной обуви. Как удалось Кеше втиснуться в тот пропахший масляной ветошью шкаф, – необъяснимо. Что-то грохнуло, лязгнуло, с вешалки сорвалось. Чертыхнувшись, Кеша вжался лопатками в стену и рванул дверцы на себя. Они не сошлись вместе.

Одежонкой занавесили Кочелабовва. Но, стоя навытяжку в пыльной духоте, он не чувствовал себя в безопасности. Мелко, противно так вздрагивали колени.