Бывает…

Впрочем, официально в явлениях почти никто не признавался и все шло своим чередом: давки, очереди, жизнь и мечтания. Экспертов же отнесло: не стали ничего «экспериментировать».

Примерно через месяцок после этих событий Валентин Матвеич, почти интеллигент и сосед по дому Николая Николаевича, проснулся утром в плохом настроении.

«Жизнь заела, – подумал он. – Да и сны сумасшедшие снятся. Значит, пора выпить, тем более воскресенье».

Но, прежде чем выпить, надо было привести себя в порядок, а не прямо так – из постели к водке. Потому Валентин Матвеич прежде всего пошел в ванную, но, взглянув на себя в зеркало, ошалел.

«Нос-то не мой, – решил он, – определенно, нос не мой… Или он так изменился за ночь?»

С изумлением он стал всматриваться и ощупывать, надеясь на естественное. Но когда понял, что это действительно не его нос – закричал. Однако потом успокоил себя мыслью, что этого не может быть. Значит, нос его, но как бы превращенный, обороченный.

«Ведьма, наверное, его какая-нибудь обернула в другой, – опасливо подумал он. – Ведь у нас во дворе живет одна. За ней водится…»

За стаканом водки он все время взглядывал в карманное зеркальце на свой нос.

«Хорошо, что жена уехала, – стал он разговаривать сам с собой. – А то бы вообще черт знает что было бы… Лишь бы водка помогла отвлечься, а там пусть… Ох, уж эти носы…»

Но на сердце было тоскливо и даже как-то тяжело. Водка не очень шла. Тянуло читать стихи. Выпив все-таки стакана полтора, Валентин Матвеич задумался:

– А если вдруг не мой нос, то чей? Да, чей?

И он впился в зеркало. Особенно смущал его диковатого вида прыщик на носу с левой стороны.

Но надо было продолжать жить.

«Что же мне вешаться из-за этого? – рассудительно думал он. – Пускай уж как есть».

И засуетился, забегал по квартире, приводя все в порядок, в том числе свой внешний вид. Приоделся, галстук приладил, одеколоном на нос побрызгал (для пущей реальности, мол, все как у людей) и пошел в кино.

Вечером Валентин Матвеич оказался гостем у живущих этажом ниже. Почему его пригласили, он сам особенно не понимал. Гостей было немного, но и немало, так средне. Все шло более или менее в норме, было только два-три подозрительных взгляда на нос Валентина Матвеича.

Но все изменил приход одной соседки, старушки Сергеевны. С самого начала она прямо-таки впилась взглядом в нос Валентина Матвеича, не выпуская его из своего поля зрения. Валентин Матвеич конфузился, робел, не мог же он нос снять и положить в карман хотя бы на время. Наконец, после пяти рюмок водки старушка осмелела и возьми и гаркни на всю комнату:

–А нос-то у вас, Валентин Матвеич, не ваш, Николая Николаевича, Смирнова исчезнувшего.

За столом все дико захохотали, двое уронили рюмки под стол. Нос Валентина Матвеича действительно почти у всех присутствовавших возбуждал недоверие, но не до такой степени. Тем более, присутствовавшие не так хорошо знали Николая Николаевича в лицо.

– Вот, бабка, что придумала, надо же! – закричал один студент. – Лихая какая!

Все опять стали хохотать, но не над носом Валентина Матвеича, а над старушкой.

Сергеевна тогда вдруг совершенно озлилась, даже до потери сознания.

– Да, я Николая Николаевича хорошо знала, лицо его для меня мило было всю жизнь! – вдруг завизжала она. – Мы с ним каждый день на лестнице и в передней встречались! Он был для меня не чужой человек, а родной, родной, вот так!

И Сергеевна выскочила из-за стола.

Все как будто разом очумели от таких слов.

– Сумасшедшая она! – воскликнул кто-то.

– Не я сумасшедшая, а он, – визжала Сергеевна, указав на Валентина Матвеича. – Я нос Николая Николаевича как свой знаю!

Она подбежала к совершенно обомлевшему и перетрусившему Валентину Матвеичу.

–Ну, пускай я ошибаюсь, – затараторила она, указывая на нос Валентина Матвеича, тьфу, на нос Николая Николаевича. – Но прыщ-то, прыщ вы куда денете? Такого прыща ни у кого нет! Да я доказать могу перед самим Творцом – фотографий-то у меня Николая Николаевича сколько! И все с этим прыщом!

Все даже замерли: есть доказательство. А Сергеевна вдруг вцепилась двумя пальцами в нос Валентина Матвеича (тьфу, Николая Николаевича) и заорала:

– Отдавай нос, ворюга! Отдавай нос! Это нос самого Николая Николаевича!!!

И потом зарыдала:

– А сам Николай Николаевич-то где?

После этого получился чувствительный полный переполох. Кто кричал, Валентин Матвеич и есть Николай Николаевич, кто, наоборот, что Николай Николаевич и есть Валентин Матвеич, а старуха все перепутала; кто кричал, что, действительно, нос не тот, то есть тот, который был у Николая Николаевича; кто кричал, что вызовет психиатра.

Разбили посуду, дошло чуть не до драки. А возмутителей алкогольного покою за столом вышвырнули за дверь – и Валентина Матвеича, и старушку Сергеевну.

– Разбирайтесь сами, паразиты, чей нос, а нам не мешайте пить своими чудесами, – припугнул их здоровый верзила.

Со страху Валентин Матвеич побежал, старушка было за ним, чтобы сорвать любимый нос, но из-за своих лет задохнулась и отстала.

Забежав к себе и бросившись к зеркалу, Валентин Матвеич ужаснулся: нос-то и взаправду был Николая Николаевича. Валентин Матвеич вспомнил и прыщ: ведь не раз выпивал с соседом (и однажды даже чокнулся стаканом с этим прыщом).

Взвыв, Валентин Матвеич решил забыться.

По поводу трупа Николая Николаевича велось расследование. Тот труп, о котором сначала говорили Фросе из милиции по телефону, оказался не тот. Совсем был пустячный труп, без сверхъестественного. Впрочем, Фрося сомневалась.

На Нюру и Фросю между тем напала дикая страсть к оккультизму. Читалось все, что доставалось и попадалось. Читалось на работе, по ночам, во время еды. «Сестры» совсем обезумели. Поили наливкой экспертов: Володю с Леной и других, лишь бы они открывали «тайны». Мнения скрещивались, перекрещивались, но картина все-таки была неясна, особенно в отношении «загробной судьбы», которая как раз больше всего их и интересовала.

Беда была в том, что, по крайней мере в отношении наглого Николая Николаевича, ничего не сходилось. О носе и таком его поведении в тайных учениях – ни полслова, и прочее, и прочее. Например, Фрося совершенно обалдела, когда увидела вылитого Николая Николаевича (и, естественно, без носа) прямо на улице, правда, ближе к ночи. Но в каком виде!

«Николай Николаевич» был в виде инвалида, скрюченный, с поврежденной ногой, на инвалидной коляске, и на нем был ошейник, а держал его за цепочку потешного вида человечек в шляпе. Фрося была на улице одинока и, на многое не решась, все-таки выкрикнула:

– Коля! Мой муж!

Человек в шляпе в ответ заорал что-то нечленораздельное и повел «Колю» на цепочке вперед, так что было непонятно, то ли он вел Николая Николаевича почти как собачку, то ли так катилась колясочка, которой Коля помогал катиться движениями рук по земле.

Истерически Фрося забежала вперед и, взглянув в глаза инвалида, ужаснулась…

«Это труп, считай, что труп, – подумала она. – Хотя глаза открыты и сам дергается».

Тут же ей вспомнились «зомби», и она побежала в другую сторону, только хозяин «трупа» помахал ей шляпой вслед.

«Но труп-то Николая Николаевича!» – завизжала она в уме и исчезла в подземелье метро.

Николай Николаевич между тем в зеркалах стал редко появляться. «Инвалида», однако, видела еще раз какая-то родственница Николая Николаевича и долго потом визжала по телефону Фросе, что это явный труп Коли, но только-де «управляемый». А после того как Николай Николаевич, правда, одноголовый, снова мелькнул по телевизору, но уже с носом, и Фрося, и Нюра, и все эксперты во всем засомневались вообще.