Уходящие в вечность

Наполним наши чарки
И выпьем их до дна
Под бомбовый салют.

Другое стихотворение отличается еще большей силой оптимизма. Написано оно было в январе 1942 года.

Настанет час

Стервятники со свастикой на крыльях
Ночами темными над городом кружат,
Но не падет покорно на колени
Великий и прекрасный Ленинград.
Морозной сизой дымкою окутан,
Стальным кольцом блокадным окружен,
Лишен тепла, воды и хлеба,
Но не повержен, не сражен!
Творение Великого Петра
Любой ценою отстоять готовы.
Придет возмездья грозный час.
Мы сокрушим блокадные оковы.

Три стихотворения отражают многогранность того, что пришлось пережить ленинградцам на протяжении 900 блокадных дней. По меткому и образному замечанию ветерана войны, доктора исторических наук М. И. Фролова, это и реквием в память о погибших, и салют во славу защитников Ленинграда.

Интересно было узнать, как Клавдия Ивановна относится к тем, кто блокировал город и принес ей и ее семье столь большие страдания. Она сказала, что забыть тех зверств, которые вершились немцами, она никогда не сможет, хотя в то время, находясь в осажденном Ленинграде, видеть оккупантов, естественно, не могла. Встретилась она с ними позднее на Кубани в эвакуации в 1942 году, когда наши войска отступили. Немецкие солдаты проезжали по мосту, где она как раз остановилась. Увидела их и онемела от ужаса. Они спросили у нее насчет квартиры для постоя. Она сказала, что сама беженка, эвакуированная из Ленинграда. Услышав это название, немецкие солдаты сочувственно закивали головой. Точно такой же случай произошел, когда в комнату, где они проживали, зашел немецкий офицер. Он также закачал головой, повторяя «Ленинград, Ленинград».

Если кто захочет ознакомиться с «Блокадным дневником» Клавдии Никифоровой, то оригинал находится в Ульяновском государственном музее. Копия дневника хранится в музее-заповеднике «Прорыв блокады Ленинграда» в городе Кировске Ленинградской области.

С нетерпением буду ждать, когда он выйдет отдельной книгой.

Однофамильцы

К автобусу мы возвращались уже без гвоздик. Мы – это группа ветеранов, общественных деятелей и молодежи, прибывших в Германию на международный семинар по проблемам примирения. В ходе семинара возложили цветы на советские могилы.

– Я нашел его, – он сказал это с явным облегчением, будто выполнил какое-то особое, одному ему известное поручение.

– Кого? – спросил я.

– Своего Яковлева.

– Вашего родственника?

– Да, нет – просто своего однофамильца.

На семинаре Народного союза Германии в Травемюнде в 2000 году.

Справа налево: писатель Д. А. Гранин, вице-губернатор Санкт-Петербурга В. П. Яковлев, скульптор Г. Д. Ястребенецкий

Удивление на моем лице, видимо, было столь выразительным, что Владимир Петрович Яковлев, вице-губернатор Санкт-Петербурга и председатель комитета по культуре, предложил мне вернуться к плитам с именами советских военнопленных. Они погибли в застенках немецких лагерей в годы Второй мировой войны. На этом кладбище неподалеку от концлагеря Берген-Бельзен их было около 40 тысяч. Большинство так и ушли безвестными, но часть удалось идентифицировать по архивным данным и захоронить поименно. Одним из них оказался и солдат Яковлев. Сейчас на плите с его именем лежала красная гвоздика.

Меня вдруг пронзила мысль о том, каким человечным оказался жест моего собеседника. Владимир Петрович положил эту одинокую свою гвоздичку, как будто доводился родственником неизвестному ему Яковлеву. Это был жест человека, а не чиновника. И это доставило ему гораздо большую радость, чем обязанность участвовать в традиционных возложениях венков.

– Я стараюсь делать это всегда, когда бываю за границей и посещаю русские могилы, – продолжал Владимир Петрович свой рассказ. – Наша фамилия ведь встречается достаточно часто, в том числе и на старинных русских кладбищах во Франции и даже в Австралии.

– А вас не волнует, кем мог быть ваш очередной Яковлев? – спросил я его. – Может быть, это был преступник?

– Но ведь на могиле этого не написано. А в истории громких злодеев с такой фамилией я не встречал.

Уже сидя в автобусе, я все еще продолжал находиться под впечатлением от увиденного. К стыду своему, сам я ни разу не удосужился возложить цветы на могилы своих однофамильцев на чужбине, хотя встречал их не раз.

Впрочем, под Санкт-Петербургом я тоже нашел своего однофамильца. Рядом с немецким кладбищем у деревни Сологубовка, что находится под Мгой, в 2003 году была отреставрирована церковь Успения Божией Матери. В некоторой степени этому способствовал и петербургский центр «Примирение», который я тогда возглавлял. Расположена церковь на высоком холме, так что видна издалека. Когда-то к ней примыкало маленькое кладбище, где по обычаю хоронили местных священников. Самым первым здесь был похоронен настоятель по фамилии Лебедев. Звали его Николаем Алексеевичем. Он прожил долгую и полезную жизнь с 1819 по 1891 год. Именно при нем начиналось строительство этого храма в 1852 году, при нем же церковь достраивалась в 1880 году, и сегодня, после реставрации, у нее именно такой вид, какой был в последние годы жизни священника Лебедева.

После того как во время реставрации церкви надгробный камень был поднят из ямы, где он лежал присыпанным долгие годы и, возможно, именно поэтому уберегся от разрушений, его установили как памятный знак с тыльной стороны церкви. Возле него экскурсанты, посещающие немецкое кладбище, парк мира и храм Успения Божией Матери, обычно завершают обзор. Сопровождая немцев в Сологубовку, я всякий раз останавливаюсь у этого камня с православным крестом. В шутку говорю им, что сейчас покажу свою могилу. Эффект бывает стандартным: немцы озадаченно смотрят на меня, стоящего у могилы своего однофамильца, и в первое мгновение не могут понять, как же это я воскрес. Потом уже воспринимают это как шутку. Так было много раз, но однажды после такого показа ко мне подошел один из участников немецкой туристической группы и представился лютеранским священником. Его слова мне запомнились. Он сказал:

– Это воля Господа. Один Лебедев создавал этот храм и помогал в нем людям общаться с Богом, а через 120 лет другой человек с такой же фамилией способствовал возрождению этого храма из руин.

Не знаю, как насчет воли Господа, но с тех пор стараюсь посещать это место с цветами.

Встреча над войною

    (о чем разговаривали писатели Даниил Гранин и Арно Зурмински)

Несмотря на уговоры, Даниил Гранин вначале не соглашался на встречу с немецким писателем Арно Зурмински. Как всегда его, классика современной российской литературы и известного общественного деятеля, разрывали на части: трудно было определиться, какое из многочисленных предстоящих мероприятий было для него самым важным. Поэтому эта встреча могла вообще не состояться, тем более что пребывание группы писателей из Гамбурга уже подходило к концу.

Когда я сообщил о возникших трудностях Арно Зурмински, чей роман «Отечество без отцов» перевел и ознакомил с ним Гранина, то немец встал в позу и сказал, что он тоже может обойтись без такой встречи. Как говорится, нашла коса на камень. Не желая дальше обострять ситуацию, я передал Гранину, что у писателя из Гамбурга, прибывшего в октябре 2007 года на 50-летие партнерских связей между нашими городами, тоже напряженная программа, и потому теперь остается надеяться лишь на будущие контакты. На том вроде бы и решили.

Неожиданно, совсем уже поздно вечером, Гранин сам позвонил мне и настоятельно попросил, чтобы я уговорил Зурмински встретиться с ним. Для этого он отложил все остальные дела, назначенные на субботу. Уже потом я догадался, что, видимо, Даниил Александрович вновь прочитал предисловие к этому роману, наверное, перелистал мой перевод, и необычная фабула этого произведения, как на чаше весов, перевесила все остальное, намеченное на ближайший день. А говорилось в предисловии следующее:

«Через 60 лет после смерти отца, погибшего в России в день ее рождения 31 января 1943 года, Ребека Ланге, урожденная Розен, отправляется на его поиски.

Она из тех миллионов солдатских детей, которые никогда не видели своих отцов. С помощью дневников и писем сопровождает она юного Роберта Розена на войну из его восточно-прусской деревни Подванген. Книга заканчивается объявлением о смерти ее отца, которое появляется в газете 31 января 2004 года. Его заключительные слова звучат так: «Я искала убийц, а нашла людей».

Россия, Восточная Пруссия, Мюнстер и Гамбург являются сценами этого биографического романа, который перекидывает мостик из Второй мировой войны в современность и в котором также играет роль своей ужасающей аналогией поход Наполеона на Москву в 1812 году. Об этом последовательно делает записи в военном дневнике один из немецких солдат из Вестфалии, воевавший в составе наполеоновских войск. «Все войны родственны между собой», – такую мысль проводит Арно Зурмински в своем новом романе, в котором ему удается не только уникальный литературный прием, но вносится также значительный вклад в развитие дискуссии об историческом прошлом Германии».

Так что встреча между двумя писателями все же состоялась, и лично мне она показалась чрезвычайно интересной. На ней присутствовали еще три человека: жена Зурмински Трауте, Наташа Багрова, переводчица и мой хороший друг, ну и я сам, как лицо, способствовавшее установлению данного контакта. Немецким языком я владею в достаточной степени, но Наташу специально попросил прийти, чтобы со стороны понаблюдать за беседой двух известных писателей, не понаслышке знающих тему Второй мировой войны и посвятивших ей многие свои произведения. В ходе этой встречи я делал пометки в своей записной книжке, чтобы содержание беседы сохранилось.

Из книг Гранина я знал, что он воевал под Ленинградом ополченцем, а затем дошел до Восточной Пруссии уже в должности командира роты тяжелых танков. Зурмински, как следовало из его биографии, был уроженцем этой самой Восточной Пруссии, правда, встретил он войну мальчишкой. Она забрала у него родителей, которых в конце войны депортировали в Советский Союз, где их следы на долгие годы затерялись, прежде чем выяснилось, что они там остались навечно, сгинув в сталинских лагерях.

В рассказе «Возвращение в чужую страну» Зурмински поведал о том, как он в 1990-х годах наконец-то получил данные о судьбе своих родителей:

«”Великая Россия открыла свои архивы, – отвечали компьютеры тем, кто свой первый запрос на розыск послал еще пятьдесят лет назад. – Мы просмотрели огромное количество данных и всюду натыкались лишь на могильные кресты. Тем не менее мы можем сообщить Вам, что один из Ваших родственников умер в Чувашии 7 мая 1946 года. А другой скончался 23 мая 1945 года в лагере № 1101”. Неизвестно, где это место затерялось в бескрайних просторах России. Война к тому времени как раз закончилась. Зачем же нужно было и дальше умирать? От чего наступила смерть: от голода или тифа? Этого компьютеры не знали. Плакать они тоже не умели. Они были лишь в состоянии, как утешение, поведать о том, что все это произошло именно в Чувашии».

Как только началась беседа писателей, Зурмински, развивая тему депортации немцев, сказал Гранину, что не испытывает какой-либо ненависти к тем солдатам, которые у него на глазах увели его мать под дулами автоматов. Солдат выполняет приказ. Виноваты власти, посылающие его от имени государства творить преступления, зачастую против его воли.

Тут же между ними завязалась дискуссия о том, имеет ли солдат право отказаться выполнять приказ. Я тоже вступил в разговор и напомнил о событиях в Новочеркасске в 1962 году, когда по приказу Хрущева солдаты расстреляли рабочих, протестовавших из-за повышения цен и начавшегося голода. На это Зурмински заметил, что сегодня в бундесвере законодательно возможно неповиновение преступным приказам. Солдат вправе сам определять меру законности акции и, исходя из этого, свое участие или неучастие в ней. Гранин ответил, что у нас этого в воинских уставах нет, а это означает, что солдат находится в полной зависимости от воли вершителей власти, в том числе и тех, кто этой властью может распорядиться в экстренной ситуации неправомерно. От такого рода ситуаций, к сожалению, сегодня никто не застрахован, особенно при обострении внутренней обстановки в стране.

Гранин тут же сам задал Зурмински прямой вопрос: как тот считает, почему Германия проиграла ту войну?

Немецкий писатель не сразу, но ответил: «Потому что в России много народа». В тот момент его фраза вызвала просто неприятие, возникла неловкость, поскольку она показалась кощунственной. Повисло тягостное молчание. Позже я прочитал рассказ Зурмински «Волны» и понял, что эта мысль им выстрадана и именно в таком виде содержится в его рассказе; он твердо придерживается того, что именно так оно и было. Более того, он, как писатель, подводит к этой мысли немецкого читателя, не оставляя тому даже возможности для сомнений. Вот как воспринимает бой с русскими солдатами один из персонажей этого рассказа, бывший в войну пулеметчиком:

«Такое нельзя было назвать войной. Это была бойня с криками и стенаниями. Они пошли на нас со стороны леса, бежали по снегу, как стадо зверей. Их напоили водкой, потому они так дико кричали. Первая волна имела при себе винтовки, вторая шла с пустыми руками, подбирая оружие своих погибших товарищей. Не нужно было только стрелять раньше времени! Когда они совсем приблизились к нашей позиции, залаяли пулеметы. Прямо по телам погибших, подобно морскому прибою, побежали новые волны солдат. В России так много народа. Ствол пулемета раскалился, вокруг нас плавился снег».