Война и мы

Как читатель уже знает, минувший 1943 год для дивизии завершился серьезными потерями и снятием нас с плацдарма на доукомплектование с передачей остатков пехоты в другие части, остававшиеся на плацдарме. Вместо отправки в тыл нас снова бросают в оборону на прикрытие левого фланга 27-й армии совершенно без стрелков. Полки дивизии мобилизуют военнообязанных в окрестных селах и сажают их в оборону. В результате немецкой танковой контратаки на 29-й полк в Жуковцах противник пленил около ста человек, в том числе весь штаб полка во главе с начальником штаба и роту связи. Отстраняется от командования командир дивизии полковник Богданов и назначается командиром полка в другой дивизии. Вступивший в командование нашей дивизией в самый канун Нового года полковник Коротков 27 и 28 декабря послал полки в наступление на совершенно неразведанную оборону противника. Боевые потери были огромными из-за бездарности вышестоящего командования, самого комдива и бестолковых и безынициативных командиров полков. Дальнейшие бои по прорыву промежуточных рубежей противника кое-чему научили только комбатов, но не командиров полков.

На протяжении двух недель наши командиры не знали, сколько у них людей в наличии, не читали донесений. Вступали в оставляемые противником села, именуя это «захватом и овладением с боем». Это притупило чувство ответственности и контроля за выполнение приказов и привело к тому, что дивизия вышла в Лысянский район совершенно обескровленной. Только 343-й полк имел 457 человек списочного состава, 48-й около 300, а 29-й – 263 человека из положенных по сокращенному штату 1582 человек. Лишь артиллерийский полк из положенных 600 имел 529 человек. Поясню, что при численности триста человек в стрелковом полку можно было не иметь ни одного стрелка, автоматчика и пулеметчика, так как эти триста человек могли быть артиллеристами, минометчиками, связистами, саперами, хозяйственниками, медиками, писарями, поварами и т. д. Кстати, об этом забывали командиры всех рангов, кроме комбатов и командиров рот.

Итак, во второй половине дня 13 января 1944 года полк сосредоточился в селе Босовка Лысянского района, тогда Киевской, а ныне Черкасской области. После обеда последовала команда прибыть в штаб дивизии за получением боевого приказа лично командиру полка или начальнику штаба. Так как оба они «приняли» за обедом, то не осмелились ехать в таком виде и послали меня. Я понимал, что получу за это взбучку от начальника штаба дивизии. Так и получилось. Начальник штаба дивизии подполковник Хамов Петр Филиппович отругал меня за то, что я сослался на «простуду» командира и начальника. Но, тем не менее, под свою роспись я получил боевой приказ на наступление. Прочитав его, я сообщил, что в полку только одна рота из девяти, да и та численностью со стрелковый взвод – не более тридцати человек. Начальник штаба ответил, что и в других полках не больше, а приказ выполнять нужно. «Когда вернешься в полк, непременно сообщи по телефону о прибытии!» – приказал он. Это подтверждение доставки приказа в полк всегда требовалось на всякий случай «для прокурора».

Возвращаясь, в селе Босовка я увидел в одном из дворов Кошелева. Дымила кухня с ужином, и я зашел, чтобы предупредить его о полученном приказе и о том, что завтра с утра полку предстоит наступать. Весь его «батальон» с минометной ротой, противотанковым взводом, хозвзводом и связистами вместились в одной хате и летней кухне. «Можешь по котелкам пересчитать всю мою численность», – сказал комбат. Я очень хорошо знал Алексея Варламовича, который мог в шутку разыграть Бунтина, Ершова, чтобы они поволновались, но меня он никогда не обманывал, тем более в трудные часы боя. Он пригласил поужинать вместе, но я спешил в штаб, разместившийся на юго-восточной окраине села. Здесь я застал уже спящими командира и начальника штаба и приложил немало усилий, чтобы растолкать их и рассказать о содержании боевого приказа. Оба понимали важность приказа, так как только в редких случаях они сами вызывались в штаб за его получением. По приказу требовалось в течение ночи вести разведку и делать засечку целей. Я хорошо понимал, как измучены солдаты батальона в предшествующих боях и на марше, и предложил направить на исходный рубеж роту автоматчиков, которая являлась последним штатным резервом командира полка. Ею командовал старший лейтенант Ораз Дурды Бердиев, туркмен по национальности, исполнительный и храбрый офицер. Автоматчики тоже не меньше устали, но могли днем отдохнуть. У них тоже из сорока положенных было не более двадцати человек.

Бердиев понимал всю сложность возлагаемой на него задачи. У него не имелось даже пулеметов в роте, и я не мог ничего дать ему для усиления, так как это заняло бы время до утра. Я подчинил ему только двух телефонистов, чтобы они навели ему проводную связь. Вот как я отмечал эти действия в итоговом боевом донесении за тот день накануне Нового года по старому стилю: «В течение ночи в границах полка действовала рота автоматчиков. Выдвинувшись к 20.00 13 января к восточной окраине Франкивка, рота «напоролась» на вражеское боевое охранение, которое, не приняв боя, отошло в населенный пункт. Вскоре гитлеровцы контратаковали роту и оттеснили на пятьсот метров. В течение ночи в этом населенном пункте отмечались пожары, пускались осветительные ракеты. На протяжении всей ночи был слышен гул работающих танковых двигателей, лай собак.

В 6.00 14 января подразделения полка выступили на смену 258- го стрелкового полка 136-й дивизии для занятия исходного рубежа. КП полка – юго-восточная окраина Босовка. Тылы полка – Шубены Ставы».

В боевом донесении не был отражен один факт, имевший место в ту ночь. Неожиданно появился бравый капитан, который представился командиром роты штрафников, которая поступала в распоряжение полка. Я очень обрадовался такому неожиданному подкреплению, но капитан попросил не строить особых иллюзий, так как это была рота из «эсэсовцев». Так особисты и юристы называли самострелов-членовредителей, сокращенно «СС», простреливавших себе обычно руку, чтобы попасть в госпиталь. В минувшие годы их иногда расстреливали по приказам командиров свои же товарищи без суда и следствия перед строем. А с 1943 года это делалось решением Военного трибунала дивизии, который определял им расстрел заменой на штрафную роту, в которой они могли искупить свое преступление получением в бою ранения или боевой награды за отличие. А если погибали, то с них судимость снималась посмертно. Командир роты так и сказал, что завтра половина из них будет расстреляна в бою: или за отказ подняться в атаку, или при самовольном отходе – за бегство. Очень неприятно было выслушивать такую откровенную браваду командира роты, которому за один год командования таким подразделением засчитывалось шесть лет выслуги, а нам только три года. Он пытался представиться командиру полка, но тот так и не проснулся, поэтому задачу ему ставил я сам. О ее действиях ни я, ни комбат Кошелев ничего потом так и не узнали.

На рассвете я смог разбудить Бунтина и Ершова. Командир ушел на свой КНП, который выбрал ему начальник разведки капитан Гетманцев примерно в одном километре от штаба прямо на скирде соломы, так как в округе больше не имелось ни одной высотки. По логике вещей мне, не спавшему пару ночей, полагалось бы уснуть. Но я предчувствовал неминуемую беду хотя бы по тому, что у противника появились танки и штурмовые орудия, что всегда предвещало вражеское наступление.

Как оказалось позднее, на той же скирде разместился и командир дивизии полковник Коротков с начальником артиллерии, оператором, разведчиком и начальником связи. Наступал туманный рассвет. Земля была покрыта глубоким снегом, мороз не более десяти градусов. Завтракали с наступлением рассвета. Как только стали видны окрестности, сначала доносился только шум танковых двигателей, а затем появились и сами танки. Они медленно выползали из многочисленных здесь населенных пунктов и занимали исходное положение для атаки. Сейчас уже невозможно установить, сколько их было развернуто на этом участке. Помню хорошо, что за цепью танков по снегу пробиралась пехотная цепь автоматчиков, а за ними самоходные орудия поддержки танков. Они с места начали бить по нашим полевым орудиям, не окопавшимся за ночь и стоявшим на прямой наводке. Некоторые гаубицы подвозились даже на крестьянских волах, так как не было бензина для тягачей. На орудие имели по пять снарядов. Как можно было ставить задачу на наступление с таким количеством боеприпасов и отсутствием пехоты в частях?

О чем думало командование фронта и армии, ведь и они ничего не знали о готовящемся наступлении противника. Вот как об этих боях пишет в своих воспоминаниях маршал Советского Союза К. С. Москаленко, командовавший в то время 38-й армией: «Всего 14 января в атаках противника принимали участие до десяти пехотных дивизий и свыше 500 вражеских танков». Далее он отмечает, что в этот день 40-я армия севернее Умани отражала удар двух пехотных дивизий и 75 танков. Почти такие же силы (две пехотные дивизии с 50 танками) атаковали 27-ю армию. Наша дивизия чуть не еженедельно переподчинялась этим двум объединениям. Только из этого открытого источника можно узнать о событиях тех трагических дней. Кстати, этот огромный труд создавался на протяжении четырех лет у меня на глазах, так как с «летописцем» маршала полковником Фостом И.Д. я размещался в одном кабинете, когда занимал должность старшего инспектора Главной инспекции МО, которую возглавлял Москаленко. Так что количество танков можно считать от 50 до 75 машин и не менее двух свежих укомплектованных дивизий против наших двух обескровленных. К тому времени в нашей дивизии противотанковый дивизион сдал 45-мм противотанковые пушки на склад, а 57-мм орудия еще не поступили. На полковые 45-мм пушки был текущий комплект снарядов, который они быстро израсходовали.

Много лет спустя после войны бывший майор Петров Василий Иванович, во время боя находившийся при командире дивизии в качестве начальника оперативного отделения штаба дивизии, а теперь ставший Главнокомандующим Сухопутными войсками в звании маршала Советского Союза, рассказал мне такие подробности того злополучного дня.

На скирду они поднялись с наступлением рассвета и увидели картину развертывания вражеских танков и пехоты. Конечно, о наступлении не могло быть и речи. Но у нас нечем было и отражать атаки танков и самоходных орудий. Комдив по телефону попросил командира корпуса генерал-майора Меркулова С. П. о переподчинении корпусного противотанкового резерва нашей дивизии для отражения танкового удара, но тот ответил: «Еще не начался бой, а ты уже резервы просишь», – и не стал больше говорить.

Командир дивизии понял, что Меркулов может позднее отказаться от своих слов, поэтому приказал Петрову немедленно написать официальную просьбу шифровкой и передать не медля по радио. Подписав эти несколько слов, он тут же отрядил с этой шифровкой начальника разведки майора Чередника в штаб, чтобы он лично присутствовал при передаче ее по радио, и ждал получения «квитанции» о приеме ее корпусным радистом». [Конец цитаты.]

Как происходил разгром дивизии, Александр Захарович описал в главе 10-й своей книги. Я же хочу сказать несколько слов о том, как кадровое офицерство готовило дивизию к этому разгрому.

Думаю, что Александр Захарович тут не вполне искренен, поскольку хочет вызвать у нас жалость ко всей дивизии, дескать, уж очень она была слаба. Ее силы он даст позже, а пока мои недоуменные вопросы.

Дивизия готовилась к наступлению, для чего должна была провести если не артиллерийскую подготовку, то хотя бы налет. А у гаубиц было по пять снарядов. Это как понять? Боекомплект 122-мм гаубиц – 96 выстрелов, из которых 25 % (24 выстрела) – неприкосновенный запас. Почему даже его не было при гаубицах? Или он был, но, бросив гаубицы немцам, начальству «честно» сообщили, что в дивизии, дескать, не было снарядов?

Теперь по поводу жалоб, что в 38 сд в полках было по 30 человек. Это какое-то упорное мнение кадрового офицерства, что в дивизии должны воевать только стрелковые роты, а остальные должны только трофеи делить. А между тем эти остальные тоже считались солдатами и были вооружены до зубов, в чем вы убедитесь, когда Александр Захарович даст цифры численности и вооружения дивизии.

Как же наша армия могла не терпеть поражения от немцев, у которых все было иначе? В их дивизиях не воевать имел право только пастор. Даже врачи при случае уничтожали наши танки. Расчет 37-мм противотанковой пушки имел в своем составе пулемет и обязан был быть готовым наступать в атакующей цепи (вместе с пушкой, естественно). Дивизионный саперный батальон был ударной атакующей силой, если приходилось взламывать оборону противника, усиленную каменными и бетонными сооружениями. У нас, как вы уже читали, из тыловиков собирали команды под управлением случайных офицеров. А у немцев любой офицер и унтер-офицер обязан был повести в бой свое подразделение. У Гудериана в описании боев по окружению наших войск под Киевом есть строчка, хорошо показывающая, как немцы напрягались в наступлении: «3 сентября я проехал мимо тыловых подразделений, 10-й мотодивизии и участвовавшей в бою хлебопекарной роты к мотоциклетным подразделениям дивизии СС «Рейх», находившимся в районе Авдеевка». Как видите, командир немецкой хлебопекарной роты вел в бой своих пекарей как командир пехотной роты. А у нас кадровое офицерство могло нажраться водки и сообщить командованию, что у него нет «активных штыков» и поэтому воевать должен кто-то другой.

И уж если мы вновь коснулись водки, то я приведу еще один эпизод из воспоминаний командира батальона связи 2 сд А.В. Невского. (Хочу только заметить, что фамилию начштаба Невский безусловно помнил, но не назвал, думаю, потому, что хотел сберечь чувства его родственников.)

«03.09.1943 г. дивизия отдохнула и приступила к занятию участка обороны 65 сд правее дороги Селищи – Спасская Полнеть. Селищенские казармы были построены во времена Екатерины II, раньше в них размещались кавалерийские части.

Во время смены дивизий противник внезапно ворвался на наш передний край обороны, заняв 16 дотов. Положение создалось крайне напряженное, поскольку противник теснил нас к реке Волхов.

К месту сражения прибыл командующий 59-й армией Коровников И.Т. и два полка артиллерии РГК (резерва Главного командования), на марше находились еще две резервные стрелковые дивизии, но они были далеко, за 40 км. Артиллерия помочь нам не могла, так как бой шел в окопах, где перемешались и наши и немцы. В бой были брошены все наличные силы 2-й стр. дивизии и 65-й стр. дивизии: повара, кладовщики и писари, но противник проявлял все нарастающую активность. В резерве стояла снайперская резервная рота в 99 человек, но у командира дивизии она в памяти почему-то тогда не уложилась и была забыта.

В любом бою мозгами должен являться начальник штаба части или соединения, но тут получилось наоборот.

Бывший начальник штаба полковник Крицын выбыл в Академию Генерального штаба 15.08.1943 г., вновь назначенный полковник, фамилии которого не помню, оказался человеком «с чином», но не подходящим для роли начштаба дивизии (10.04.1944 г. снят с должности за трусость). А командир дивизии генерал-майор Лукьянов покрывал его, о чем я не знал. Как только на передовой началось сражение, Лукьянов вызывает меня и ставит задачу, не соответствующую моей должности и званию: «Здесь ты на КП дивизии остаешься старшим, должен все предусмотреть». Я заявил, что здесь имеется начштаба и много майоров, а я капитан, но он сказал: «Выполняй!» Кроме того, Лукьянов сказал, что «твои люди и без тебя хорошо знают свое дело» и ушел на передовую.

Прежде всего, я проверил боевую связь – все оказалось на месте, и связь работала отлично. Затем проверил и оперативную сторону дела, раз оставлен за «старшего»: переговорил с командирами и начальниками штабов полков, с ДОПом, медсанбатом. Враг теснил нас, и я вызвал обоз штаба дивизии для погрузки штабных документов, приказал подготовить верховых лошадей для командования, прошел по штабным землянкам и приказал уложить все бумаги в сундуки и быть готовыми к эвакуации за р. Волхов, но самовольно никто не должен покидать штаб.

Неожиданно вызывает меня начштаба дивизии, я бегу и думаю, наверное, прибыл откуда-то из полков, а возможно, был в штабе армии. Захожу и не верю своим глазам: этот мерзавец сидит голый, в чем мать родила, пьяный до последнего предела и требует с меня выдать ему аттестат, так как он-де получил 5 литров водки на ДОПе и ему нужно отчитаться. (И не подумал, что я за разбазаривание водки пойду под суд военного трибунала!) О сражении у него и в голове ничего не было. Его ординарец заявил мне, что теперь он свободен, берет винтовку и идет в бой. И ушел… Жаль, что забыл его фамилию.

Так вот причина, почему комдив оставил меня за старшего!

Командир дивизии и оперативный отдел наконец-то вспомнили о снайперской женской роте. Она состояла из 99 человек, по возрасту командир роты, политрук и старшина были женщины, остальные все девушки. Снайперская рота представляла из себя отлично сколоченную боевую единицу. Девушки обладали исключительной выдержкой, хладнокровием, мужеством, великолепно владели оружием, были прекрасно натренированы физически и хорошо обучены снайперскому делу. Эту роту выдвинули на участок, за который командование дивизии больше всего боялось, поскольку с этого направления могли вклиниться в наш тыл фашисты, и для нас этот участок также имел огромное значение, поскольку был весьма удобным для развития успеха.

Только успели маленькие фигурки девушек занять в складках местности свой участок, фашисты, не заметив этой роты, бросили в атаку батальон своих головорезов. На наших маленьких женщин неслась лавина фашистов, ведя плотный огонь. Как впоследствии говорили очевидцы, было страшно смотреть в ожидании, что всех наших женщин сметет этот смерч. Враг был подпущен на 50—100 метров, и началось уничтожение зарвавшихся фашистов, девушки расстреливали их почти в упор, не выпуская зря ни одной пули. Фашистский батальон сначала был парализован, большинство немцев было сразу же уничтожено, оставшиеся побежали обратно, и девушки бросились в контратаку. Уничтожая на бегу минометчиков и пулеметчиков, ворвались на плечах фашистов в их окопы.

Этот подвиг дал возможность нашим бойцам резко изменить обстановку – враг дрогнул, боясь окружения, начал повсеместно очищать наши позиции и даже сдал часть своей обороны. Захвачено было много пленных и оружия.

Женская снайперская рота в этом бою убитыми не потеряла ни одного человека, легко раненых было четыре.

Командующий армией генерал-лейтенант Коровников И.Т. наградил все 99 человек орденами Красной Звезды.

Да, кто только не отличался в боях за нашу Родину, даже те, от кого этого и ожидать было вроде нельзя, а те, от кого мы обязаны были ожидать это, жрали водку.

Как видите, у 2 сд положение было не лучше, чем у 38 сд под Босовкой, но генерал Лукьянов не удирать бросился, а в полки. Кроме этого, А.В. Невский в своих воспоминаниях несколько раз подчеркивает, что командиры 13-го, 200-го и 261-го стрелковых полков, входивших во 2-ю дивизию, были людьми исключительно храбрыми. Думаю, что именно поэтому и результат был другой». [Конец цитаты.]

После разгрома

Теперь продолжим рассказ А.З. Лебединцева: «На следующий день (15 января 1944 г.) стало известно, что наш командир дивизии арестован прямо в траншее 29-го полка, а начальник штаба в расположении командного пункта, и оба взяты под стражу органами контрразведки «Смерш». В командование дивизией с 18 января был допущен полковник Крымов М. Г. – штатный заместитель комдива. Должность начальника штаба дивизии временно исполнял майор Петров В. И. – начальник оперативного отделения. Началось следствие, как оно проходило и на чем строилось обвинение – никому не известно. Совершенно случайно, видимо, в 1970 году, я рассказал Ивану Дмитриевичу Фосту о той нашей трагедии, так как он работал с архивными материалами именно того периода по 38-й, 27-й и 40-й армиям и Воронежского, а после 1-го Украинского фронта, готовя рукопись маршала Москаленко. В порядке исключения некоторые оперативные документы фронта и армий были у него в сейфе. После прочтения приказов и донесений тех лет он иногда уточнял у меня погоду тех дней, проходимость дорог, делился воспоминаниями маршала о встречах с командующим войсками фронта Ватутиным и представителем Ставки ВГК маршалом Жуковым. В частности, он передал такие детали о маршале Жукове со слов маршала Москаленко, в то время генерал-полковника, командовавшего 40-й, а после 38-й армией.

На командном пункте армии часто бывали вместе Жуков и Ватутин. Нередко Сталин звонил по правительственной закрытой связи и требовал Жукова или Ватутина к телефону. Заслушивал их о положении дел и планах на будущее. Когда положение на фронте бывало успешным, то Жуков во время доклада говорил примерно так: «Вот мы тут с Николаем Федоровичем (Ватутиным) посоветовались и решили сделать так…», всегда подчеркивая коллегиальность принимаемых действий. Но стоило, например, оставить Житомир войсками фронта, как он же в отсутствие Ватутина докладывал Верховному совсем в другом тоне, примерно так: «Я же вам много раз докладывал, что Ватутин со своими двумя академическими дипломами всегда мнит себя маленьким Наполеончиком и не прислушивается к моим советам, когда я приказываю ему поеле овладения крупными городами или узлами дорог непременно закреплять завоеванное, а он только вперед и вперед…»

В этот пересказ вполне можно поверить, так как Жуков сам писал о похожем, но уже по адресу маршала Конева И. С.: «Начиная с Курской дуги, когда враг уже не мог противостоять ударам наших войск, Конев, как никто из командующих, усердно лебезил перед Сталиным, хвастаясь перед ним своими «героическими» делами при проведении операций, одновременно компрометируя действия своих соседей… Зная мою щепетильность, Сталин при проведении и последующих операций пытался неоднократно натравить меня на Конева, Рокоссовского и других, а их в свою очередь на меня. А. М. Василевскому он наговаривал на меня, а мне на Василевского, но Василевский, весьма порядочный человек, не шел на провокации Сталина. Зачем это нужно было Сталину? Сейчас я думаю, что все это делалось умышленно, с целью разобщения дружного коллектива высшего командования Вооруженных Сил, которого без всяких оснований и только лишь по клеветническим наговорам Берия и Абакумова он стал бояться».

Если читатель сравнит последний довод, опубликованный в газете «Правда» в номере за 20 января 1989 года, с вышеприведенными словами маршала Москаленко в отношении самого Жукова (при его жизни неопубликованными по известным причинам), то получается, что вполне можно поверить словам Москаленко, тем более что и Москаленко академий не заканчивал. Скорее всего, Жуков сам боялся стремительного взлета на посту командующего фронтом генштабиста Ватутина, войска которого часто отмечались в приказах Верховного Главнокомандующего, а о Жукове, как координаторе нескольких фронтов не упоминалось. Честолюбив был маршал Жуков.

Так вот, зная из моих рассказов о нашей трагедии 14 января, Иван Дмитриевич однажды перебросил мне через сдвинутые столы расшифрованную телеграмму, подписанную и написанную собственноручно самим Жуковым в адрес Верховного Главнокомандующего. В ней шла речь о нанесении противником контрудара на нашем направлении и об оставлении в тот день ряда населенных пунктов. Всю вину за тот отход он возложил на командира нашей дивизии и сообщал, что по делу Короткова ведется следствие и он будет отдан под суд Военного трибунала. Читатель должен знать, что снятие копий с шифровок категорически запрещается, и я не смог переписать этот текст даже в свою рабочую тетрадь с грифом «совершенно секретно». Но эта шифровка есть, хранится в Архиве МО, и ее всегда можно там найти.

Теперь я хотел бы привести рассказ о том злополучном дне маршала Советского Союза Петрова Василия Ивановича, когда он уже был Главнокомандующим Сухопутными войсками. После перехода его на службу в центральный аппарат у меня было несколько встреч с ним по случаю вручения ему приветственных адресов от однополчан – в связи с его 60- и 70-летием – а также в связи с празднованием 30-, 40- и 50-летия Победы. Иные встречи затягивались на пару часов, так как вспомнить нам обоим было о чем. Прежде всего, я спросил его: почему ни в одной из его биографий, опубликованных в исторических справочниках и энциклопедиях, не указано, что он является участником Корсунь-Шевченковской битвы? Улыбнувшись, он ответил, что даже во время учебы в Академии имени М. В. Фрунзе и Академии Генерального штаба он не афишировал свое участие в этой операции. Я деликатно не задал вопрос: «Почему?» – так как сам догадывался, что это связано с разгромом дивизии под Босовкой, карой комдива и серьезным приговором в отношении начальника штаба. Он почувствовал мои сомнения и сказал: «А ведь и мне самому первоначально «пахла вышка». Я спросил: «За что же вам?» – и он так пояснил то, о чем уже частично сказано выше.

Василий Иванович на следствии показал, что по приказанию комдива он написал шифровку командиру корпуса с просьбой переподчинить и выдвинуть корпусной противотанковый резерв в полосу 38-й дивизии, а командир корпуса генерал-майор Меркулов отрицал факт получения такой шифровки. Но когда наличие шифровки подтвердилось показаниями Чередника, радистов и «квитанцией», то корпусной шифровальщик вынужден был в «Смерше» признаться в том, что по приказанию командира корпуса он ее сжег без акта. «После его признания обвинения в мой адрес были сняты». «Вышка» для начальника штаба дивизии была замена на 10 лет лишения свободы с заменой штрафным батальоном, в котором он, в звании ефрейтора, командовал стрелковым отделением, ходил не раз в атаку, имел контузию и за боевое отличие получил медаль «За отвагу». В связи с этим с него была снята судимость, он был восстановлен в воинском звании и получил новое назначение в штаб 104-го стрелкового корпуса на должность старшего помощника начальника оперативного отдела. Командир корпуса Меркулов к этому времени получил звание Героя Советского Союза за форсирование Днепра и отделался только понижением в должности до командира дивизии.

14 января 1944 года Петров отходил из Босовки вместе с комдивом. Потом уже в темноте на машине «Виллис» они оказались в районе огневых позиций именно того противотанкового резерва командира корпуса, который не принял участия в отражении танкового удара по нашей дивизии. Полковнику Короткову указали закрытый автотягач, в котором находился командир, и он зашел в него. В автобусе командир ПТ-резерва угостил комдива ужином и дал выпить спиртного. Вышел комдив, покачиваясь на ступеньках, и крикнул: «Почему не цепляете орудия к тягачам?» Подошел капитан, командир батареи, и спросил: «Кто вы такой?», так как на кожаном пальто у Короткова погон не было. Коротков вынул пистолет из кобуры и в упор застрелил капитана. Все произошло мгновенно, и предотвратить несчастье было невозможно.

В этот момент подошла группа разведчиков из дивизионной разведывательной роты. Вот как описывает тот эпизод бывший командир 70-й отдельной разведывательной роты тогда лейтенант, а ныне генерал-полковник в отставке Зайцев Алексей Николаевич на стр. 117 в своей книге «На острие красных стрел»: «Сделав очередной шаг, оступился, и сразу же острая боль прострелила мое тело. Поплыли перед глазами разноцветные круги. Вот-вот потеряю сознание. Оттуда, где стояла группа наших офицеров, донеслись выстрелы, крики, ругань… Неужели снова немцы? Я сделал еще несколько шагов вперед и, когда в моих глазах наконец прояснилось, увидел перед собой чье-то перекошенное злобой лицо. Прямо на меня, в упор, зловеще смотрел черный зрачок дула пистолета. «Вот и все, Алешка… А говорил, что такие, как ты, не умирают… В тот миг, когда грянул выстрел и, казалось, прямо в лицо полыхнуло горячее пламя, я инстинктивно отбросил голову назад так, что шапка слетела. Но не это спасло меня. Майор Петров успел выбить пистолет из руки врага…» Автор не называет имени врага, так как это был выстрел Короткова. Василий Иванович сказал, что приказал адъютанту связать руки комдиву, но тот сказал, что не следует этого делать. Пистолет забрал адъютант.

Почти все мы, участники этого боя, расцениваем его как разгром дивизии. Да, мы в тот день потеряли почти всю артиллерию (ее материальную часть), ибо не было горючего для тягачей. На первое число каждого месяца в штабе дивизии представлялись сведения о боевом и численном составе. Посмотрим, как это выглядело в числах (первое число дается на 1 января, а в скобках – на 1 февраля). Разница между ними дает потери, преимущественно за тот трагический день.

Офицеров – 628(499), сержантов – 906(528), рядовых – 3338(1988), всего – 4892(3015). Лошадей – 956(757). Винтовок – 3027(1080), станковых пулеметов – 72(22), ручных пулеметов – 284(52), ППШ – 902(374), 120-мм минометов – 18(4), 82-мм минометов – 51(16), 122-мм гаубиц – 12(7), 76-мм орудий – 28(4), 45-мм ПТ орудий – 19(5), автомашин – 55(34). Потери в личном составе могли бы быть еще более значительными, но даже к началу боя стрелковые полки имели стрелков и автоматчиков не более как по 50 человек так называемых «активных штыков». Вот как выглядела численность 29-го стрелкового полка на 14 января 1944 года (первое число – наличие, а в скобках – по сокращенному фронтовому штату): офицеров – 44(159), сержантов – 99(470), рядовых – 292(923), всего – 526(1582). Реально имелся только один 2-й батальон, а в нем одна 4-я стрелковая рота (из девяти по штату полка), численностью 34 человека вместо 82 по штату, минометная рота – 30(42), пулеметная рота – 9(48). На 17 января в полку значилось: 58+50+155=263 человека, в т. ч. 2-й сб: 9+9+33=51 человек. 4-я ср: 0+4+13=17. 20 января передано 343-му полку 7 офицеров, 38 сержантов, 142 рядовых, всего 187 ч. Лошадей – 32, винтовок – 136, ППШ – 28, РП – 3, СП – 1, 120-мм минометов – 6, 82-мм минометов – 5, 76-мм орудий – 2 и в отдельную разведроту переданы 6 человек. Только 10 февраля полки получили пополнения по тысяче человек, и численность 29-го полка на 13 февраля стала 105+612+780=1497 человек, хотя имели укомплектованными только по два батальона.

Но вернемся в наш родной 48-й стрелковый полк. Вот что я на 18.00 18 января доносил в штаб дивизии из села Скибин: «Сосредоточилось в полк 292 человека, в том числе офицеров 55, сержантов 82, рядовых 155. Винтовок – 30, ППШ – 22, 76-мм орудий – 1, 82-мм минометов – 1, лошадей – 95, саней – 34. В 3.30 19.1 полк выступил из села Скибин и к 9.00 сосредоточился в районе села Багва, где одной ротой приступил к оборудованию ротного опорного пункта. Но был получен новый приказ: начать передачу личного состава в 343-й стрелковый полк. Всего передано: офицеров – 1, сержантов – 32, рядовых – 70, всего 103 человека. Винтовок – 18, ППШ – 14, РПД – 2, 82-мм минометов – 1, 76- мм пушек – 1. Боеприпасов: 76-мм снарядов – 24, 82-мм мин – 130, винтпатронов – 6 ящиков, патронов ППШ – 3 ящика. После боев в селе Босовка в расположение полка не вернулись командир полка Бунтин, начальник штаба полка Ершов, ПНШ-4 капитан Желтухин с Боевым Знаменем». Донесение подписали врио командира полка капитан Коридзе (командир батальона из резерва) и врио начальника штаба старший лейтенант Лебединцев. Я без восторга стал командиром полка и без сожаления покинул эту должность. Через пару дней нам снова приказано было передать в штаб дивизии шесть сержантов и 24 рядовых, после чего в полку остались 67 офицеров, 40 сержантов и 74 солдата. Почти все они были ездовыми. 25 января мы снова совершаем марш по маршруту на Городище, Жашков и сосредотачиваемся в Житники. В этот день в полк прибыл на должность начальника штаба полка майор Свергуненко, но уже на следующий день он был переназначен на 343-й полк, который продолжал вести боевые действия.

18 января на полк был допущен заместитель командира 29-го полка майор Егоров. Вместе с ним приехали: адъютант в капитанском звании, хотя положен был лейтенант, и две девушки, Татьяна Барабаш и Палочка Дуся. Обе они были из Переяслав-Хмельницкого. Одновременно был назначен новый заместитель командира полка по политической части капитан Мищенко. Они сразу нашли между собой контакт, в основном застольный, привлекая старшего оперуполномоченного «Смерш» старшего лейтенанта Буняка и меня. Все они были старше меня и от безделья вечером, после ужина с самогоном, играли в карты. Адъютант был большой специалист по производству самогона и умению его пить. Мне запомнилось до сих пор, как он открывал застолье и пил по-цыгански: опрокидывал в рот полный стакан, а последним глотком сначала промывал зубы, потом закидывал голову и полоскал горло, после чего проглатывал остатки. Каждый раз это вызывало восхищение у сотрапезников. Я мало пил и всегда оставался объектом постоянных насмешек из-за чрезмерной занятости. Кроме того, Мищенко подавал повод временному командиру к ревности, поскольку обе девицы почему-то прижились при штабе. Дуся была весьма трудолюбивой и постоянно находила работу – стирала белье, приготовляла пищу, а Таня помогала писарю, так как имела незаконченное педагогическое образование. Мы снова каждый день бесцельно переезжаем из одного населенного пункта в другой и наконец прибыли в село Россишки.