Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

– Что?! – Зворыкин в бешенстве. Он задержался в «предбаннике» перед своей приемной, не замечая ни растерянного лица Пташкина, ни его странных знаков, о чем-то сигнализирующих ему, Зворыкину.

– Конечно, у Форда покупать выгоднее! – горестно восклицает он. – А может, хватит спускать золото и валюту капиталистам?

– Я тебя понимаю, дорогой, но это чувство, а речь идет о деле, – тепло сказал Махарадзе. – Противники наши так рассуждают: есть заботы поважнее твоего завода. Железные дороги надо строить. Паровозы надо строить. Мы должны стать великой железнодорожной державой.

– Нет, товарищ Нодар… Вложите средства в наш завод, и мы вытесним Форда и прочих «ситроенов» со всех дорог, мы окупим сторицей… Ведь как-нибудь будущее за автомобилем… – Зворыкин толкает дверь в приемную, и вся группа замирает в изумлении, а сам Зворыкин – в отчаянии.

Обширное помещение приемной «оккупировано» младенцами. На письменном столе, на столе заседаний, на диване, на креслах, на подоконниках лежат разноцветные конверты. Содержимое конвертов ведет себя тихо, или куксится, или самозабвенно орет, а один, развязавшись, мочится с полным удовольствием на ковер.

– Пташкин!.. Пташкин!.. – орет Зворыкин.

– Ну, здесь я… Пташкин…

– Это что ж такое? Верни матерей, чтоб сейчас же забрали пацанов!

– Не возьмут, товарищ директор, – безнадежно говорит Пташкин. – Покуда вы клятвенно не обещаете построить ясли. Такое их постановление.

– Я им покажу «постановление»… Эй, женщины, дамочки, гражданки, мамаши, одним словом! – тщетно взвывает Зворыкин в открытую дверь приемной.

А Махарадзе смеется, смеется весело, заразительно.

– Нехорошо получается, товарищ Зворыкин, – говорит он сквозь смех. – Ты и с такой простой задачей не справился. – Нодар склонился над младенцами. – Ну а как тебе доверить судьбу всего советского автомобилестроения?

– Товарищ Нодар… Пташкин!.. Что ж ты Пташкин!

– Здесь я Пташкин…

– Поди, скажи… будут им ясли… слышишь, Пташкин?

Помощник мгновенно исчезает.

– Так вот, дорогой, – уже серьезно говорит Махарадзе, – докажешь, что наш грузовик лучше, выносливее, проходимее всех этих, как ты изволил выразиться, «фордов», «ситроенов», и начнется советское автомобилестроение с большой буквы.

– Это как понимать, товарищ Нодар?

– А вот таю путь к реконструкции завода лежит через большой международный автопробег!..

…Квартира Зворыкиных. Поздний вечер. Саня с заметно округлившимся станом строчит на швейной машинке. Зворыкин за стаканом остывшего чая изучает по карте маршрут предстоящего пробега.

Саня отложила работу и подошла к Зворыкину.

– Куртку ушила, остались брюки. Давай померим. – Она запетлила Зворыкина клеенчатым сантиметром. – Ну и талия у тебя! Как у чахоточной девицы в последнюю весну.

– А я и думал, что это последняя моя весна, – отозвался Зворыкин. – И не только моя… Не щекотись!.. Мы так вкалывали, что где уж тут тело сохранить. Зато у тебя талия что надо! – произнес он с искренним восхищением.

– Да будет тебе! – смутилась Саня.

– Не балуйся тут без меня. Доноси Володьку по высшему классу.

– Во-первых, не Володьку, а Ниночку, а во-вторых…

– Я что сказал?! – загремел Зворыкин. – На кой мне твоя Ниночка?.. Мне парень нужен, наследник моих дум!.. Инженер-автомобилист… потомственный мировой гонщик, мой первый друг и товарищ! Чтоб пивка с ним холодного попить, в бане попариться, о машинах поспорить.

– А мне нужна дочка, – упрямо сказала Саня. – Хочется, чтоб рядом нежное было. Устала я от тебя, от братанов твоих и всех друзей-приятелей. То вы ругаетесь, как ломовые, то водку жрете, храпите по ночам, а утром прокашляться от табачища не можете, и вечно у вас дела… Мне Ниночку хочется, тихую, ласковую.

– Знаешь, я как вернусь с пробега, все по-другому пойдет… Я нежным буду, ласковым, как телок… Очищу живую речь. Водку изгоню. Только сухие кавказские вина и… кофейный ликер. Но и ты постарайся, сделай мне Володьку.

– Девушка тоже может стать инженером и даже гонщицей, и чем хочешь. А пиво нынешние молодицы не хуже мужиков хлещут. Вот только в баню ты с ней не сходишь, так для этого Степа Рузаев существует…

– А давай так: сразу парня и девочку! – осенило Зворыкина. – У тебя получится!

– Я попробую, Алеша… Слушай, а ты за пробег не опасаешься? Ну как провалитесь?

– Нет! – твердо сказал Зворыкин. – Не можем провалиться… Я когда от Форда уходил, устроил он междусобойчик, по-ихнему коктейль, и тост за меня поднял, за советского, мол, Форда. Я, конечно, отвечаю, что мне далековато до этого высшего в автомобильном мире звания, но мы отблагодарим за учебу тем, что построим грузовик лучше фордовского. Он усмехнулся – старик умнейший: «Когда, говорит, русские чего сделают: ваксу или ночной горшок, или там сеялку, – они тут же объявляют это лучшим в мире. Сделайте просто хороший грузовик, чтоб по земле катился, этого достаточно!». И вот тогда дал я себе клятву в душе: воткнуть Форду, доказать, что не швырялся я словами… Нет, Саня, мы не имеем права провалиться…

– Откуда у тебя, замоскворецкого парня, такая помешанность на автомобиле?

– Я, еще когда мальчишкой был, ни одной машины пропустить не мог. Мы возле дороги на Царицыно жили, а богачи ездили туда на травку. Представляешь, идет такая вот «карета», синим дымом плюется, за рулем шофер усатый, в перчатках с крагами, жмет резиновую грушу, а у меня сердце заходится. Все бы, кажись, отдал, чтоб эту клизму нажать. А в башке стучит: ничего, мы вас еще ссадим и сами прокатимся. Я к революции, можно сказать, через автомобиль пришел, ей-богу!.. – Зворыкин засмеялся, но вдруг лицо его стало серьезным и озабоченным. – Сань, знаешь, ты не ходи завтра на проводы. Не ровен час, затолкают. Народищу поднапрет – будь здоров, еще повредят наших Володьку с Нинкой. Я тогда с горя помру или, того хуже, пробег сорву. Давай лучше здесь попрощаемся.

– Алеша, мне нельзя прощаться.

– Да мы аккуратненько…

…Автозаводцы провожают своих товарищей в трудный, долгий поход. Даже при беглом взгляде видно, как разительно изменился облик толпы: люди одеты чисто, справно, даже нарядно. Колышутся флаги стран, участвующих в пробеге. Играет военный оркестр.

Зворыкин пробирается к трибуне, его останавливает инженер Марков. Он выглядит причудливо: на нем клетчатые галифе с кожаным межколеньем для верховой езды, краги и кепи с очками-консервами.

– Или вы берете меня в пробег, – говорит Марков, – или я подаю заявление об уходе.

– В пустыне и так хватает песка, Марков, – небрежно отозвался Зворыкин.

– Вы не научились уважать людей, с которыми работаете, – горько сказал старый инженер.

– Вы думаете?.. Кстати, Махарадзе завел со мной разговор о кандидатуре на пост главного инженера реконструированного завода…

– Ну а вы? – побледнел Марков.

– А я сказал, что главный инженер у нас уже есть.

– Кто же это, позвольте спросить?

– Нудный, вздорный и въедливый старикашка Марков… – И, оставив радостно ошеломленного инженера, Зворыкин прошел на трибуну.

Оглядев знакомые, родные лица, Зворыкин начал тихо, совсем не по-ораторски:

– Ну, что сказать в эти последние минуты?.. Может, лучше просто помолчать, по русскому обычаю. Благодарить нам друг друга незачем. И те, кто уезжают, и те, кто остаются, вкалывали поровну. И там мы тоже все вместе будем. До свидания, товарищи, до встречи. Вернемся и начнем по-современному автомобили строить – по тридцать, сорок штук в месяц!.. – Зворыкин закончил с подъемом, но реакция совсем не та, на которую он рассчитывал.

– Мало! – крикнул из толпы Сухарик.