Князь Рус

– Именно потому.

– Почему? – растерялся Рус. – Я тебя не понял.

– Ты не договорил, – ответил Баюн усмешливо, – что впереди нас ждет неведомое, беды, страдания, лишения, а позади осталась спокойная и сытая жизнь. Потому и пошел, отвечаю заранее, что впереди – неведомые земли. В сытости певец умирает. Тело еще живет, но певец в нем уже покойник.

Рус тряхнул головой. Или Баюн говорит слишком умно, прямо волхв какой, или же от усталости в голове мозги смешались, как тесто.

– Как это покойник?

– Певец покойник, – объяснил Баюн с покровительственной усмешкой, что начало раздражать Руса. – Сытость и довольство убивают певца. Тело живет, жиреет, но певец… певец умирает, когда перестает складывать песни. А просто петь их… Так это не певец, а его тело поет. Раскрывает рот и поет.

Рус пробормотал:

– Певец не поет, а только складывает песни?.. Что-то я тебя не пойму. Слишком умный, да?

– Кто, я? – удивился Баюн.

– Ну не я же, – отрезал Рус с раздражением. – Вот что, умник. Ты что-то слишком часто начал вертеться возле моих повозок. Моей женщине твои песни не нужны, понял?

Он сам ощутил, как лицо перекосилось яростью. Наверное, он еще и побледнел страшно, ибо Баюн поспешно отодвинулся вместе с конем. Глаза его тревожно замигали.

– Ты не прав, Рус… но я буду держаться от твоей женщины подальше.

Он подал коня в сторону, вид был обиженный. Холодная ярость не оставляла Руса. Он смутно удивлялся такой дикой вспышке, даже руки затряслись от желания схватить сладкого певца за горло, выдавить душу и с наслаждением швырнуть обмякшее тело под копыта коня.

– Я прослежу, – процедил он ненавидяще. – А увижу близко, убью.

Баюн отъехал еще, крикнул издали:

– Ты не прав! Она – необычна. У меня песни сами складываются, когда ее вижу. Но я живу только ради песен!

Рус прокричал вдогонку:

– Обойдемся без твоих песен, байстрюк проклятый!

Глава 7

Степь ширилась, стена леса влево отступала, пока не превратилась в чернеющую полоску. Справа одно время вовсе пропала, затем появилась, но почти не приближалась. От леса остались одинокие рощи, небольшие гаи, а чаще всего деревья отступили в балки, там теснились, сцепились ветвями. Там под их кронами не высыхают ручьи, а ключевая вода неслыханной чистоты.

В голубом небе плавают, растопырив крылья, ястребы, кобчики, высматривая мышей и мелких птиц, важные дрофы бродят неспешно, им лес не позволит бегать и суетиться, как мелочь.

Повозки начали останавливаться, и Рус поскакал туда во весь опор. Там слышался рев, треск, волы и кони ускорили бег, неслись со всех ног. Но он сам, иссохший от зноя, ощутил разлитый в воздухе восхитительный запах воды раньше, чем увидел маленькую речушку. Даже не речушка, а большой ручеек, что неожиданно вынырнул из-за деревьев, едва не свел с ума скот, что уловил аромат воды раньше людей, рвался в ту сторону, несмотря на плети и удары, а упряжные волы, привыкшие к ударам плетей, попросту ускорили бег и неслись, растряхивая повозки, пока не вбежали в воду по брюхо.

Оставив разбитые и поломанные повозки на берегу, люди тоже со всех ног вбегали в воду, жадно и много пили, плескались, орали от счастья дурными голосами.

Чех подъехал, посмотрел с коня, буркнул, как будто ничего не случилось:

– Привал до утра.

Лех посмотрел на небо:

– Солнце еще высоко!

– Взгляни на повозки, – посоветовал Чех.

Дюжина вверх колесами, у иных колеса отлетели вовсе. Постромки спутались, а ветхие – порвались. Да и те, которые выглядят целыми, не пройдут далеко, если сейчас не укрепить, не подправить, не заменить ту или другую часть. Кузнецы уже вытаскивали походные горны, их молодые помощники с завистью смотрели на плескающихся в реке.

– Может быть, – определил Чех, – даже за ночь не успеем. Пусть скот отдохнет сутки.

– А люди? – спросил Лех.

Чех буркнул как само собой разумеющееся:

– Люди не скот, нам отдыхать некогда.

Гойтосир, что ревностно находился возле князя, добавил наставительно:

– Кто отдыхает меньше, тот и запрягает того, кто отдыхает больше. Так заведено богами!

Лех поморщился, от умных речей всегда почему-то дурно, соскочил на землю:

– Эй, Рус!

Рус ерзал на коне, разрываясь между почтением и послушанием, Чех и Гойтосир – оба знающие, и детским желанием заорать дурным голосом и ринуться вместе с конем в воду.

– Ну?

– Заедем чуть выше, а то эти дурни ил подняли уже не со дна, а уж и не знаю откуда.

Не дожидаясь ответа, Лех пустил красного коня вдоль берега вверх по течению, а потом с гиком и свистом влетел в светло-голубую воду, где отражались оранжевые облака, с двух сторон с плеском встали стены хрустальных брызг до небес, и слышно было, как счастливо орал золотой всадник на пурпурном коне, а конь визжал и радостно молотил копытами, не переставая поднимать брызги.

Рус едва удержался от страстной жажды помчаться следом. Замедленно, будто сдвигал гору, повернулся к повозке, на которой ехала его женщина со странным именем:

– Я приду… чуть позже.

Чех усмехнулся краешком губ, тронул коня. Они вошли в воду тоже выше по течению, князю так и надлежит, там Чех соскользнул в воду, напился вдоволь, потом быстро расседлал коня и начал его мыть. Рус пустил Ракшаса к повозкам, оттуда уже выскакивали женщины и дети, с визгом бежали к воде.

Заринка откинула полог навстречу:

– Что стряслось?

– Река, – сказал Рус счастливо. – Не проспи, поросенок… Где Ис?

Из-за полога пахнуло ее запахом, сердце радостно затрепетало. Он умел вычленить аромат ее тела из сотен самых разных запахов, но сейчас запах сказал, что она покинула повозку уже давно.

– Да вон же она, – ответила Заринка насмешливо. – Она сюда только на ночь приходит. Да и то, если бы ты не являлся…

Она хихикнула намекающе, выпрыгнула и унеслась к воде. Вдоль длинной колонны подвод, что все тянулись и тянулись из пыльного облака, выметнулся всадник на оранжевом коне, быстром и горячем. Ис скакала уже уверенно, обеими руками держась за узду, чуть приподнявшись в стременах.