Зубы настежь

– Ты считаешь, что моя жизнь стоит только этой малости?

– Да нет, – ответил я, отшатываясь. – Я не то хотел сказать!

– Только я могу решить, – прорычал он гордо, – когда придет освобождение от моего обета!

Я пробормотал:

– Но я… в квесте… А тебе надо охотиться, рыть норы, общаться с волчицами…

– А тебе?

– Что мне? А-а-а, ну, я тот волк, который не очень-то роет норы… Но тогда тебе придется идти со мной.

Волк прорычал сурово и надменно, но теперь я уловил молящую нотку, которую он старательно прятал, явно предпочитая издохнуть, чем попросить:

– Тебе надо отдохнуть. Уже вечер. А за ночь я буду готов.

Распухшее солнце налилось багровым и сползало к горизонту. Небосвод раскалился до темно-вишневого цвета, кое-где застыли прилипшие комья шлака. Грязно-коричневые, неопрятные, они нависали с мрачной угрозой, мир казался злым и неприветливым.

Я расседлал коня, сам удивляясь, как ловко получается, какие-то знания получаешь здесь явно при переходе в этот мир, стреноживать не стал, мы ж не на Бежином лугу, и единорог освобожденно вломился в кусты. Пасть хватала зеленые листки, копыта топтали кусты в поисках птичьих гнезд, а подлые глаза блудливо смотрели по сторонам, в надежде ткнуть хоть кого-нибудь длинным рогом.

Костер воспылал от двух мощных ударов кремня по огниву… или огнивом по кресалу, неважно, ибо огонь все равно вспыхнул крохотными злыми язычками, заметался в поисках хвороста, который я забыл собрать, затем быстро вырос, трепетал от жадности и жажды жизни, и через мгновение оранжевое, как солнце, пламя гудело победно и мощно, я видел в быстро пляшущих языках тени скачущих коней, горящие дома, слышал визг и храп, лязг боевого железа и стук стрел о деревянные щиты.

Искры со злым шипением, как крохотные бенгальские огоньки, взмывали в быстро темнеющее небо. Сизый дымок сразу рассеивался, я едва улавливал его приятный горьковатый запах.

Волк следил за мной неотрывно, широкая пасть раскрылась. Красный язык и красный зев, похожий на вход в адские печи, пламенели как залитые кровью, но мурашки по моей широкой спине бегали, несмотря на все горы мышц, только при виде белых клыков размером с кабаньи и жутковатого вида двух неровных рядов острейших зубов.

– А куда идешь ты?

– За сокровищами, – ответил я.

Волк смотрел жутковатыми желтыми глазами. Поперечный зрачок сузился, мне стало не по себе. Наконец из клыкастой пасти выкатилось рычащее:

– За чем, за… чем?

– За сокровищами, – объяснил я терпеливо.

Он внимательно рассматривал, повернул с трудом голову. Желтые глаза стали еще пронзительнее. Переспросил сочувствующе:

– Выкупить попавших в полон?

– Да нет, – ответил я, чувствуя себя несколько неловко. – Просто так.

Волк переспросил недоверчиво:

– Может быть, тебе надо что-то делать с этим золотом?

– Да ничего, – ответил я. Потом вспомнил: – Ах да! Половину раздать бедным. Да нет, просто так. Пропьют, конечно, сволочи! Бедные всегда пьют. Но это уже не моя забота.

Волк медленно отвернулся. Шерсть поднялась дыбом, там пробежали крохотные искорки, затем опала, стали виднее бугры на заживающих ранах. Нехотя, словно даже рычание давалось с трудом, выдавил:

– В мое вр-р-ремя… мужчины ходили не за золотом. За честью, за славой… За женщинами, в конце концов, хотя я этой дури понять не мог…

– Почему?

– Дома подрастают молодые волчицы не хуже. Но чтоб за златом, нет…

Закат был удивительно нежным, словно румянец на щеках юной девушки. Небо на западе стало розовым, на расстоянии копья от темного края земли горел расплавленным слитком раскаленный ком металла, от него шло радостное сияние, словно от пера жар-птицы. Розовый свет захватывал почти половину неба, дальше плавно переходил в нежно-голубой, тоже чистый и свежий, словно не поздний вечер, а раннее утро, когда даже солнце отдохнуло и выспалось.

Подсвеченные снизу облака загибали выпуклые края, сочные, как набухшие лепестки роз, только плотная середина облаков быстро темнела, становилась похожа на окалину на быстро остывающем металле.

В кустах захлопали крылья. Мне почудился треск раздавленной скорлупы, затем пронзительно закричала перепуганная птица, эти пернатые засыпают с первыми сумерками, снова треск сучьев, чавканье, да черт с ним, собака гоняется за собственным хвостом, Михалыч ходит по бабам, а единороги обожают пугать птиц. Ну и что?

На голову посыпались древесные чешуйки. Я наконец вскинул голову. На фоне темного неба, слегка подсвеченный лунным светом, слегка шевелился огромный ком. Ветка скрипнула, под комом появились когтистые лапы, переступили по ветке ближе к стволу, на меня блеснул круглый красный глаз.

Ворон даже лег грудью на ветку, вытягивал голову, стараясь не пропустить ни слова. Толстые когтистые лапы сжимали ветку с такой силой, что вот-вот брызнет сок.

Мы вздрогнули от его неприятного каркающего голоса:

– Злато?..

Волк прорычал с отвращением:

– О Великий Лес!.. Еще и этот пучок перьев.

Ворон каркнул:

– Молчать, серость. Хуже того – чернота! Злато – это все!

– На что вороне злато? – рыкнул волк.

– А ты загляни в гнезда, – отпарировал ворон. – Ломятся от злата, серебра, блестящих камешков!.. Вон на том дереве один… даже ложку спер прямо из замка. Герой!.. А на самом крайнем дереве самый ловкий, лучший из героев, драгоценное кольцо с королевской печаткой уворовал из спальни стряпухи, когда… гм… Решено, серый. Ты остаешься зализывать раны, раз уж драться не могешь, а я пойду с доблестным героем.

Волк прорычал:

– Ты? Почему?

– Потому, что я ворон, а не ворона, – отпарировало с ветки. – Люди гибнут за металл!.. Ты черный, значит – темный.

В ответ послышалось злое ворчание:

– А ты, значит, умный? А на вкус?

Оранжевые язычки, обессилев, втягивались в багровые поленья, те рассыпались на светящиеся изнутри красные комья, похожие на драгоценные красные камни. Я бросил сверху веточку, она мгновение в недоумении корчилась, словно потягивалась, тут же по всей длине вспыхнули короткие радостные огоньки, как щенки вгрызлись в дерево, пошли расщелкивать как спелые орешки. Я швырнул еще парочку хворостин, пламя поднялось выше, а за пределами освещенного круга сразу потемнело и словно бы похолодало.

Волк лежал как черная глыба. Желтые огоньки иногда исчезали, я думал, что гордый волк заснул, обессилев, но через некоторое время чувствовал вопрошающий взор.

– Спи, – сказал я наконец. – Сегодня я на страже.