Князь Владимир

– Мне тоже жаль бросать коней. Ладно, выбери одного. Нет, двух. Попробуем провести. Остальных придется оставить. Авось люди их найдут раньше, чем отыщут волки.

Олаф слез нехотя, долго осматривал коней. Те как чуяли, что останутся в темном и страшном лесу, дрожали и тянулись к викингу, который раньше их побаивался, а теперь чуть не плакал, что таких добрых зверей разорвут волки.

Полдня пробирались через чащу. Наткнулись на ручей, попробовали идти по руслу, но слишком много деревьев лежало поперек. На земле можно переступить, а здесь комель на одном берегу, вершинка на другом – пригибайся, ползи под стволом чуть ли не на четвереньках, а он тебя норовит ухватить за шиворот острыми сучьями.

Олаф крепился, Владимир слышал только яростное сопение и стук железа по дереву. Викинг старался идти впереди, сбивал топором ветки. Человек протиснется везде, но конь не для леса, и Владимир ожидал, что викинг вот-вот сдастся, признается, что зря тащат коней, когда спереди донесся его сдавленный возглас:

– Или мне мерещится…

– Что там?

– Деревья вроде бы светлеют.

– Мерещится, – отмахнулся Владимир. – Тебе уже мерещилось.

Олаф заспешил, стук топора и нетерпеливый голос зазвучали чаще. Владимир тащил усталого коня почти силой, под ногами сырой мох сменился травой, деревья в самом деле стали словно чище, а впереди возник свет.

Олаф радостно повизгивал, как огромный щенок. Толстые корявые стволы расступались, лесная тьма оставалась за спиной. Валежин уже не попадалось, под ногами чисто, только трава, даже сушин нет – явно сюда захаживают за дровишками, хворостом, сухими сучьями. Даже на березах видно, как драли бересту, Олаф таких примет не замечает.

Олаф ждал Владимира у крайних деревьев. Дальше расстилалось поле, большей частью засеянное. А еще дальше белели хатки с соломенными крышами.

– Можно было и остальных взять, – сказал Олаф с укором.

Владимир опешил:

– Других? Да ты едва с этим не помер! Ладно, собирай сучья, готовь костер. Заночуем здесь.

Олаф вскрикнул:

– Да вон же хатки! Там теплые постели, молодые девки. Настоящая еда!

– Это я слышу от викинга? – удивился Владимир.

– Я могу перенести больше, чем ты, – огрызнулся Олаф. – Но почему терпеть, когда можно есть мясо, а не грызть черствый сухарь? Спать на мягком, да еще с теплой девкой?

– Потому… что в весях вблизи могут быть люди Варяжко. Разве он не разослал всюду, чтобы вызнавать о нас? И вот кто-то пошлет тайком мальчонку с весточкой, что двое беглых разбойников бесчинствуют в хате его соседа…

Олаф разочарованно отмахнулся:

– Ладно. Лишь бы добраться до Царьграда. Там я отыграюсь! Ох и отыграюсь же…

Небо уже окрасилось в красные цвета, тени пробежали вдоль поля. В лесу темнело быстрее, пришлось отступить в глубь леса, прикрываясь деревьями. Олаф, выказывая, что и он знает немало воинских уловок, разжег огонь в яме. Пусть даже случайно забредший в лес не узрит багровых отблесков.

За деревьями просматривались две крупные поляны с сочной травой, стреноженные кони тяжело заковыляли в ту сторону. Олаф погрыз сухари, воду взяли из ручья, и тут же заснул на голой земле. Даже ветки не срубил на постель. Владимир заметил, как по лицу блуждает счастливая улыбка. Похоже, уже отыгрывается в богатом и распущенном Царьграде.

В лесу было еще темно, но Владимир потряс Олафа:

– Вставай! Кони отдохнули, надо уйти как можно дальше.

Олаф раскрыл глаза, прорычал:

– Ты что? Еще ночь!

– Птицы поют, – возразил Владимир. – Им сверху виднее.

Когда выехали из леса, рассвет в самом деле окрасил белый свет в нежные розовые цвета, словно румянец на щеках молодой и чистой девушки. Воздух был холодный, как вода из ручья, и Олаф чертыхался без остановки, пока не оседлал коня.

Деревья остались позади, ехали вдоль опушки. Суровая стена высоких стволов тянулась слева, справа расстилались поля, луга, хатки показались только однажды, но Владимир проехал вдалеке: люди Варяжко могут шнырять всюду. А если за их голову объявили еще и награду, почему бы и нет, то охота развернется нешуточная.

«Я бы объявил», – подумал Владимир мрачно. Силами одних дружинников все дороги не перекрыть. Если же пообещать снижение подати, а холопам – свободу, то даже дети начнут высматривать и выслеживать.

Олаф косился с любопытством, когда хольмградец, все еще хмурясь, достал из берестяного колчана лук, набросил тетиву на рог. Ехали вдоль чащи, птицы беззаботно пели, а в поле верещали кузнечики, но вдруг руки хольмградца взметнулись, звонко щелкнула тетива. В зелени зашуршало, посыпались листья.

– Что-то заметил? – спросил Олаф.

– Мяса хошь? – ответил Владимир вопросом на вопрос.

– Кто откажется…

– Тогда шкуру сдирать тебе.

Олаф направил коня в кусты. Тот заупрямился, пришлось слезть и пробираться пешком. За кустами открылась поляна, посреди рос могучий дуб. Желуди были частью разгрызены, часть втоптали мелкие копытца, а кровавый след вел в кусты напротив. Олаф вломился по следам капель крови, почти сразу Владимир услышал довольный вопль.

Олаф вернулся с подсвинком поперек седла. Стрела торчала из левого бока.

– И шкуру сдеру, – пообещал Олаф, – и разделаю по всем правилам, а не так, как у вас, невежд… Это ж целое искусство – разделывать дичь благородно! А вы только стрелять умеете, дикий народ… Правда, стреляешь неплохо, неплохо. Ты еще стреляй по дороге, учись.

Владимир скалил зубы. Викинги не умеют метко бить из лука и ездить на конях, а бушующее море все как-то не попадается по дороге. Ну никак не показать себя во всей мужской красе!

К полудню подшиб еще рябчиков. Только одна стрела не отыскалась. Олаф умолк, посматривал задумчиво. Придется учить и стрельбе, понял Владимир.

После обеда, дав отдых коням, ехали все еще вдоль опушки. Проехали мимо веси, а когда были уже далеко, Олаф сказал вполголоса:

– Оглянись.

Далеко-далеко вздымалось небольшое пыльное облачко. Кто-то скакал во весь опор по пыльной дороге, куда уже недели две не падало ни капли дождя.

– Конь не рабочий, – определил Владимир. – Движется чересчур быстро.

– Уйдем в лес?

– Стоит ли… Похоже, скачет один.

– Думаешь, кто-то из людей конунга Ярополка?

Владимир повернул коня поперек дороги:

– Скачет младший дружинник.