2039
Огромная группа неолудов ворвалась в здание и уничтожила гнезда с видеокамерами, требуя возвращения к прежней системе, когда за прилавком продавцы спрашивают покупателей, что надо, получают бумажные деньги и передают товар из рук в руки.
Трансляция из магазина прекратилась, но с низкоорбитальных спутников хорошо видно, как усиленные наряды ОМОНа в конце концов пробились через толпу сочувствующих неолудам, а также просто зевак, которые обожают видеть затруднения властей. Вандалов схватили и преповодили в автозаки, а набежавшие корреспонденты принялись расспрашивать народ, как они сами относятся к бесчинству кровавой и злобной власти, что виновата всегда и во всем.
Сюзанна быстро и умело укрупняла лица интервьюированных, считывая эмоции, очень часто человек говорит на камеру одно, а думает другое, на соседнем экране с ее подачи тут же появляются результаты.
– Сагиб!.. Только взгляните!
– Что там?
– Непонятное расхождение…
Я бросил косой взгляд на столбик с цифрами и отмахнулся.
– Это не математика… Аршином общим не измеришь. Большинство луддистов весь этот вандализм в Елисеевском считают перегибом. Намного удобнее зайти, взять нужное и выйти, а со счета спишется нужная сумма, как только переступишь порог, но вслух не скажут…
Она спросила с точной дозой непонимания в милом и одновременно деловитом голосе:
– Почему?
– Из солидарности, – пояснил я. – Есть такое стадное чувство у приматов, красиво называемое чувством локтя. И понимание, что кого-то довело до белого каления еще шибче, чем их… Надо же показать, что они против засилья техники и наблюдения за их приватной жизнью! А что? Если бы не видеокамеры, простой человек и в Елисеевском может помочиться на прилавок. А с видеонаблюдением нельзя, обидно.
Она промолчала, тоже не понимает, почему нельзя помочиться, если у людей такая потребность, но уже усвоила, что это можно делать только в специально отведенных для этого местах и такое не обсуждаемо.
– Вы говорили, основная масса требует зрелищных разрушений?
– Панэм эт цирцензес, – сказал я. – Остановить науку невозможно, разве что уничтожить и ее носителей, а это конец всему.
– Сагиб?
– Электричество тоже хай-тек, – сказал я с тоской, – как и автомобили. Даже сотворение огня трением.
– И добывание огнивом?
– Уже высокий хай-тек, – ответил я. – Переход от допещерного времени к продвинутому пещерному.
Невозможно, мелькнула горькая мысль, отказаться ни от одной технической новинки, это повергнет мир в хаос. Если остановить всего лишь интернет, что начнется? Нет, не с людьми, а с более важным: транспортом, заводами, самолетами и движением на дорогах?
Двадцать четыре часа на раздумье вовсе не значит, что завтра нас всех арестуют и повяжут. Координатор «Народной воли» это не власть и не армия, а всего-навсего вожак части объединившихся движений, объединений и партий, все из которых, при несхожести взглядов в других областях, сходятся в одном: остановить мгновение!.. Наконец-то пришло самое счастливое время!.. Ни шагу дальше, там искусственный интеллект захватит власть и всех нас уничтожит!..
У Ивашенко трудная задача, к которой не очень-то готов, но решать придется. Всю жизнь получал приказы от вышестоящего командования, честно выполнял, и все было хорошо. И теперь власть растеряла все рычаги управления, хаос нарастает по всей планете, в городах просто заметнее.
Теперь он, Ивашенко, хоть и в отставке, уже по своему выбору должен брать на себя руководство и решение очень сложных и не до конца понятных проблем. Не думаю, что ему это хотелось, придется решать и кучу неприятных хозяйственных вопросов, но человек долга и чести помимо присяги понимает и свою ответственность за вверенных его власти людей.
И, конечно, хотел бы прекратить беспорядки быстро и решительно. С минимальными потерями. И, похоже, принял наихудшее для нас решение. То есть ликвидировать источник возмущения в обществе. И тогда, дескать, все снова будет хорошо.
– Типичное рассуждение военного, – сказал Уткин, когда я поделился с ним вариантами развития событий. – Смотрит аж на два хода вперед. А что на третьем упадет в яму…
– Может и не упасть, – сказал я трезво. – На их стороне ощущение правды.
– Шеф?
– Ощущение, – повторил я, – это тоже важно. Если человеку кажется, что он на правой стороне, он сильнее. И сражается яростнее. Так что на той стороне не только полные придурки, как нам хочется думать. Даже в наше рыночное время за идею бьются злее, чем за деньги.
Он поморщился.
– Да, парочка нобелевских лауреатов тоже в их рядах. Заблудшие души. Или слишком испуганные непонятным грядущим, что не когда-то, а уже вот-вот, через год-два изменит все… и не все, а все-все!
Я коротко взглянул ему в глаза.
– А ты сам? Уверен, что в сингулярности не пропадем?
Он тяжело вздохнул.
– До конца, конечно, не уверен. Даже слова какие… уверен – не уверен. От веры отталкиваемся, не от расчетов. Верим, что в сингулярности будет лучше, чем вчера, но пока не представляем, что же там. А это поганенько как-то… Мы же ученые! А тут приходится просто верить. Как будто и мы простейшие…
– Основа у нас с простейшими одна, – согласился я. – Хотя, конечно, мы ушли от питекантропов дальше. В общем, будем работать, как работали. Я бы сказал, что надо еще шибче, но шибче невозможно, вижу, мы пока еще не сингуляры. Если какие затруднения…
Он прервал:
– Шеф, вы наши затруднения видите раньше, чем натыкаемся мы!..
Дверь за ним неслышно закрылась, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В голове как молоточек стучит угнетающая психику мысль, что и без неолудов можем не успеть. Из-за возникающих фундаментальных трудностей на пути хай-тека и всяких там черных лебедей, которых ни один футуролог не предусмотрит.
Даже я не в состоянии, только чувствую всеми фибрами своей трусливейшей души грозное приближение, но не могу сказать, с какой стороны ударит по голове большой сучковатой дубиной.
Если прогресс заметно замедлится, даже нынешнее продление жизни не спасет от случайной гибели в ДТП, удара молнии, падения чемодана с пролетающего самолета или гибели в эпицентре разбушевавшейся стихии. Вон в прошлый внезапный ливень только в Москве погибло восемьдесят человек, а неожиданное землетрясение в Чехове убило сто сорок ничего не подозревающих людей и просто граждан.
Стихия бушует, хотя так пугающее всех потепление почти не сказалось на темпах роста человеческой мощи. Мировая температура повысилась всего на пару градусов, но этого хватило, чтобы затопить примерно два-три процента прибрежных земель. Для планеты пустяк, но человечество всегда селилось по берегам рек, морей и океанов, потому потеря даже процента земли нанесла тяжелый удар не только любителям полежать на пляжах, но оказались затопленными многие курортные, да и не только курортные города.
К тому же это пустяковое повышение температуры вызвало засуху в Африке и на Арабском Востоке. Правительства Италии, Испании и Греции отдали войскам приказ стрелять в массы нелегальных мигрантов, толпами штурмующих заградительные стены на границах.
России вроде бы повезло, территория для земледелия продвинулась дальше к северу, в южной и даже средней полосе прижились финиковые пальмы, инжир и апельсины, однако на Севере все ускоряющимися темпами тает вечная мерзлота, а это не только выброс в атмосферу метана, но и целые города, построенные на сваях в прежде прочном грунте из смерзшейся воды и земли, начали уходить в это бескрайнее болото.
Так что и для России минусы перевесили плюсы, если брать страну в целом.
Однако и это не катастрофа, с точки зрения луддитов. Потепление сменится похолоданием, как твердят ученые, это повторяется уже миллионы и миллионы лет.
А так, если по уму, природных ресурсов хватило бы на сто миллиардов человек, но когда это мы, гордые люди, жили по уму? Оскорбительно даже, будто немцы какие-то. И вообще любой прогресс это страсть человека жить не по средствам.
Живем гордо и от всяких там меркантильных расчетов независимо. Потому в мире уже начались войны за доступ к пресной воде, к нефти и даже к плодородным землям. Вообще-то технологии позволяют любой неплодородной давать по три урожая в год, но прежде над нею потрудиться надо, а в этом преуспели разве что протестанты, жалкая горсточка последователей Мартина Лютера.
Неолуддисты приветствуют, что благодаря хай-теку почки, сердце и легкие уже вовсю печатают в любой районной поликлинике, хотя печень пока только в хорошо оборудованных и под присмотром специалистов, ножные и ручные протезы давно в ходу. Сейчас атака идет на нервную ткань, самая долгоживущая, умирает только из-за того, что перестают жить другие органы, а так, кто знает, может быть, можно с нею существовать тысячу лет.
За это и цепляются те, кто ничего не хочет менять в своем теле, но требуют, чтобы проклятое правительство, что все делает не так, обеспечило им вечную жизнь на их условиях.
Но самой сингулярности, что даст им бессмертие, простой народ пугается. Впрочем. Не только простой, но и ряд ученых, которых усердная учеба и даже ряд достижений в науке так и не вывели из рядов простых и даже очень простых.
Но к сингулярности хай-тек уже вплотную. Один-два шажка, и войдем… нет, внесет туда, наука и техника развиваются как бы и вовсе без нас, а по неким вселенским законам!
Сюзанна произнесла кротко:
– Сагиб… может быть, вам принять что-то… успокоительное?
Я поинтересовался с подозрением:
– Ты чего это?
– Это вы чего, – ответила она. – Ваш организм в угнетенном состоянии. Просто на редкость. Последний раз такое было, когда пришел приказ ваш отдел закрыть, а команду расформировать… Да и то сейчас по ряду параметров вам хуже. Даже хужее, как говорит Камнеломов.
Я пробормотал:
– Не мешай. Вот помечтаю, какой я умный и красивый, станет легче. Это хороший метод, как-нибудь попробуй.
Она возразила:
– Я и так умная и красивая, зачем еще мечтать?
– Помечтай о сингулярности, – предложил я.
Она промолчала, понятие «помечтать» еще не исследовано в такой мере, чтобы переносить в бытовые приборы, а Сюзанна все же бытовой прибор, как ни крути, хотя и второй уровень.
Насчет прав для роботов нелепая фантазия, такая же глупая и детская, как наивная вера в инопланетян. Никогда никакие роботы не получат никаких прав, так же, как их нет у холодильников, пылесосов или телевизоров.
Некоторые права могут быть у собак или кошек, вообще у высших животных, но наделять правами механизмы… это же какие повернутые в дурь мозги надо иметь, чтобы такое даже предположить.
Так же нелепо думать, что искусственный интеллект когда-то превзойдет интеллект человека. Это немыслимо, потому что человек всегда любую находку присобачивает для себя. Уже сейчас все чипированные-перечипированные, самые продвинутые спешат подсоединиться к Облаку с данными, расширяют память, быстроту реакции, охват событий.
Любой компьютер безнадежно отстает уже потому, что самые передовые достижения компьютерной мысли человек тут же встраивает в себя, даже недопроверенные, а уже потом в вычислительную технику.
А для тех, кто чипироваться не желает или просто боится, то есть для класса бесполезников, приходится все больше разрабатывать красочные виртуальные миры. Большинство из них все так же основываются на истории прошлых веков, вроде Средневековья или Римской империи, это любимые эпохи мечтателей, вернее, грезовиков.
Там каждый обладатель шлема виртуальной реальности создает и подстраивает под себя мирок, где он король, а вокруг преданные поданные и на все готовые женщины, а он властелин всего-всего, да еще и со сверхъестественными способностями.
Правда, отвлекаться на создание этой хрени приходится лучшим умам, создавая новое и совершенствуя старое, зато все эти бесполезники до сегодняшнего дня увлеченно занимались виртуальной мастурбацией, не били витрины и не поджигали припаркованные на улицах автомобили.
Теперь же, когда умелые демагоги вывели их на улицы и превратили в грозную силу, чувствую, армию этих бесполезных существ придется каким-то образом сокращать. Вовсе не потому, что не в состоянии обеспечить их блаженное пребывание в виртуальных мирах, а именно из-за того, что эта аморфная масса вдруг стала серьезной угрозой существованию умных и по-настоящему продвинутых людей.
Да и вообще, почему мы, лучшие умы, должны заботиться о них, если сами даже пальцем не желают пошевелить для блага общества?
Часть 2
Глава 1
Голос Сюзанны врезался в мои мысли, как горячий нож в ломоть сливочного масла:
– Сагиб, сообщение!.. Наш отдел посетит директор.
Я переспросил, не веря своим ушам:
– Лично?
Она ответила щебечущим голосом:
– Да, в реале. Правда, здорово?.. У вас сразу и давление поднялось до нормы, и пульс участился до шестидесяти трех…
Я буркнул в глубочайшей озабоченности:
– Что хорошего?.. Любой визит начальства не к добру.
– Суеверие, – напомнила она строго. – А с гороскопами вы уже сверяться начали?
– Остришь? – огрызнулся я. – Не приемлю юмор женского разлива.
– Сексист, – отрезала она гордо. – Male pig!.. Харасменист!.. Угнетатель!..
– Всем сбор! – велел я. – Где он, кстати?
– Уже подъезжает, – сообщила она злорадным голосом. – Через три минуты…
– Сбор отменить, – велел я. – Все по местам и делать вид, что усердно работаете!.. И что от вашей работы зависит, быть человечеству или не быть!
На экране замелькали встревоженные лица, никто слова не сказал, только от дальнего стола Руслан Хусаинов осмелился пискнуть:
– Траву покрасить успеем?
Я переключил большой экран на последние новости с сегодняшнего заседания Корнуэльского института имморталистов, а на малом в напряжении следил за автомашиной директора.
Скурлатский почему-то сообщил о своем визите заранее то ли просто по старинке, как дань традиции, то ли с тонким расчетом, что буду перебирать все грешки и промахи и предстану несколько виноватым, а это значит, более податливым к давлению.
Раньше я такие нюансы не замечал, теперь схватываю, хотя сам и не пользуюсь, у нас другой коллектив, а за его рамки стараюсь не выходить, в недостаточно интеллектуальной атмосфере любителей футбола или вкусно поесть неинтересно и даже неуютно.
Черный лимузин проехал площадь наискось и плавно остановился перед подъездом нашего здания. На экранах дополненной реальности высветились данные автопилота и единственного пассажира, академика Скурлатского, профессора и доктора наук ряда крупнейших универов мира.
Сейчас старый, маститый и очень важный, но когда-то наделал шуму теорией о цикличности кризисов, связав со вспышками на Солнце, чем вызвал всеобщее негодование, дескать, отрицает свободную волю человека. Некоторое время блистал, но то ли его сломили, то ли сам устал воевать с дураками, смирился, начал принимать премии, звания, стал членом двух десятков международных академий, почетным доктором и все такое, однако бунтарский дух молодых ученых все же поощряет, покровительствует, прикрывает от нападок, словно еще помнит, как в покровительстве нуждался сам.
Правда, таких немного, теперь и наука стала прибыльным бизнесом, а в бизнес идут несколько другие люди, угодливые и податливые, поддакивающие и охотно развивающие идеи шефа, какими бы те ни были.
Меня он приметил еще со студенческой скамьи по моим редким работам, предложил место в коллективе, а когда я по излишней самоуверенности пару раз провалил полугосударственные проекты, защитил своим авторитетом и не позволил ни упечь, ни даже уволить.
На экранах видно, как Скурлатский, по-старчески неспешно и хватаясь за перила, поднялся по ступенькам в здание, в холле остановился для передохнуть, но осмотрелся с таким видом, словно намерен выставить все здание на продажу.
Лифта у нас нет, всего три этажа, я хотел было ринуться навстречу и помочь подняться, но он перевел дыхание и начал восхождение достаточно быстро, хотя за перила не просто хватался, но и наваливался всем весом.
Наверху лестницы третьего этажа остановился, восстанавливая дыхание, я все-таки вскочил в волнении и ждал в почтительнейшей позе, как местный сатрап всесильного халифа.
Наконец дверь распахнулась, узнав всесильного директора издали, я деревянно вышел из-за стола и сделал два протокольных шага навстречу.
– Макар Афанасьевич!.. Счастлив вас видеть!
Он величественно протянул мне руку, ладонь теплая, но рукопожатие слабое, что может говорить о слабой работе сердца и небольшом запасе лет жизни.
– У вас усталый вид, Чайльд Гарольд, – ответил он. – Простите, мое дурное воспитание в детстве сразу видит в вас Байрона… Тяжела шапка Мономаха?.. Ничего, будет еще тяжелее.
Я указал ему на мое кресло во главе стола, но он покачал головой и, придвинув свободный стул, сел, характерным для пожилого человека движением слегка опершись о сиденье обеими руками.
– Как работается? – поинтересовался он. – Знаю, вам не нравится, что не удаленка, но уж поверьте, когда несколько умов в одной комнате или пусть в разных, но рядом, творческий дух пробуждается чаще.
Я опустился в свое кресло. Скурлатский смотрит устало и умиротворенно, как человек, что свое дело уже сделал и теперь хочет посмотреть, кто сумеет сделать его лучше.
– В чем-то вы правы, – согласился я, сердце еще стучит в волнении часто-часто, но усмиряю, вдруг да неприятности будут небольшие. – Теряю время на дорогу, но здесь в самом деле… Такое пробуждается у крыс и леммингов, наверное?
Он сказал с ласковой насмешкой:
– Скажите еще у кузнечиков, что от скученности превращаются в грозную саранчу! И приобретают способность лететь сотни километров. Хотя, может быть, такое и для людей верно, хоть и не так заметно. Не вдавался в подробности, это просто опыт, который каждое поколение приобретает заново в определенном возрасте.
– Уже учитываю, – подтвердил я. – Старею, видать.
Он улыбнулся, но взгляд стал строже, мне даже показалось, что рассматривает меня с некоторой неприязнью и даже отвращением, как человека, что вдруг взял и положил ему на бумаги большую болотную жабу.
Я на всякий случай потупил глазки, а он вздохнул и сказал тяжелым голосом, словно начал ворочать большие обросшие мхом камни:
– Помню, вы предсказывали нынешний конфликт с самого начала своей карьеры футуролога, но вам не верили… Сейчас, похоже, частично сбывается.
– Цветочки, – проронил я.
Он спросил с гримасой неудовольствия:
– Будет жестче?
– Вы же чувствуете, – сказал я обвиняюще. – Это же последняя война человечества, не поняли?
Он хмыкнул.
– Сколько раз объявляли последней.
– В сингулярности войн не будет, – напомнил я. – Не должно. Да и простейших там не останется. Для зачеловечества любая война – выстрел себе в живот. Нет, сразу в голову.
Он вздохнул, покрутил головой.
– Ладно, придется на компромиссы.
– Идите, – ответил я, потому что и не примет другого ответа. – Правда, простейшие не знают такого понятия. Вас наклонят.
– А как-то договориться?
– С простейшими?
– Но у них же умные лидеры?
– Если не с нами, – ответил я, – какие умные?.. Видите, уже и мы принимаем их формулы «Кто не с нами – тот против нас». Но сейчас это в самом деле актуально. Договориться не сможете, но постарайтесь затянуть переговоры. Предлоги найдете, вы же теперь политик, вхожи к государю. Нам нужно выиграть время. Всего лишь.
Он вздохнул.
– Все же постараемся насчет компромисса. Я верю в добрую волю! Даже у своих политических оппонентов.
– Там не оппоненты, – напомнил я. – Толпа.
– Лидер у них Китайхолмский, – сказал он значительно. – Лауреат Нобелевской!.. И даже глава комитета при правительстве Краснокутский, с которым вы уже общались, на их стороне…
– Гуманитарии, – уточнил я. – Прекрасные люди, но зачем взялись спасать мир? Гуманитарии живут в придуманном ими мире… Потому опаснее террористов. И договориться с ними даже труднее, чем с террористами, те все же практичнее, хотя тоже… гуманитарии.
– Но-но, – сказал он предостерегающим голосом, – с такими высказываниями поосторожнее, зачем себе карму портите?.. Уже минус в репу, как у вас говорят.
Возможно, он ждал, что огорчусь, система социальных рейтингов становится все изощреннее и жестче, теперь даже женщины озабочены ею больше, чем продвинутой косметикой, но я ответил с наглостью бунтаря, которым меня считают:
– Минус в репутацию сейчас… через полгода обернется тремя большими плюсами, Макар Афанасьевич. Если, конечно, окажусь прав.
Он вздохнул.
– Хотелось бы, чтобы вы ошиблись. Мир в кровавой бойне… это ужасно.
– Нехорошо, – согласился я. – Хотя очистительная гроза и нужна, но если можно избежать очень большой крови, отделавшись малой… Ну вот как сейчас, когда погибло всего-то каких-то двенадцать миллионов с хвостиком…
Он воскликнул негодующе:
– Гарольд, опомнитесь!.. Это же людей двенадцать миллионов, а не каких-нибудь… В общем, ужасные вещи говорите.
– И еще погибнут, – подтвердил я. – Миллионов сто, не меньше. Это не я говорю, а расчеты!.. Правда, не Госстата или ООН, а мои, но все-таки расчеты, а не «я так вижу». Могу скинуть вам файлик…
– Уже вижу, – буркнул он. – Вы ж не запаролили в Облаке?
– А зачем?
Он сказал со вздохом:
– В самом деле, зачем… Теперь приоритет устанавливается по времени публикации в сети… Да, расчеты у вас убедительные, хотя не верю в такой ужас.
– Макар Афанасьевич, – сказал я уважительно, – вы же ученый, а не какой-то, простите за грубое слово, гуманитарий… Откуда у вас это «верю – не верю»?
Он посмотрел на меня отечески, даже с неким странным сочувствием.
– Гарольд, – сказал он, – с возрастом становишься выше ученого и даже гуманитария. Мудрость, гм, приходит вне зависимости, кто ты и чем занят. Или не приходит… Хорошо, я и эти расчеты покажу. Сейчас руки правительств всех стран связаны ограничениями и запретами, а волеизъявление масс возведено в закон, что вообще-то как бы правильно…
– Если бы массы были пограмотнее, – договорил я. – Ладно, надеюсь, в правительстве все же адекватные люди. Хоть руки и связаны, но развязать себе можно! Если захотят и не убоятся ответственности.
Он поднялся, ответил с грустью:
– Ответственности не страшатся только молодые. Ответственность бывает не только перед другими, но и перед собой… Будьте здоровы, Гарольд. Берегите себя. На мой взгляд, рискуете вы очень уж как-то вовсе…
– Время такое, – ответил я тоже несколько упавшим голосом. – Мне бы тоже хотелось работать в… более спокойном темпе.
Дверь за ним закрылась бесшумно, я не двигался, стараясь понять странное ощущение недоговоренности, словно он мог и даже хотел сказать нечто важное, но не сказал ввиду то ли незрелости оппонента, то ли моей слоновьей уверенности в своей правоте.
Глава 2
Участок мозга, отвечающий за связь с сотрудниками, перегрелся от их жарких эмоций, помалкивали, когда директор был в кабинете, но разом заговорили, как только он вышел в коридор.
Горячая волна сочувствия и поддержки нахлынула с такой силой, что я ощутил почти физические воздействие, а в коридоре послышался гулкий топот, вбежал запыхавшийся Денис Иванченко, для него с его весом вот так с первого этажа на третий уже подвиг.
– Шеф, – крикнул он с порога, уловив по моим хаотичным мыслям, что работе не помешает, – вы могли и жестче!.. Мало ли что заслуженный академик!.. Сейчас сдулся, уже на стороне либероидов!..
Я покачал головой.
– Он с нами.
Он вскрикнул патетически:
– Но почему тогда? Если надо, мы и все семь миллиардов простейших обнулим, чтобы не мешали науке и прогрессу!.. Наука может двигаться только вперед!
Я откинулся на спинку кресла, в доли секунды просмотрел заново весь разговор, сканируя и записи со всех четырех камер. Директор держался достойно, в то время как я горячился и спорил, но это можно отнести к возрастным особенностям, хотя в моей дерганости есть и ощущение некой неправоты, потому я где-то чуточку повышаю голос, а где-то торопливо перескакиваю на другой довод. Диана разобралась бы лучше…
И в тот же миг по ментальной связи прозвучал ее мягкий голос:
– Да, разобралась. Это ясно с первого взгляда, ты прав, но не хочешь обидеть старого учителя и всячески избегаешь жестких формулировок, из-за чего твои доводы становятся менее… весомыми.
Иванченко все еще нависает громадной тушей перед моим столом, Диана говорит по личной связи только со мной, я ответил ему усталым голосом, но так, чтобы слышали все:
– Он мудр, однако мудрость старого мира и старых ценностей может погубить мир. Потому мы, как новые варвары, должны безжалостно… или с жалостью, это неважно, рушить старый Рим ради Царства Небесного здесь на земле.