Бездна

– В каком смысле?

– Слишком много патетики, – пояснил он. – Мы ж деловые люди, а не говно какое-то, хоть и говно, если честно, но никому не признаемся. Зато теперя взыграем, поработаем!..

– Ты и так работаешь, – сказал я, – скалу лупаешь, косплеист хренов.

– То не косплей, – возразил он, – хоть и косплей, но сейчас то, в ожидании чего жили и… что, и у меня патетика? Видно, само дело такое патетическое. Но создавали кружок для чего?

В наш разговор вклинился далекий голос Казуальника, а через секунду он и сам возник посреди комнаты, весь в блёстках, словно клоун Дуров, в шляпе с цветными камешками по тулье.

Я присмотрелся – выглядит реальным, хотя с чего бы, явно сейчас в постели или с женщинами в бассейне, консерватор, традиции блюдёт, для выхода в реал готовится особо, с утра светлый костюм, после шести вечера только чёрный, а то подумают всякое, мужчина только тогда мужчина, а не просто демократ, когда за собой блюдет.

Он прошёлся по комнате, весь презрительный, как Терсит, красиво развернулся на каблуках и пояснил авторитетно:

– Создавали для своих членов, забыли? Гусары, молчать!.. Мы жаждали быть нужными и чем-то занятыми в тупом и разлагающемся в удовольствиях обществе. Мы ж не они, верно?

Последи комнаты прозвучал гулкий голос Гавгамела:

– А щас мы в каком?

Казуальник даже по сторонам глазом не повел, неважно, где та мускулисто-пузатая мелочь, пусть слушает на удаленке:

– А дело благородное, как раз оно живо для нас, дурных, но хороших, если копнуть до спинного мозга, он у нас за главного.

– За главного у нас не мозг, – уточнил Гавгамел уже с высоты, словно восседает на облаке, – а co?rpus pe?nis. Мы же люди, что значит животные, ничего не теряем из наследства, а только развиваем, утолщаем и утолщиваем. А насчёт воскрешения давайте щас соберемся вживую и обсудим детали, в которых, как известно дьявол, а то и что-то похуже, типа вихря бозонов и айгенов. Как именно воскресим?

Казуальник сказал бодро:

– Как?.. Скажем вслух: «Воскресить такого-то!» Что, не получится? А для чего тогда царя свергали, научно-технический прогресс поставили выше таких необходимых обществу половых запросов?

Незримый Гавгамел так вздохнул в пространстве, что я ощутил, как прошла гравитационная волна и чуть колыхнула массивную мебель в комнате.

– Раньше все казалось просто, – сообщил он нам потрясающую новость. – А сейчас уже не так, а как-то вот иначе. Может быть, потому, что половые запросы нами не правят?.. Шеф, ты чего молчишь? Или тобой правят?

Я всё ещё не отрывал взгляда от величественного здания, шпили охватило пламенем восходящего солнца, те так ярко и мощно заиграли на фоне чистого неба благородным золотом, что сердце дрогнуло от причастности к прекрасному.

– А вдруг, – ответил я, не поворачиваясь, – мы уже взрослые?.. А ты там чего прячешься? Совестно стало? А как же «Долой стыд»?

Он что-то проворчал за тысячи миль, но тут же вышел из стены, громадный, как титан, что боролся с эллинскими богами, за ночь добавил мышц, подвыпуклил жилы и вены, а шею раздвинул настолько, что стала шире головы.

– То был не я! – сказал он грохочущим голосом, – Я всегда за стыд. Это же так здорово, когда все стыдливые, а я нет.

Казуальник с великим отвращением оглядел его с головы до ног.

– Ну ты даёшь… Откуда столько комплексов незрелого инфантила?.. Я тоже был хилым и слабым, ну и что? Как говорят тут некоторые, то был не я. Я за тех придурков не отвечаю.

– Я не чурка безродная, – ответил Гавгамел с достоинством. – У меня родство даже с предками, не только с собой, дураком двадцатилетним!.. Потому я настоящий фёдоровец!

– И денисовец, – поддакнул Казуальник. – Даже с неандертальцами в родстве. А сейчас ты как бы ещё и умный?

Гавгамел пророкотал красиво и мощно, сам любуюсь диапазоном своего голоса:

– Пошел ты, олень ни разу не грамотный… Шеф, пока все просыпаются, ты как насчет закусить и выпить? Вон к Южанину даже аватарой заглянешь, сразу стол накрывает!

Я проворчал:

– Он уже забыл, что кроме еды на свете есть ещё что-то. Ну которое и не снилось Горацию Коклесу.

Казуальник подошел и встал со мной рядом, всмотрелся в величественное здание на той стороне площади.

– Слава богу, – произнес он с некоторым пафосом, – вовремя нам напомнили про завещание Фёдорова!.. И что у нас большой и неоплатный долг. А то мы уже совсем оборзели. Теперь и радостно, и… тревожно.

Гавгамел сказал с тяжёлым, как его молот, сарказмом:

– Да что тебе не так?.. Что тревожно? Танцуй и пой!

– Чую, – сказал Казуальник мрачно.

Гавгамел с неодобрением покосился на его костистый, как у древней гарпии, череп.

– Тоже мне чуйствователь! – сказал он с презрением в голосе. – Всё просто!.. Весь мир насилья мы разрушим!.. Отнять и поделить!.. Тащить и не пущать!.. Чего тебе ещё надобно, старче?

Я промолчал, Гавгамел слишком утрирует, чувствуется, что и сам в ловушке, из которой давно не видит выхода, разве что воскрешение предков что-то изменит, чем-то наполнит нашу чересчур счастливую и слишком уж беззаботную жизнь.

Казуальник проворчал:

– Сам ты старче. Я, кстати о крокодилах, на три месяца тебя мудрее, хоть и косишь под седовласого Илмаринена. Согласен, сингуляры устроили всё так, что нам достаточно повелеть, и это всё появляется. Скажем: «Воскресить Наполеона!», и вот он перед наши ясны очи, хоть у тебя всегда мутные, как у пьяного осьминога.

Гавгамел прервал с тяжёлым подозрением:

– Тогда в чем проблема?

Казуальник ответил с нажимом старой цитатой:

– И говорила шепотом: «А что потом, а что потом?». Куда мы его после такого триумфального возвращения с острова святого Харона?

– Главное, – напомнил Гавгамел древнюю истину, – ввязаться в драку! А там будет видно.

На минуту стало тихо, слышно как за тысячу километров Явтух скребёт всей пятерней в затылке, унаследованная привычка от холмогорских крестьян, Новак сопит и что-то бурчит под нос, но и сам не знает что, иначе бы система трансляции воплотила в ясные и четкие слова.

Наконец с той стороны планеты донесся гулкий, словно из дупла столетнего дуба, голос Тартарина:

– Соберемся вживую прямо в этом Институте Воскрешений. Или как его назвал Маяковский?

– Институт Всемирных Воскрешений, – подсказал Гавгамел.

– Во-во, звучит! – ответил Казуальник. – Что значит величайший поэт вселенной, как определил Иосиф Виссарионович. Трибун!

Гавгамел уточнил: