Вторая попытка

– Надо подумать, точно не знаю, но я ожидал от тебя вот такого хода ладьёй.

Мальчики углубились в обсуждение возникающих вариантов, а по окончании сегодняшнего занятия кружка продолжили обмениваться мнениями, стоя на улице.

– А ты где живёшь? – неожиданно спросил Петя.

– Да тут недалеко, в районе Кирова, во дворах.

– Давай с тобой пройдусь, а потом уже домой пойду. Заодно договорим, – предложил Проскуряков.

Ведь где-то в этих дворах должна жить сама Галина Дмитриевна. Возможно, она даже ходит по тем же дорожкам, по которым сейчас пойдёт он.

– Давай, – согласился Павлик.

Они шли довольно медленно, продолжая обсуждать шахматную тему. Около дома Павлика в сгустившейся вечерней темноте виднелись стоявшие рядом друг с другом фигуры мужчины и женщины.

– Да, чего-то мы с тобой припозднились, как говорит моя бабушка. Вон мои родители меня уже встречать вышли, – несколько упавшим голосом произнёс Павлик и следом за этим крикнул: – Мама, папа, я пришёл! Мы сейчас с Петей только договорим, и я поднимусь домой.

– Хорошо, а то мы уже начали беспокоиться, – ответил его отец и, повернувшись к жене, предложил: – Пошли домой, не будем мешать.

– Подожди-ка минутку! – женщина сделала несколько шагов вперёд и спросила: – Петя, а ты почему не здороваешься?

Проскурякова с головы до пят словно пронзило молнией – перед ним стояла Галина Дмитриевна.

– Я… не успел… А мы же с Вами сегодня в школе утром здоровались, – лепетал Петя первое, что приходило в голову.

– Да, здоровались, но потом ведь попрощались. А значит, надо было ещё раз поздороваться! – чеканила слова Пантера.

– Извините, пожалуйста, я не сообразил… Здравствуйте!

– Хорошо. Здравствуй и сразу до свидания, – уже более мягким голосом ответила учительница и обратилась к сыну: – Павлик, только недолго, мы с папой тебя ждём.

Галина Дмитриевна с мужем пошли к подъезду, а Петя недоумённо обратился к Воробьёву:

– А что, Галина Дмитриевна – твоя мама???

– Да, а она у тебя русский ведёт?

– И не только, ещё классный руководитель. Слушай, но у неё же другая фамилия! – мысли Пети не сходились концами.

– Ну и что, так бывает. Просто мама оставила свою фамилию, девичью, а у меня папина фамилия.

– Ладно, поздно уже, заболтались мы с тобой, – Проскуряков чувствовал настоятельную необходимость побыть сейчас в одиночестве. – Пока.

– Пока, – ответил Павлик и пошёл к своему подъезду догонять родителей.

* * *

Его отец в это время, помогая жене в прихожей снять осеннее пальто, заметил в её глазах какое-то озорство:

– Галка, ты чего? Это что, твой очередной ученик ходит на шахматы вместе с Павлом?

– И не просто мой ученик, и не просто на шахматы. Надо было мне, Витенька, тебя с ним познакомить! – лукавая улыбка осветила лицо Галины. – Ведь это и есть твой новый соперник в борьбе за право предложить мне руку и сердце!

– Так я же тебе предлагал руку и сердце N лет назад, и, как я понимаю, ты их приняла! – Виктор мягко обнял жену за плечи и поцеловал её.

– Ну так это когда было! – ответила Галина, розовея от ласкающих прикосновений мужа. – А за внимание женщины надо бороться постоянно, каждый день, не покладая рук! Усвоил, дорогой? А то вдруг я дождусь совершеннолетия Пети и махну с ним куда-нибудь, помахав тебе на прощание ручкой!

– Только попробуй! – Виктор с улыбкой погрозил жене пальчиком.

– Ещё как попробую! Так что не забывай, что меня надо завоёвывать каждый день! – глаза Галины сверкали от счастья. – Ладно, вон шаги Павлика уже слышны. Надо идти ужин разогревать.

3

И вот оно наступило, то самое мгновение, которого Вилор ожидал и одновременно боялся с самого момента посадки в самолёт, все прошедшие почти два часа. Выпускающий раскрыл люк, и на фоне довольно хорошо освещённого салона возникла леденящая душу чернильная бездна. Вилор старался успокоить себя запавшими в память словами инструктора разведшколы: «Не бояться прыжка с парашютом человек с нормальной психикой не может». Правда, потом инструктор сразу же добавлял, что нужно этот естественный страх преодолеть. А вот это у Вилора Скубжевского получалось из рук вон плохо. Сердце бешено колотилось, как перед свиданием с девушкой, в которую безнадёжно и без всякого намёка на взаимность влюблён.

Скубжевский посмотрел на сидевшую рядом Таню. Её тонкий, остро очерченный нос с горбинкой заметно побледнел, выдавая царившее в душе девушки напряжение. «Боже мой, как же она всё-таки красива!» – подумал Вилор. Уже ради того, чтобы перед такой красотой не ударить в грязь лицом, надо было прыгать, невзирая ни на что. Тем более что привыкшие за несколько мгновений к контрасту света и тьмы глаза уже различали в проёме люка проблески облаков на фоне звёздного неба, которое совсем скоро должно озариться алыми красками рассвета.

При рассадке в самолёте кем-то было решено, что первой будет прыгать Таня, а уж затем на свидание с завораживающей бездной отправится Вилор. От осознания этого обстоятельства Скубжевскому стало легче. Даже если он, покидая самолёт, будет дрожать как осиновый лист, девушка этого не увидит. А значит, можно не обращать специально внимания на предательское трепыхание в руках и ногах. Главное – только прыгнуть. Правда, в самолёте были ещё два выпускника их разведшколы, которых должны будут выбросить в другом районе минут через двадцать. Но на их отношение к неутихающей дрожи по всему телу Скубжевскому было глубоко наплевать. И знал он этих парней довольно поверхностно, и вряд ли когда-либо ещё увидит их в своей жизни, даже если все в итоге доживут до конца войны.

– Сёмина, Скубжевский, – обратился к Тане с Вилором сидевший рядом капитан. – всё помните? Какой пароль?

– Скажите, здесь поблизости есть гать на болоте? – первой выпалила Таня.

– Отзыв? – не унимался капитан.

– Идите направо до опушки леса, потом с километр вперёд, – опередил свою напарницу Скубжевский.

– Всё правильно. Таня, Вилор, вы, собственно всё знаете. Информация об этом немецком объекте крайне необходима. Помните об этом, – несколько сдавленным голосом произнёс капитан. – И берегите себя… если получится. Сёмина, приготовиться!

Таня поднялась, одними глазами улыбнулась Вил ору и прошла несколько метров, отделявших её от чернеющей пасти люка. Скубжевский на мгновение закрыл глаза, а когда снова посмотрел на люк, девушки в самолёте уже не было.

– Скубжевский, приготовиться! – голос капитана вырвал Вилора из одной реальности и позвал в другую. Он механически поднялся, сделал несколько шагов и по властному жесту руки выпускающего на своём плече с закрытыми глазами перешёл через люк в другую вселенную.

Куда-то сразу пропал слух. Тело кувыркнулось. Понять, где верх, где низ, не удавалось. Казалось, что прошла сама вечность, прежде чем Вилор испытал резкий толчок по всему телу от раскрывшегося парашюта. Это был его третий прыжок в жизни, но Скубжевский никак не мог преодолеть липкий страх и каждый раз молил судьбу, чтобы больше такого никогда не было.

Сейчас, летя навстречу земле, Вилор подумал: «А всё-таки я прыгнул! Причём первый раз ночью!.. А мама с папой об этом никогда уже не узнают…»

* * *

При мысли о родителях его глаза мгновенно покрылись плотной пеленой слёз. Вилор проклинал тот палящий от адского солнца летний день, когда немецкая бомба превратила в месиво вагон со всеми людьми в нём. И теперь уже никогда мама с папой не пройдут улицами родного Минска, не увидят его парков и очаровательных домиков Троицкого предместья. Какое это страшное в своей непоправимости слово – никогда.

После гибели родителей Вилору хотелось только одного – мстить, мстить и ещё раз мстить. Причём немедленно! Поэтому когда его, успевшего к началу войны закончить первый курс истфака, вместо передовой отправили в тыл, в разведшколу, разочарованию не было предела. «Зачем я сказал, что хорошо владею немецким языком? – кусал себе губы Скубжевский. – Ведь никто бы не стал это проверять, если бы я не сказал».

Боль в душе оставалась сильной, но уже не такой нестерпимой. Свободного времени в разведшколе практически не было. Занятия, тренировки, снова занятия. Оказалось, и немецкий язык надо совершенствовать. Некоторые курсанты знали его заметно лучше Вилора. А особенно Таня, закончившая два курса в МГУ по германской филологии.

Девушка поразила Скубжевского с первого взгляда. Невысокого роста, стройная, гибкая, с невыносимо красивыми серыми глазами, увлечённо декламирующая «Фауста» на языке оригинала.

Впрочем, времени на «Фауста» практически не было. Положение на фронте не радовало, поэтому срок обучения в разведшколе дважды сокращали, доведя его до 10 месяцев. Учились в ближнем Подмосковье, по Ярославской дороге. Осенью сорок первого года, в наиболее тяжёлые дни и недели обороны Москвы курсанты с особенным напором рвались на фронт, проходивший от них в сотне-другой километров.