Дорогами совдепии

Ослепленные могучим знанием, глаза привыкали к серой обстановке.

– Ух ты, сколько хламу!

– Это не хлам, а списанный казённый инвентарь. Подлежащий реставрации. – тут же отвечал Пётр Михайлович.

– Ух ты, у него здесь свинья!

– Нет, это скромный воспитанник, – завхоз представил питомца и поведал его родословную.

– Забавный одомашненный кабанчик. Питается преимущественно съедобными объедками из точек общественного питания, расположенных на территории учебного корпуса. Санитар природы и друг человека. Близкое и дорогое мне существо.

Друг заместителя декана радостно захрюкал, приветствуя его как родственника, бодро хлопая жалостливыми влажными глазками. В самом сердце первой столицы, в кулуарных будуарах гуманитарного вуза, набирало вес и повышало упитанность любимое чадо Петра Михайловича. За обе щёки наворачивая гуманитарную помощь.

– А это эволюция башмака, на стене?

– Это крокодил-кайман в засушенном виде. Редкостный экземпляр в моем кабинете. На воле обитает в естественном бассейне Амазонки. Отмечен в Красной книге и у меня в инвентарном журнале.

– А это чья клеть? Пугачёва?

– Это клетка моя личная, – скромно пояснил он, не вдаваясь в подробности. И Андрей представил ситуацию…

Скрипело несмазанное тяжёлое солнце. Выползал из предрассветного подземелья сырой день.

Как народный заступник Емельян Пугачев, заместитель декана Петр Михайлович в железной клети въезжал на лобное место альма-матер.

Преклонив голову, молчало студенчество. По докторской щеке декана скользила слеза. Технический персонал взял «на караул» инвентарь.

– Ага, – проскрежетал ректор.

– Вот этот несчастный завхоз, принародно объявивший себя заместителем декана по хозяйственной части!

А из скрипичного футляра приятель извлекал музыкальный топорик, навострив камертоном лезвие.

– Тридцадцать лет безупречной службы! – защищался обвиняемый.

– Верой и правдой. Работал, не покладая ног. Лишнего гвоздя не забил. В храме науки свинство воспитывал. А уборщиц заразил половой чистотой!

Махнул ректор платком.

– Амнистия. Нужный человек для института. Чистокровный завхоз советской кладовой.

С холодным менталитетом разведчика Петр Михайлович давал характеристику предстоящей секретной операции. В нордический характер кабанчика требовалось внести коррективы. Хирургическое вмешательство в интимную жизнь. И пускай себе бесится с жиру счастливый холостяк. Скальпель ветеринара должен отсечь ему нечто.

Кабанчика необходимо: транспортировать, оперировать, госпитализировать и доставить больного на стационар, то есть в кладовку завхоза.

– А нельзя провести кастрацию, то есть, операцию, в домашних условиях?

– Исключено. Кабанчик будет некультурно кричать. А нам это не нужно. – он обвёл присутствующих проницательным взглядом.

– А местный наркоз?

– Отпадает.

– Общий?

– Категорически. Кабанчик будет оперирован квалифицированным способом и надёжным специалистом. Всякие знахарские штучки не уместны.

За оказанную санитарную помощь и за здоровье больного, Петр Михайлович радушно выставлял скромный презент, бутыль домашнего производства. Ёмкость дожидалась своего звёздного часа, настаиваясь слезой.

Косте Вижульману захотелось помогать тотчас. Бутыль искушала его, приглашая хлебнуть настойку.

Завхоз отдал приказ, как старшина роты, к захвату портянок и трусов.

Кабанчик тянул на спелого борова и был не таким безобидным. Заметив повышенное внимание к себе, он начал выпрыгивать из стойла, как мустанг. Лягнул, исподтишка, копытом Вижульмана в пах. Костя поскользнулся на нечистотах, вспомнив недобрым словом мать кабанчика. Его отстранили от операции. Вторым заходом, как егеря, на него пошли Патриарх и Савелий. Сила столкнулась с силой. Шифоньер Савелий давил его, как Геракл немейского льва. Кабанчик сопротивлялся не менее героически, с львиной отвагой. Безумные глазки его выпрыгивали. Патриарх насунул на голову мешок, как приговорённому за дерзкое ношение мошонки. Тот утих. Никита с техаской ловкостью стреножил копыта. Будто занимался этим всю жизнь и прибыл в вуз, между прочим, не для изучения учительского ремесла, а для повышения ковбойских навыков. Кабанчик был повержен. Пётр Михайлович трубил отбой. По лбу Савы сальными горошинами скатывался жирный пот. Заиграл солнечный зайчик на лысине Патриарха.

Андрей уже подавал машину. Изгибаясь под тяжестью туши, бригада приступила к погрузке. Петр Михайлович руководил: «Майна! Вира!» Впрыгнули в кузов.

Всё прошло без эксцессов. Добрый доктор Айболит, приняв микстуры, вострил буланый скальпель с лихостью Бармалея. Он дрожал в его хирургической руке. Дело он своё разумел. С гроссмейстерской лёгкостью стерилизовал пациента.

Через час друзья-санитары достойно прибыли в амбулаторный центр Петра Михайловича.

Больной похрюкивал за изгородью. Снизу вверх рассматривая шедевры классиков, принимая духовное успокоение. Печальный взгляд его остановился на кисти Сурикова «Утро стрелецкой казни». Он хрюкнул, хлопая рыжей ресницей. Суровая правда жизни раскрывалась перед ним.

Домашними сладостями наполнялся столик. Лоснящейся сальностью и хрустящей зеленью. Потекла его жирная сочность по пальцам. Патриарх отцентровал очки. С солидностью главврача скомандовал:

– Ёмкость. Стакан.

Буль-буль-буль.

– А у меня рюмочка маленькая попалась. И без ножки.

Сетовал Костя Вижульман.

Согрелась душа, разомлела, выползает пооткровенничать. Экономику взрыхлить. Ядерный потенциал дёрнуть за одно место. Политическое кредо прощупать. Или сойтись в словесный поединок. Принял – и ты Наполеон. Язык желает словесной баталии.

– Ещё?

– Можно.

– Добавим?

– Непременно.

– Хорошо.

– Но мало.

– А у меня рюмочка совсем никуда. Мне два раза положено.