Время собирать камни

– Да-да, – сказал я и сунул руку в карман.

Командир батареи дал мне два бланка увольнительных записок, которые я мог использовать в особых случаях. Вот и появился особый случай.

– В общем-то, я еще не в загс, – сказал Гапоненко. – Пока родителям ее представиться. Они специально для этого приехали.

– До отбоя хватит? – спросил я.

– Так точно…

Когда прошла вечерняя поверка, и до отбоя оставалось пятнадцать минут, старшина-сверхсрочник из фронтовиков спросил меня:

– У вас Гапоненко не жениться отпрашивался?

– Жениться. А что?

– Готовьтесь к ОВ, товарищ лейтенант, – сочувственно произнес он, имея в виду «очередной втык».

– За что ОВ? – спросил я

– Прошлый раз он тоже наврал про женитьбу и про тетку невесты из Чернигова.

У старшины было четыре класса образования, четыре фронтовых ордена и четверо детей. Он любил непонятные умные слова и частенько вставлял их в разговор невпопад. Звали его Павел Павлович. Офицеры и комбат обращались к нему по отчеству – Палыч. Солдаты между собой тоже называли его Палычем. И частенько цитировали его крылатые выражения: «Грязный подворотничок – это источник заразы и венерических болезней», «Эти тумбочки и кровати, и еще перловую кашу вам придется любить три года».

На солдат Палыч никогда не орал. Провинившихся не распекал, а поучал. Да и лейтенантов мог подправить советом. Если бы такие старшины-сверхсрочники сохранились до наших дней, не было бы в армии ни дедовщины, ни плутовской демократии, что расплодились позже.

– Что же делать? – спросил я старшину.

– Ждать. Авось явится вовремя. Из беспризорников Гапоненко – скидку на это надо. Не дай Бог, подполковник Хаченков узнает, тогда и вам, и мне взыскание.

Хаченков был командиром полка. Мы называли его между собой Хач. Я спросил:

– Давно он полком командует?

– Второй год. После академии назначили. Пороха на фронте не нюхал, вот и не знает, как к подчиненным относиться.

Я пригорюнился, не зная, как поступить.

– Не вешай нос, лейтенант! Если твой солдатик не явится, экстро доложи комбату, – все-таки ввернул словечко старшина. – Он мужик тертый, скажет, что делать.

Трубач сыграл «отбой», а моего подчиненного все не было. И я о его отсутствии доложил комбату. Гапоненко опоздал на полчаса. Командир батареи управления капитан Шаттар Асадуллин прибыл разбираться самолично.

Пожалуй, с комбатом мне повезло. Мало того, что по пустякам не придирался, так еще и земляком оказался: тоже из Башкирии. Он успел захватить войну, получить медаль «За отвагу». Отличившегося в боях сержанта послали на краткосрочные офицерские курсы. Через три месяца сержант стал лейтенантом. До вывода войск служил в Австрии. Я попал под его начало, когда он был в звании капитана.

По-житейски мудрым был наш комбат. Подчиненных в обиду не давал. Сам казнил и миловал. Втык от него я, понятно, схлопотал. Устный и частный. Докладывать начальству о ЧП он не стал, и нам велел молчать в тряпочку.

Жили мы с Серегой на частной квартире у колхозного конюха тети Маруси. Сельчане относились к нам прекрасно. Они еще помнили войну и оккупацию.

Разве могли мы тогда предположить (а кто бы мог?), что через тридцать пять лет Украина станет самостийной, и это приведет страну к гражданской войне? Украинцы станут убивать друг друга. Возродится бандеровщина, а бывших карателей, воевавших на стороне Гитлера, киевская власть объявит национальными героями. А москали, то бишь такие, как мы, станут главными врагами Киева…

Со службы мы приходили поздно. Тетя Маруся доставала из подпола бутылку вонючего чемергеса из бураков, ставила на стол чугунок с картошкой в мундире и миску с солеными огурцами. Мы принимали на грудь по неполному стакану, заедали хозяйским угощением. Я садился готовиться к завтрашним занятиям. Серега продолжал начемергесиваться.

Занятия он ухитрялся проводить и без предварительной подготовки. Прилично выпив, он изрек однажды:

– Дурака мы сваляли, Лёнька. Изменили синим зайцам! Там, понимаешь, хоть тайга и сопки. А тут голый чер-рнозем.

«Чернозем» прозвучало у него как ругательство.

В свой лейтенантский отпуск я тоже сказал Дине, что ошибся, выбрав Прикарпатье. Надо было ехать с Данькой на Дальний восток.

– Вовсе не ошибся, – возразила она. – И близко, и тепло.

Моросил мелкий дождь. Мы сидели, укрывшись моей плащ-накидкой, на скамейке, на спинке которой я вырезал «Не уходи».

– Все равно три года ждать, пока ты институт кончишь, – через паузу произнес я.

– Зато я смогу приезжать к тебе на летние каникулы.

– Приедешь? – обрадовался я.

– Приеду.

Ее родители, все же смирились с тем, что я есть. Даже брали меня на дачу. А куда им деваться? Дочь все равно поступит по-своему. Хорошо хоть, что согласилась отложить замужество до окончания вуза.

Маманя тоже согласилась с моей будущей женитьбой. Только сказала:

– За три года много воды утечет…

За трое суток до конца отпуска мы с Диной оказались в дачной комнате совсем одни. Как она сумела уговорить мать, мне неведомо. Наверно, Дамир помог.

Факт остается фактом, субботним вечером мы втроем прикатили автобусом на дачу. Дождя в тот день не было. За горизонт уползало тусклое солнце.

Дамир затопил печь, хотя термометр в столовой показывал плюс пятнадцать. Каминов на дачах тогда не заводили. Они вошли в моду позже, когда началось расслоение общества на богатых и бедных…

После ужина Дамир попросил меня разбудить его с рассветом и скрылся в своей комнате, чтобы подготовиться к рыбалке. Мы с Диной вышли на крыльцо. На улице уже стемнело. И впервые после дождей на небе появились крохотные звездочки и размытая кособокая луна. Затем вспыхнул фонарь на столбе.

– Идем спать, – сказала Дина.

Свет в ее спаленке мы включать не стали. Сквозь тюлевые занавеси на окнах просачивался отсвет горевшего во дворе фонаря. Разделись до белья и улеглись на простыни. На белой подушке ее лицо в обрамлении темных волос выглядело загадочным, как у Моны Лизы.

– Ты ведь можешь потерпеть? – шепотом спросила она.

– А ты? – тоже шепотом произнес я.

– Побереги меня, Лёня. Для себя побереги.

Мы не спали всю ночь. Лежали, тесно прижавшись друг к дружке. Мучились и истязали себя, испытывая желание полной близости. Ну, не глупцы ли?..

Ранним утром я разбудил Дамира. Он убежал на речку. Через пару часов мы тоже вылезли на свет божий. Скоро должны были приехать родители, и нельзя, чтобы они застали нас в постели. Когда мы брели вдоль речки в поисках Дамира, Дина задумчиво произнесла: