Смерть Вазир-Мухтара

Это было и так и сяк.

Это была птица старая, стреляная. Жесткая серебряная голова его не привыкла к дальним размышлениям, но привыкла к поворотам. Он служил со времен Екатерины. Был потом секретарем в Капитуле орденов[150 - Капи?тул орденов – учреждение, ведавшее наградами.] при Павле и там изучил человеческое вихревращение, бывшее политикой. Был при Аустерлице[151 - А?устерлиц – город, возле которого 8(20) ноября 1805 г. произошло сражение между союзными войсками России и Австрии и армией Наполеона I.] и даже пожил в нем два дня. Когда он читал: «Солнце Аустерлица» – он вспоминал лаковые полы в замке, а если говорили: «День Аустерлица» – он вспоминал утро, чемоданы, повозки, базарную площадь; он убегал в этот день из Аустерлица, малого, скверного городишка. И долго потом разъезжал он с казенными поручениями по Азии, был в Стамбуле, привык к военным делам и внезапным смятениям, которые потом оказывались победой или поражением. Но при Александре он был в тени, азиатские дела были не в моде, а теперь настал его час: было азиатское brouhaha, и Нессельрод без него ни на шаг. Дальних стремлений у него, как и прежде, не было, но было одно тайное: быть исконным русским дворянином, чтоб все забыли греческие звуки его фамилии. Хотел он также приращения имений и еще хотел быть предводителем дворянства, хоть уездным.

Время было неверное, равновесие полетело за борт, Восток, может быть, будет завоеван, проект мог пройти.

Тотчас, как он погрузился в кресла, с двух сторон карлик и раскоряка протянули ему бумаги.

И Нессельрод засмеялся.

Грибоедов поклонился туда и сюда и пробежал глазами. Это были письма Нессельрода и Родофиникина Паскевичу. Он притворился внимательным. Писали о нем.

Письмо Нессельрода.

«Приезд г. Грибоедова и привезенные им доказательства, что мир заключен и трактат подписан, преисполнили радостью сердца всех…»

Нессельрод любил такие слова, как «доказательства» вместо «мир».

«Благодарение Богу Всевышнему, благодарение Государю Императору, мудро все устроившему… признательность Отечества победоносным войскам…»

(Дальше, дальше…)

«Скажу откровенно Вашему Сиятельству…»

(Ага!)

«…что известие о мире получено здесь так кстати, как нельзя более. Оно, без сомнения, произведет удовлетворительное впечатление на внешние наши сношения…»

(Почему, мол, затянули!)

«Грибоедов награжден соответственно заслугам его, и я уверен, что он будет нам полезен и впредь по делам Персии…»

(Очень нехорошо!)

Он улыбнулся, поклонился и пробежал второй листок, греческий.

«Слов не могу найти довольно выразительных, чтобы описать Вашему Сиятельству всеобщую радость, которою объята петербургская публика приездом любезнейшего Грибоедова…»

(Раскоряке поклон.)

«…Слезы врагов тоже, думаю, будут изобильны… Я сам одержим болезнью… Поздравляю душевно с новыми лаврами… Грибоедов поздравлен от самого Государя, и на другой день Карл Васильевич привез из дворца указы об ордене и четыре тысячи червонцев, согласно с Вашим представлением».

(Очень хорошо!)

«…Остается довершить дело, чтоб дать ему дело, и то будет».

(Что будет? То будет. Нехорошо!)

Вот как они заласкали его.

Нессельрод смотрел на него, подняв брови, ожидал признательности. Наконец-то он раскусил его. Курьер знал себе цену и требовал надбавки. Нессельрод не был жаден. Свойственник Паскевича – это нужно было принять во внимание. Он знал к тому же персидский язык и нравы, Нессельрод же путал Аракc с Арпачаем.

Все трое сидели и улыбались.

Начал Нессельрод.

– Дорогой господин Грибоедов, вы отдохнули у нас, у вас превосходный вид, – сказал он. – О да, вам было от чего отдохнуть, не правда ли?

(Они сами набивали цену!)

– И вот мы с m-r Родофиникин всё думаем, всё думаем, – сказал старший, – о достойном месте для вас. Признаюсь, мы его пока не находим.

(И очень хорошо, что не находите.)

– Что? мое место, дорогой граф!.. Я и так облагодетельствован свыше меры. Не место прельщает меня, меня тревожит, как и вас, вопрос о нашей будущности. Не о себе я хочу говорить, но о Востоке.

Грибоедов вынул свой проект. Синий сверток ударил в глаза дипломатов.

Атака началась. Дипломаты притихли. Сверток внушал им уважение.

Туркманчайский трактат – меморандум, Бухарестский трактат[152 - Бухаре?стский трактат – договор между российской и Османской империей, завершивший русско-турецкую войну 1806–1812 гг., был подписан 16(28) мая 1812 г. в Бухаресте.] – сверток – Нессельрод определил на глаз: сверток был вроде меморандума с приложениями. Он сделал знак читать и ушел в кресла. Рыбка ушла в глубину.

Грибоедов говорил тихо, любезно и внятно. Он смотрел то на Нессельрода, то на грека.

14

Сашка проводил дни свои в беспамятстве.

Грибоедов был для него неизбежным злом, когда бывал дома, и был приятен Сашке, когда сидел в карете. Сашка любил качаться на козлах.

У него была великая склонность ко сну.

Сон охватывал его целиком, ловил его на стуле, на диване, в коляске, реже всего на постели. И тогда он зевал страшно, как бы намеренно. Он разевал челюсть, напружинив плечи, и долго не мог раззеваться во всю ширь, до природных размеров зевка. Потом, исцеленный зевком, он чувствовал туман во всем теле, как будто его выпарили в бане и долго терли спину и живот мыльной пеной.

Страстью его были зеркала.

Он долго и неподвижно смотрелся в них.

Любил он также переодеваться и сам себя оправдывал тем, что начинал раскладывать и перетряхивать барские платья.

Когда Грибоедов ушел и нумерной все свое рассказал, Сашка походил по нумерам. Потом открыл шкаф и снял пылинку с форменного мундира. Пальцами он дошел до глубины шкафа и нащупал костюм, давно облюбованный. Он вынул из шкафа грузинский чекмень[153 - Чекме?нь – восточная верхняя мужская одежда.] и прошелся щеткой.

Потом лениво, точно делая любезность кому-то, Сашка надел чекмень. Грибоедов был выше него, и перехват пришелся Сашке ниже талии.

Так он стал смотреться в зеркало.

Ему не нравилось, что чекмень был без газырей, с гладкой грудью. Грибоедов почему-то особенно дорожил этой одеждой и никогда не давал Сашке ее чистить.

Тут, у зеркала, налетел на Сашку страшный зевок.