Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)

– Давай, доброволка, – Корец подпихнул пленницу. – Может, выпутаешься. Счастливо.

– Мерси за пожелание, – сказала Катя. – Может, руки мне спереди свяжешь? А то я нос разобью.

– Ничего. Ты вон какая зеленоглазая. И без носа кого хочешь охмуришь.

– Ну, ладно. Будь жив.

* * *

Фельдшер Мотя все оглядывалась. Рядовой Окунев и Катя делали вид, что не слышат сдержанных всхлипываний. Катя смотрела на бесконечное море и в очередной раз удивлялась странности мироздания: вот лейтенантик, парень спокойный и симпатичный, но ничего такого особенного. А эта Мотя – дамочка довольно видная. Лицо правильное, жгучая брюнетка. Юбка новая, сапоги яловые, даже губы подмазаны. К тому же военфельдшер – это вам не ерунда какая-нибудь, по «кубикам» натуральный лейтенант. Ей бы с полковниками дружбу водить. А тут по лейтенантику Володе страдает. А ведь даже на беглый взгляд видно, что постарше лет на пять.

– Низом пойдем, – буркнула Мотя и звучно высморкалась. – Там, если накрывать начнут, залечь можно. Окунев, ты за сучкой в оба глаза приглядывай.

– Пригляжу, – посулил боец. И взял винтовку на руку.

– Что на меня смотреть? – буркнула Катя. – Пошли быстрее. Там, на высотах, круто заворачивается.

Боец и докторша одновременно глянули на север, – со стороны Золотой балки и Федюхиных высот доносился грохот яростного боя. С приморской, относительно тихой полоской не сравнить.

– Радуешься, бляхудра белобрысая?! – Мотя вдруг заскребла ногтями по кобуре, с неожиданной силой пихнула «диверсантку» к обрыву. – Никогда вам здесь не пройти, шакалы фашистские!

Катя с изумлением увидела знакомый ствол «ТТ». Он снова прыгал, но теперь в опасной близости от ее груди.

– Товарищ младший лейтенант! – обеспокоенно проговорил Окунев. – Пусть в штабе разберутся.

– Сами мы разберемся! – Губы докторши некрасиво поджались. – Может, я последний день живу! Может, меня разорвет сегодня! Что, я должна одним воздухом с этой шлюхой продажной дышать?!

– Давай стреляй, – пробормотала Катя. – В последний день как своих не пострелять? Может, фрицы испугаются.

Мотя закусила губу, ее большой палец с явным усилием взвел курок пистолета.

Мысль Прыгнуть в последний момент почему-то не возникла. Катя лишь представила, как тело само делает шаг вперед, пытаясь уравновесить толчок в грудь маленького 7,62-миллиметрового кусочка металла. Потом тело полетит вниз, слабо перебирая ногами. Долго будет лететь.

– Товарищ военфельдшер, что я лейтенанту доложу? – пискнул Окунев.

Мотя резко опустила пистолет.

– Так веди эту сволочь, что встал столбом?!

Боец пихнул Катю прикладом.

– Вперед, предательница!

Катя успела глянуть на море, – первые лучи солнца уже показались из дымки горизонта. Она сплюнула в это безразличное сияние, за что схлопотала еще один тычок прикладом.

– Поосторожнее, личное оружие разобьешь, фурункул боевитый.

– Вот стервоза, а? – изумился Окунев. – Еще подначивает.

– Веди, или я ее точно пристрелю, – Мотя неумело, но длинно выматерилась.

Спустились с отрога. Катя цеплялась штанинами комбинезона за колючие кусты. Идти со связанными руками было неудобно. Пора кончать с этим цирком. Комбинезон на спине промок от пота, – на обрыве на миг стало по-настоящему жутко. Всегда подозревала: эти врачихи хуже любого СМЕРШа.

В небе снова загудело, – к городу шли бомбардировщики.

Тропинка с вершины вывела к узкой балке, склон которой зарос густыми кустами, щедро прореженными старыми и свежими воронками. За гребнем легла серия гаубичных снарядов. Конвоиры и подконвойная присели.

– Прямо по дороге бьют, – обеспокоенно пробормотал Окунев. – Как бы не накрыло.

– Иди-иди! – прикрикнула строгая Мотя. – Поднимаемся к дороге.

– Тут три тропинки, куда поднимаемся? – поинтересовалась Катя.

– Между воронками.

– Тут везде воронки.

– Фашистка тупая! – Окунев шагнул вперед.

В небе угрожающе засвистело. Все пригнулись, Катя зацепила носком ботинка ступню Окунева, боец растопырил руки и плюхнулся на каменистую тропинку. Катя наступила на винтовку, одновременно без снисхождения заехала конвоиру ногой по почкам. Бедняга замер, парализованный болью. Катя развернулась, увидела потрясенное лицо Моти. Рука военфельдшерицы лишь тянулась к кобуре. За склоном грохнул разрыв. Мотя пригнулась, развернулась и кинулась бежать. Довольно резво. Катя настигла ее только у кустов, ударила по ногам. Полетев на землю, Мотя наконец оторвала руку от кобуры, распростерлась, прикрывая ладонями голову в каске.

– Лежать, тварь! – рявкнула Катя, плюхнулась рядом, порядком отбив копчик, и занялась мазохистской процедурой освобождения рук. Фокус знакомый, опробованный и в экстремальных условиях, но от этого не менее мучительный. Катя уже продевала стянутые руки под коленями, когда военфельдшерица приподняла голову.

– Лежать, пристрелю!

Мотя, не оглядываясь, поползла прочь, ощупью ловя съехавшую на поясницу кобуру.

Поздновато. Брезентовый ремень – все-таки не наручники. Катя с почти свободными руками прыгнула за медичкой. В небе угрожающе засвистело, Катя упала, дернула за сапог как раз надумавшую вскочить Мотю. 105-миллиметровый снаряд разорвался на гребне высоты. Земля дрогнула, ударила в нос. На кусты и лежащих женщин посыпались мелкие камни и обломанные ветки.

Катя, ругаясь и не слыша сама себя, вывернула руку врачихи, выдернула из кобуры пистолет.

– Да лежи ты спокойно, венерологичка фигова!

Катя, сунув «ТТ» за пояс, переждала очередной свист – рвануло у невидимой дороги, – и встала на колени. Опасаться пули в голову не приходилось: Окунев слабо ворочался на земле, остался там, где его сбила взбунтовавшаяся подконвойная.

– Эй, фельдшерица, вставай. Кажется, нашего охранника зацепило, – Катя для убедительности постучала стволом пистолета по бедру врачихи. Мотя одернула юбку и поднялась на четвереньки.

– Задницу выше! Окажешь первую помощь.

– Здесь стреляй, сволочь, – Мотя придушенно всхлипнула.

– Да успею я тебя расстрелять. Бойцу помоги.

Женщины выпутались из колючих ветвей, пригибаясь под приближающимся свистом, побежали к лежащему солдату. Снова грохнуло у дороги.

Окуневу осколком разворотило ключицу. Боец лежал бессильно, на тощих мальчишечьих щеках блестели влажные дорожки. Глянул – глаза бесцветные, прозрачные.

– Меня убило.