Одуванчики среднего запада

Одуванчики среднего запада
Юрий Вер

Представляю Вашему вниманию истории о пожилых эмигрантах из бывшего СССР. Тема старости имеет большую вероятность превратиться в унылое повествование. Надеюсь, мне удалось избежать этого. Персонажи мои живут на «обочине». Комфортной, удобной, но «обочине» новой жизни. Они приспосабливаются к новым условиям: кто-то молится на страну, которая накормила-обогрела, кто-то так и не прижился. В душе и те и другие остались советскими людьми. Смешное и грустное соседствуют рядом. Содержит нецензурную брань.

Юрий Вер

Одуванчики среднего запада

Русский дом

Одноэтажный комплекс, известный как «русский дом», подковой опоясывал двор, внешней стороной выходя на главную дорогу. В нём проживали люди с малым доходом, богатым житейским опытом и корочкой о высшем образовании. Встречались тут бывшие военные, профессора, кандидаты наук, поэты, врачи и, в большом количестве, инженеры. А вот дворников, разнорабочих, пастухов и доярок среди них не было, а если и были, то история «русского дома» о них умалчивает.

Существовал дом на госдотации и пожертвования еврейской общины. Название «русский» получил потому, что выходцы из бывшего СССР составляли в нём большинство.

После того, как бурный эмиграционный поток с одной трети суши иссяк, в составе жильцов дома появились китайцы, албанцы, латино и афроамериканцы – приток последних был особенно многочислен. Дом терял статус «русского». Административный персонал, состоящий из русскоязычных иммигрантов, постепенно замещался американцами.

Ещё транслировали русскоязычные каналы, ещё печатали объявления и расписания мероприятий на русском языке, ещё работала минчанка Лана – Светлана Исхаковна, опровергающая домыслы о «перестройке», а слухи о грядущих переменах тем не менее расползались.

Для пожилого человека хуже нет, чем новшества. А тут одно за другим, не переварить всё сразу: в прачке новый аппарат для карточек поставили – бельё надо стирать, а карточку зарядить не знаешь как, пока научат – гора белья скопится, по второму кругу одёжу носишь. Одни двери во двор закрыли, другие открыли, на вход карточки магнитные ввели. Мусор сортируй, баки не перепутай. В девять утра в двери ломятся – ловушки на клопов расставлять, раньше клопов не было, а тут появились. Воду отключили – не сказали. Ну как же, вот бумагу вам в дверь сунули. Так не по-нашему тут написано, не пойму, а дочке забыла показать. Сижу без воды, чаю не попить.

Смена интернет-провайдера вызвала стресс и шквал возмущений: «Не работает!», «Пароль не тот!», «Нажимаю – гаснет!»

Попробуй разберись! Сколько лет мне, знаешь? Во-от. Научили, ткнёшь эту кнопку откроется почта, эту – будет пасьянс, сюда – Ютуб, а здесь… Нет-нет хватит! Мучение одно. Как это запомнить?!

Кто-то старался лишний раз не обращаться к новому руководству: кран подтекает, дверка у кухонного шкафа отвалилась, кондиционер едва дует, подумаешь! – ведь не горячим дует, а прохладным. Лучше потерпеть, чем на корявом английском выкручивать себя на изнанку, краснеть и чувствовать человеком второго сорта от того, что тебя не понимают.

Но не все такие пугливые. Кто-то уверенно заявляет: «Ай нид хэлп!» Права свои знает и никакой второсортности не ощущает – уверен, что все ему должны. Неважно, что и дня в стране не работал. Будет хелпать до тех пор, пока его кондратий не хватит или толстый Реджи не появится. Реджи – афроамериканец, мастер на все руки; голова бритая, лицо круглое блестит, будто ваксой отполировали, из-под футболки живот торчит; улыбается, лопочет по-своему и веет от него уверенностью в том, что всё будет ОК. Ещё не починил, а просителю уже полегчало.

Во дворе дома русская забава – огороды, каждому квартиросъёмщику положен участок. Почему забава русская? Потому, что остальная публика рассуждала трезво: зачем тратить деньги на семена и инвентарь, вкалывать на грядке, наживать радикулит и грыжу, бороться с тлей, переживать – вырастет, не вырастет, если дешевле купить в магазине. Вот и получалось, что огородами занимались в основном русские. Китайцы и албанцы не в счёт – они в меньшинстве. У чернокожих земледелие вызывало отвращение, видимо, отработали их прапрадеды и прапрабабки на плантациях за все будущие поколения.

Раньше, когда русскоязычных квартирантов было в избытке, очередь на участок ждали по спискам. А сейчас бери хоть два, хоть три. А куда брать, когда силы не те? Пустующих земельных наделов с каждым годом становилось всё больше. Прямоугольной формы – аккурат в человеческий рост, они выглядели как безымянные могилки.

Летом, под вечер, когда спадала жара, «русские» пенсионеры прогуливались небольшими группами по двору. Известно, что в Америке, будь ты еврей, татарин, калмык или ещё кто, коль из России, значит – русский.

Не так давно, благодаря новостным передачам, американцы узнали о существовании Украины, обогащённые этим знанием проявляли эрудицию:

– Ты русский или украинец?

– Еврей.

Ответ повергал в ступор.

Случались конфузы куда более занятные. Раскосые глаза и плохой английский вводили в заблуждение.

– Ты китаец?

– Нет, русский, – отвечал коренной житель северных регионов России.

У «русских» пенсионеров, впитавших интернационализм с младых ногтей и объединённых «великим и могучим», национальный вопрос не стоял. Братья и сестры – они медленно брели по двору, с заложенными за спину руками, достигнув тупика, разворачивались, чтобы нарезать очередной круг.

– Мама, что вы тут все как зэки ходите?

– Руки спину держат. Ты попробуй, дочка.

Сгорбленные, они действительно походили на зэков, выведенных на прогулку. Для большего драматизма не хватало конвойных и забора.

– Ты представляешь, молоко было доллар пятьдесят девять неделю назад, подняли до двух, а сегодня уже без копейки три, на доллар подскочило – месяц не прошёл!

– Да, скачут, что жеребцы.

– Как жить-то?

– И не говори, куда катимся?

Раздался вой сирен – пожарные машины въехали на территорию комплекса.

– Горим что ль?

– Огня нет.

– А тебе вот чтоб пылало?

– Милочка, смотри, пожарники в твой парадный вошли.

Женщины наблюдали за происходящим. Из подъезда вышел пожарник. Мила, как самая решительная и продвинутая в английском, обратилась с вопросом.

– Не могли бы вы, пожалуйста, сказать, что случилось? – спросила вежливо, как учили на курсах.

– А вы в этом доме живёте? – задал встречный вопрос пожарник.

– Да.

– В какой квартире?

Мила гордо продекламировала числительные – фор-ван-фри.

Пожарник ухмыльнулся: «Ничего не забыли выключить?»

Мила побледнела.

– Кашу! – вскрикнула и ринулась в подъезд. Пожарный преградил ей дорогу.

Из распахнутого пожарниками окна повалил дым. Собравшийся у дома народ комментировал случившееся. Мила оцепенела, сжалась, стала похожей на облетевшее высохшее деревцо.

Появилась администраторша, подошла с постным видом. Молчит, а недовольство так и прёт из неё, не хуже той каши, убежавшей из кастрюли.

Вдобавок, как из-под земли, нарисовалась Шапошникова Софья Давыдовна – Шапокляк, обязанная своим прозвищем мелочному характеру и первым четырем буквам фамилии. Причём, не поверите, в школе её дразнили Шапокляк; на работе в Облхозтрансе за глаза звали Шапокляк; муж оставил, как только понял, что живёт с Шапокляк. Куда бы она ни уехала, где бы ни жила, прозвище находило её, так по жизни была и осталась Шапокляк. Знала, привыкла, не обижалась и даже находила в этом особую перчинку.

– Подгорела кашка-та? – язвительно заметила она.