Якутский след

«Какой ужас, поутру был бы труп…», – думала Люся про себя, отпаивая чаем незваного гостя.

В первую мархинскую весну Люся подняла целину – вскопала огород за домом, маленький такой – метр в ширину и два в длину. Тяжело было, но рук не сложила. Мечтала быть агрономом, а стала врачом по нелепой случайности. Приехала в Ленинград поступать, искала Сельхозакадемию и не нашла, не знала, что та располагалась в городе Пушкине. Решающим фактором поступления Люси в Санитарно-гигиенический медицинский институт стала маленькая приписка на объявлении о наборе студентов – «Иногородним предоставляется общежитие».

Посадила Люся петрушку, укроп, морковку, зеленый горох. Офицерские жены пальцами тыкали, смеялись. Работать в Мархе было негде, поэтому они слонялись из угла в угол, сплетни собирали, флиртовали со скуки.

На удивление урожай взошёл – смеяться перестали. Придет Люся с работы, а местная детвора уже ждет её; давала каждому по горсточке зеленого гороха, в другой раз – морковки, что поспеет, тем и угощала. Не было случая, чтоб урожай обнесли.

Осень подкатила. Выдали паёк – мешок капусты. Привезли бочки. Люся купила пять килограмм соли, нашинковала капусту, пересыпала солью – не пожалела, и стала ждать когда забродит. День не бродит, два не бродит, неделю – ничего не происходит… влила в бочку ведро воды. Снова ждёт … Дождалась пока вонь из бочки на весь двор не пошла. «Пятью килограммами можно ж было тонну капусты засолить, а не то, что мешок», – посмеялся сосед, но следующей осенью научил Люсю солить капусту. Больше проколов у неё не было.

Пролетел год со дня приезда в Марху. Глаз попривык, притёрся к Мархинской серости, стали проявляться цвета и даже оттенки. Жизнь уже не казалась безнадёжно унылой, как в первые дни приезда. Повседневные трудности якутского быта больше не пугали. Впереди Люсю ждали новые впечатления, открытия, радости и огорчения.

Ромео и Джульетта

История эта известна всей Мархе, народ приписывал ей то, чего и не было, я же перескажу её коротко и без прикрас.

Дуся, коренная Мархинская, рано осталась без матери, воспитывалась родной тётей Марусей – поваром в детском саду. Маруся была хорошая женщина, но не без изъяна, несколько раз в году с ней случались запои, и тогда детский сад оставался без повара. Люся устроила своего Юрку в детсад, когда у Маруси случился запой.

Приведя Юру в садик Люся решила посмотреть – чем же кормят детей и была приятно удивлена тем, что на завтрак в рационе были «Рябчики». На следующий день она опять посмотрела меню, «Рябчики» переместились в полдник. «Ничего себе…» – подумала Люся, – «детей рябчиками каждый день кормят». И так продолжалось всю неделю. «Рябчики» перемещались по меню, но не исчезали. На следующей неделе, вновь увидев на завтрак «рябчики», она решила спросить у воспитательницы:

– Вы действительно рябчиками кормите детей каждый день?

Воспитательница засмеялась:

– Да нет, это у нашего повара Маруси запой, вот и выкручиваемся – жарим хлеб, называется у нас это «рябчики», – с улыбкой ответила воспитательница.

– Ладно тебе языком молоть, – вынырнула откуда-то ещё одна воспитательница.

Протянула Люсе руку, представилась:

– Дуся. Я вас видела, Вы на прошлой неделе заселялись… Я соседка Ваша, наш дом сразу за Вашим будет. А про Марусю – тётю мою, Вы не слушайте. Маруся завтра на работу выйдет и всё будет – и котлетки диетические и бульончик куриный.

Так Люся познакомилась с Дусей.

Дуся – крепкая, налитая девка, сиси так сиси, ляхи так ляхи, а главное – веселая, живая, хоть и простушка, но не глупая. Уже два года как она состояла в законном браке. Её муж – Геннадий Федоров – молодой офицер из генеральской семьи, прибыл на службу из Новосибирска, где закончил Высшее Военное училище. Шатен, кареглазый, белокожий, из-под фуражки небольшие бакенбарды вьются, усики аккуратной тонкой полосочкой над верхней губой протянулись – красавец! Что ещё скажешь?! Дуся, как замуж вышла, спину-то сразу пораспрямила, взгляд её приобрел «вес» замужней женщины. Через 9 месяцев родила Димку – белобрысого, щекастого, по возрасту всего на месяц старше Юрки Люсиного будет, а по размеру – на все шесть. Пацаны были определены в одну ясельную группу.

Так как Люся и Дуся жили по-соседству, были ровесницами, плюс дети одногодки – общие интересы сблизили их. Помогали друг другу присматривать за детьми, вместе водили мальчишек в сад. Зимой везли на санках, но только, если мороз не ниже тридцать градусов, а если температура опускалась ниже, то на себе тащили, иначе нельзя – замёрзнут. Однажды за разговорами потеряли один «кулёк». Обнаружили пропажу только когда дотащили санки до дому. Обронили Юру. Обронили бы Диму – точно почувствовали бы разницу: Димка – битюг, а Юрка что? – воробей и то больше будет. Темнеет зимой рано, бежали обратно практически на ощупь. Люся чуть с ума не сошла. Дуся успокаивала: «Да куда денется? Кому нужен?»

«Кулёк» с Юрой лежал на виду, хорошо, что на обочину от протоптанной дороги не завалился… «Хоть бы пискнул», – подытожила Дуся.

Историю своей любви Дуся поведала Люсе во всех подробностях и, по праву можно сказать, рассказана она была из первых уст.

Влюбился Гена в Дусю с первого взгляда, увидев её случайно, на третий день после поступления на службу в Мархинский военный гарнизон. Представился, стал ухаживать и как-то враз понял, что жить без неё не может и хочет жениться на ней. Позвонил родителям в Новосибирск, объявил, что женится. Родители расстроились – не такой партии для своего сына ждали, тем более, что уже и невесту достойную присмотрели… из своих. Кто такая Дуся? – деревенская, воспитательница в яслях. А их сын – красавец, офицер, отслужит в Мархе годика три и переведут его в Новосибирск на хорошую должность, у отца связи большие. Через пару недель, после того как Гена сообщил родителям о своем решении жениться, он получил от родителей письмо, где они умоляли сына не делать глупости, не жениться на «голодранке деревенской» и кляли Дусю плохими словами. Гена это письмо спрятал в книжку и убрал на полку.

Гена был на службе, Дуся ждала его, достала со скуки «Алые Паруса» Грина, открыла книгу и наткнулась на спрятанное письмо. Чем дольше читала Дуся письмо, тем больше портилось её настроение. Когда пришёл Гена она зашлась слезами, хлюпала носом, кляла судьбу. Объявив Гене о фатальном решении покончить с собой, она сорвалась и убежала на речку Мархинку, не то вешаться – правда не понятно на чём, там одни кусты; не то топиться, что тоже сложновато… Мархинка – как ручей в этом месте. Гена стоял остолбеневший, ничего не понимающий, пока не увидел на столе смятое и размытое Дусиными слезами родительское письмо. Не зная, что делать и где её искать, он побежал к Дусиной тетке Марусе, чтоб та отговорила Дусю от безрассудного поступка. Гена, пока бежал, похоже сам потерял рассудок – сказал Марусе, что застрелится, если Дуся бросит его. Короче, в тот вечер Дусина тётка металась от одной несчастной к другому несчастному, уговаривая Дусю ещё пожить, а Гену – не стреляться. К ночи страсти улеглись, все остались живы. На следующий день Дуся написала гневный ответ родителям Геннадия. Понаписала она там много: и как любит его, и что жить без него не может, и про то какая она хорошая… как же они смеют оскорблять её, когда они совсем её не знают? А в конце письма Дуся пригрозила, что напишет в «Комсомольскую правду» о том, какие они плохие, чёрствые люди. Отправила она это письмо или нет – мы не знаем, но Гена после той злополучной ночи написал и отправил родителям ТАКОЕ письмо, что когда он привёз Дусю в Новосибирск, его родители встретили их с цветами и радостью на лицах.

Со свадьбой не тянули, да и зачем, когда любовь такая!

Страсти в жизни Гены и Дуси не закончились ни после той злополучной ночи, ни после свадьбы, а скорее наоборот – бывало и посуду били, и дрались, и стёкла из окон вылетали, но до милиции дело не доходило.

Ревновал Геннадий Дусю дико. Прибежит с дежурства, как бы невзначай, сердце колотится, рукой пистолет ощупывает. Если что – пристрелю её и его, гада. Дверь распахнёт – поймал мол, а дома тишина, пирожками пахнет, Дуська в кровати вальяжная, да вспотевшая под пуховым одеялом, полусонным голосом: «Геночка, чё так рано?». Счастье, сокровище его, вот оно, рядом, руку протяни – любимая Дуська, здоровьем пышущая, и нет никакого гада с ней. И что за черти ему в голову лезут? Набросится Гена на неё, подогретый ревностью, и мнет её и так и сяк… Дуська стонет, крик сдерживает, чтоб малого не разбудить. Утолив страсть, обмякнут оба, не шелохнутся, пройдет минут пять, а кажется – вечность. Уже вскочив, застегивая впопыхах штаны, прихватывая шинель, он слышал вдогонку сонное: «Ты чё приходил-то?» Гена тихонько притворял дверь и летел на службу, окрыленный счастьем.

Однажды Гена даже порезал себя в порыве ревности. Порезал не сильно, но кровищи было много. Дуся перевязала его, каждую клеточку на «израненном» теле перецеловала, тем душу своего любимого успокоила и сама успокоилась… на месяц-другой.

И Дуся не отставала от Гены по части ревности – устраивала ему «концерты».

Было дело – бухгалтер в воинской части, молодая женщина, разведенка, попросила Гену холодильник ей привезти из Якутска. Он мог бы только солдат послать, так нет – на свою голову сам поехал. Холодильник привезли, ещё в дом не затащили. А Дуся тут как тут, едва глаза бухгалтерше не выцарапала. Держали её солдаты от греха подальше. Гена прыгал вокруг Дуси, успокаивал. Ничего не помогало. Пока она всё не высказала: и что та – «прошмондовка кривоногая» и что «ни кожи ни рожи», и матерком приправляла. «А с тобой, кобелина, будет дома разговор особый».

«Эх, Люська, ничего ты не понимаешь, мы подерёмся-подерёмся сначала, а потом у нас такая любовь безумная – как в первый раз!».

Так и жили Гена с Дусей, колотясь в страстях и по-другому не могли. За их большую любовь в Мархе за Геной и Дусей навсегда утвердилось прозвище – Ромео и Джульетта.

Аферистка

Люсю не принимали на работу в Мархинскую больницу – направление ушло в Вильнюс, Литовская ССР, куда её распределили после окончания института. А судьба распорядилась иначе – жить она приехала в Якутию.

Люся стала обивать пороги Якутского министерства здравоохранения, добиваясь того, чтобы ей помогли трудоустроиться. Из одних кабинетов её посылали в другие, в тех кабинетах не оказывалось нужного человека и её отсылали туда, где она уже была и там она снова тоскливо ждала… Её голова раскалывалась от мучительного хождения по коридорам. Хаотичность передвижения людей натолкнула Люсю на мысль о муравейнике, где она – брошенный и никому не нужный муравей, которому не дают притащить соломку в общий дом.

На третий день беготни по коридорам ей уже не хотелось быть врачом и помогать людям. Она поняла, что в Министерстве охраны здоровья граждан, а именно так нужно понимать «здравоохранение», никому нет дела до здоровья этих самых граждан, и уж тем более никто не жаждал помочь молодому врачу исполнить клятву Гиппократа в «тмутаракани», – так про себя с первых дней приезда она называла поселок Марха. И неизвестно, как долго бы она ещё ходила по министерству, выклянчивая направление, если бы в одном из кабинетов в разговор не встрял хорошо упитанный, гладкий, в пиджаке и галстуке, якут.

– Вы что, ума лишились? Куда она у Вас направление просит? В Сочи? Она у Вас в Марху просится! У нас кадров нехватка, никто не хочет задницу морозить, а Вы тут бардак развели.

– Сергей Николаевич, так мы по инструкции …

– По уму надо, а не по инструкции. Выдать направление!

– Мудачье, – буркнул он себе под нос, выходя из кабинета.

Впоследствии жизнь ещё раз столкнула Люсю с этим человеком – Сергеем Николаевичем Протодьяконовым, замом министра Якутского здравоохранения.

Люсе выдали направление и уже на следующий день она поступила на работу участковым врачом в Мархинскую больницу. До неё эту должность занимала предпенсионного возраста врач… не буду называть имя, скажу только, что работу свою та не любила, лечила не вдумываясь, не пытаясь понять, что с человеком: голова болит – анальгин, живот или сердце прихватило – папаверин.

Люся, щупленькая, росточка маленького, в движениях быстрая и стремительная, похожая скорее на подростка, а не на врача, в короткий срок расположила к себе мархинцев. Относилась к больным с пониманием и сочувствием, умела услышать их жалобы, старалась думать, а не просто отмахнуться от больного, сунув ему лекарство. Если сомневалась в диагнозе – звонила в Якутск и консультировалась у более опытных врачей.

Нередко среди ночи зимой могли приехать за ней на санях, завернуть в тулуп и повезти к тяжелобольному. Не все якуты хорошо говорили по-русски, поэтому порой приехавший за ней якут не мог толком объяснить – куда её везут и какой помощи от неё ждут. Страха или боязни у Люси не было, главное для неё было сумку с медикаментами впопыхах не забыть. Верно ли, что в молодости у нас меньше страха и недоверия к людям и больше не растраченного тепла в сердце? Глядя на Люсю сомнений в этом не было.

В Мархинской больничке катастрофически не хватало лекарств, лечить было нечем. Люся решила поехать в министерство, чтобы истребовать денег на лекарственные препараты.

Зима. Январь. Рейсовый автобус, как фантом, проявился из утреннего тумана и подкатил к остановке, окутанный паром, вырывающимся из невидимых щелей; из выхлопной трубы белым шлейфом стелился отработанный газ, слышался хруст снега под колесами. Передняя дверь открылась, кто-то сзади вежливо, приложив руки к Люсиной попе, подсадил её в автобус. Люся не стала выяснять – кто этот «галантный» попутчик, прошла в конец автобуса на свободное место. Напротив неё сидел пьяный якут. Автобус тронулся. Через пару минут в автобусе наступила полная тишина. Пассажиры дремали, сжавшись, стараясь сохранить тепло внутри себя. Якута качало из стороны в сторону, при этом он внимательно рассматривал Люсю. Она отвернулась к покрытом инеем окну. На замершем стекле был виден след от чей-то ладони. Люся приложила туда большой палец. Постепенно маленький, с двухкопеечную монетку, круг оттаял. Она заглянула в него – в сером тумане едва различимо мелькали редкие огоньки. Оторвавшись от окна, Люся перевела взгляд на якута, тот продолжал внимательно смотреть на неё. Она заметила, что по его щекам текли слёзы. Ни к кому конкретно не обращаясь якут произнёс:

– Никогда у меня не будет таких зелёных глаз.

Люся улыбнулась.

Якут утёр пьяные слезы и повторил громко:

– Никогда у меня не будет таких зелёных глаз… как у неё.

Люди в автобусе оживились, оборачивались, высматривая у кого там глаза зелёные. Люся готова была спрятаться от смущенья, и в то же время ей льстило, что она стала объектом внимания. Пассажиры улыбались, кто-то смеялся. Когда подъехали к Якутску люди в автобусе окончательно проснулись, казалось, у всех было хорошее настроение.