Лавка «Рубинчик и…». Сборник

– Да, Вы, я погляжу, философ…

– Вот!.. Теперь я вижу, Вы меня, таки узнали! Как говорит моя Ривочка;– умные люди всегда найдут друг друга. Вы согласны, коллега?

Профессора устраивает подобное развитие отношений. Он, не без некоторой напыщенности, и с удовольствием провозглашает…

– М-мда… Но я, знаете-ли, не столько философ, я, дорогой мой историк…

Старик оживился. Игра ему понравилась, увлекает его до той степени, когда реальное и условное перестают противоречить друг другу:

– Историк? Прекрасно! Вам сказочно повезло, Вы зашли как нельзя кстати, и это не успело достаться другому…

И профессор увлёкся, перестал чувствовать спиной взгляд хора. Он степенно, даже высокомерно, осматривается…

– Что, Вы имеете в виду?..

– Не надо торопиться. Это не лежит наверху, это не каждому обязательно видеть. Упаси Бог подумать, профессор, что я не уважаю людей. Как назло, я всех уважаю. Вы говорите – так не бывает, а я говорю – бывает, и не спорьте. Я смотрю человеку не в руки, я смотрю ему в глаза. И что я там вижу? Я вижу его интерес. И я предлагаю ему то, что ему интересно. Он радуется, он знает в этом толк, значит он уже не дурак,.. и я его уважаю… Вы меня поняли?

Профессор: – Готов сознатья, я рад нашему знакомству. Остроумный собеседник, знаете-ли, репдкость. Прошу простить, не знаю имени?..

Старик: – Э-э-э, профессор… Вам стало приятно со мной говорит… Но, Вы ещё не знаете, что я хочу Вам предложить. Вы воспитанный человек. Это уже кое-что… Вам даже захотелось моё и имя. Оно у меня есть. Оно Исаак Давидович. Вам не тяжело сказать?

Кино-камере, похоже, надоело наблюдать за диалогом. Она лениво скользнула взглядом в одну сторону, в другую, и, заинтересовавшись бегущим пацаном, стала наблюдать за ним…

Пацан бежит что есть духу. Он сосредоточен, видимо какая-то значительная страсть, или немаловажная цель движут им. Кинокамера с интересом наблюдает. Пацан, на бегу, размахивается и кидает обломок какого-то блюда, то-ли лепной штукатурки. Обломок летит и ударяется о тряпьё, развешанное на верёвке, натянутой между лачугой и обломком старого чугунного столба, свезённого на свалку. И Тут становится видна цель и страсть увлекшие пацана. С развешенного тряпья поднимается ворона, в которую целил пацан…

Ворона тяжело поднимается, и кино-камера поднимается вместе с ней, и лениво кружит над лачугой, над, засунувшим палец в рот, пацаном, над степенно беседовавшими стариком и Профессором… И весь диалог кинокамера, хоть краем уха, но слышит:

Профессор: – Напротив… Библейские имена… Приятно произносить.

Старик: – Вот!.. Вам уже два раза приятно. Что остаётся делать мне? Мне остаётся делать приятное себе и дать Вам то, что Вы хотите… – он достаёт потрёпанную книжку. – Но, один вопрос, профессор; у Вас, конечно, есть дети?

– Да…

– И внуки?

– И внуки.

– И Вы их учите, что есть добро, и что нет?..

– Не сомневайтесь…

– Вы мне предлагаете не сомневаться. Хорошо, Не буду. Но, я Вам завидую, Вы всё знаете. Так может Вам не нужна «Повесть об Иосифе и Асенаф», что я держу в руках?.. Когда отец моего отца читал своим детям эту книжку, все начинали плакать, и отец моего отца тогда говорил: – «Что вы кричите, олухи! Не следует пугаться испытаний, посланных Всевышним. Бойтесь собственной дурости в ней грех и погибель»…

Профессор: – Позвольте взглянуть?.. Благодарю!.. Что ж до моих детей и внуков – их не преследуют комплексы, они атеисты…