Далёкое завтра

Со спокойствием удава Антон шел по коридору и смотрел на спешащие по делам фигуры – винтики в огромном механизме. Конечно, в Атланте давно применялись роботы, что системно ускоряло работу во многих отраслях огромного комплекса, но люди у машин явно выигрывали. КИРа запросто управлялась миллионами механизмов одновременно, а вот люди с их автономностью, умом, и что самое важное – достигнутым столетия назад долголетием, были неплохой заменой тем же роботам. Если не сказать: лучшей. У них живой, гибкий ум, не чета машинному… Антон хмыкнул от проскочившей мысли – человеку свойственно сравнивать себя с другими, пусть и неживыми, видами, и накидывать баллы в свою пользу. Никогда ни один человек не признает, что он хуже машины. Только тем и объяснялось доминирование людей над роботами – полным человеческим превосходством. Это машины служили людям, это они делали тонны еды, материала для одежды, стали для нужд Города, и всю остальную работу. А мужчины жили в огромной хрустальной Атланте и пользовались результатом их труда. И даже КИРа, – высший искусственный интеллект целого города, – заправлявшая всем вокруг, работала на человека. На самого главного и самого значимого человека в Городе! Моисея Гафта.

Сейчас миллионы пар ног спешили по лестницам, лифтам и уровням, напоминая рассерженный, но систематизированный, насквозь пропитанный целью улей. Выполняя каждый свою роль, люди-муравьи составляли часть огромного механизма. Без единственной гаечки он мог развалиться, заболеть и покрыться ржавчиной. Чем не цель для жизни? Быть микробом и помогать организму жить. Люди следили за роботами, разрабатывали программы, проектировали окружающее пространство, наделяли роботов целью. Да, этим тоже надо было заниматься, и, кроме того, это давало людям смысл и занимало большую часть времени. Ведь если не работа, то Антон не представлял, чем бы занимался все семьдесят три года после Замены, после того момента, когда им заменили старую и «сломанную» версию его же.

Человек гордился, что он высший разум на планете, с удовольствием заточивший себя в города, полностью самодостаточные и не требующие подпитки извне. Природа восстановилась, исчезли войны, голод и смерти. Смерти, конечно, случались, но – лишь как часть всеобщей программы обновления, или капитального ремонта, когда «винтики» заменялись новыми, а старые шли «на переплавку». Только новые винтики подготавливались заблаговременно, поэтому у предыдущих версий была возможность привести себя в порядок самостоятельно, или воспользоваться «мастером» – специальной медицинской программой обновления тела человека КИРы. Ну и конечно, к мастеру редко кто обращался: это было стыдно, показать, что ты «сломался» и не пригоден для дальнейшей жизни и работе на всеобщее благо, на Атланту с ее десятью миллионами мужчин. И, конечно, страшно было отдавать жизнь кому-то новому, кто с легкостью поменяет тебя во всем: замену подготавливали полноценную, взрослую, снимая матрицу с сознания устаревшего человека и перенося ее в чистую голову нового члена общества. Вот и сейчас мысли Антона занимал этот вопрос: матрицу снимали во сне, и старые «винтики» этого не замечали. А потом раз… и тебя уводят в неизвестном направлении, из дома ли – тесной коробки два на два метра, с работы ли – тут уж как повезёт. Будешь сопротивляться: КИРа нажмет «кнопочку» – она внутри каждого, и путь к смерти или к новому сознанию, как это принято называть, ты уже не увидишь. Тебя ударит точечный электрический со скрытого микро-устройства в области сердца, а потом бессознательным заберут Заменщики.

Но с другой стороны… А если так тошно жить? Если несколько лет гнетет тебя что-то, чего не можешь понять и вычислить, даже обращаясь к сумасшедшим, например, Тысяча Шестнадцатому, или, как между мужчинами принято, Семену Павлову? А ведь нормальный с виду мужик, лет двадцати пяти: нет, конечно, каждый чудит по-своему, а ему, похоже, нравится стареть. И… искать несуществующий смысл во всем. Но это не помешало Антону связаться с ним.

И объяснить, как он вышел на этого чудака, биоин не мог. Тут услышал о странном контроллере, там вскользь увидел недвусмысленное покручивание у виска при упоминании его имени, и, наконец, наткнулся на мужчину на собственном мониторе, когда связывался со службой теоретической генетики.

– Тысяча Шестнадцать «С», – представился Павлов в тот момент и пристально впился взглядом в Антона. Биоин впервые видел запустившего внешность человека. Черные волосы разрослись по подбородку торчащими в разные стороны локонами. Даже странно: следящие за внешним видом мужчины эту аномалию стремились убрать в первую очередь, выпрашивая у КИРы генетическую таблетку. А слегка покрасневшие глаза говорили об усталости. Наверное, Власов поморщился от отвращения, что не ускользнуло от находившегося с другой стороны экрана мужчины. Тысяча Шестнадцатый довольно хмыкнул и хитро прищурился. Сеть морщин вокруг глаз вызвала у биоина удивление и неприятие, но больше его повергли в шок слова мужчины:

– Хреново выглядишь, дружище.

– Это я-то хреново выгляжу? – удивился Антон.

– Ну не я же! – пожал плечами контроллер. – У тебя мешки под глазами. Что-то гнетет?

– Тысяча Шестнадцатый!.. – Власов уже хотел выразить возмущение, но контроллер перебил.

– Семен. Семен Павлов.

– Семен! – Антон попытался вновь повысить голос, но споткнулся. Все-таки человеческое имя сразу сводит на нет обезличенные цифровые обозначения. Наделяет людей уникальностью и… душой. Получается, что они только что познакомились. Тысяча Шестнадцатый не выглядел враждебно, лишь безобразная запущенная внешность вызывала у Власова гадливость. И ничего больше. И то потому, что он не встречал раньше людей, столь фривольно относящихся к своему виду. – Мне нужно связаться с отделом теоретической генетики.

– Ты помнишь себя? – неожиданно спросил Семен вместо исполнения рабочих обязанностей – соединения биоина с отделом теоретической генетики. Антон не сразу понял, о чем говорит человек на экране. И лишь секунды спустя, показавшиеся вечностью, биоин осознал суть вопроса.

– Тихо-тихо, – вкрадчиво проговорил Тысяча Шестнадцатый, заметив на лице Власова возмущение. Он явно видел внутреннюю борьбу Антона. Дискомфорт и терзания мечущейся в поисках неясного смысла души.

В тот раз биоин испугался до чертиков и вырубил связь, так и не связавшись с отделом генетики, а потом несколько дней метался по Атланте, пытаясь понять, что еще знает о нем Павлов. Или, о чем догадывается. Словно некая чудовищная улитка заползла в дом-панцирь и не хотела показываться миру. Враждебному и пугающему. Даже КИРа удивленно поинтересовалась, все ли с Антоном в порядке? Мужчина категорично отринул возмутительные инсинуации ИИ, но нет! Себе врать не было смысла. Теперь все было далеко не в порядке. По крайней мере не в том, как до вопроса, заданного этим… этим… чучелом, не умеющим или не желающим поддерживать себя в форме, как остальные.

А ведь Власов действительно помнил, как минимум, две предыдущие версии себя. Семь-один-один и Шесть Тысяч Пятисотого. Особенно запомнились глаза шесть-тысяч-пятисотого… Как он смотрел, когда Заменщики уводили бедную, испуганную, но старую и испорченную копию Антона в неизвестность! Эти глаза теперь не забыть никогда! Столько тоски, боли и… ненависти в них увидел тогда Антон. И слова Семена вдруг с новой силой напомнили о них. Его глаза – Антона. Или нет? Ведь преемником был он, а не шеститысячный, значит, у него теперешнего глаза, как у человека, жизнь которого биоин унаследовал.

А Семьсот Одиннадцатый? Почему Власов помнит его? Почему, как сейчас видит, как будто вместо него сдирает с лица маленький дефект каждое утро, ему теперешнему не принадлежащий? Почему? Во всем виновата снятая с них матрица? Или то генетическая память пронеслась через клетки от тела к телу? От Семьсот Одиннадцатого к Шесть Тысяч Пятисотому, а от него к Власову?

КИРа несколько раз повторяла запрос о самочувствии Антона. Оно и понятно, ведь важная работа остановилась, а общество не могло этого себе позволить. Только не сейчас, когда несколько поколений Антонов Власовых работали над генетической проблемой человечества.

– Семен? – Улитка внутри слегка высунула голову из панциря, пообещала КИРе продолжить работу на следующее утро и, вместе с тем, узнать поближе странного человека, что заглянул вглубь биоина с одного взгляда, глубокого и бесцеремонного. Казалось, Павлов сам испытывал то же, что и Власов, но как он избежал замены? В замкнутой системе, где удовольствия распределялись равномерно на каждую долю личности, где виртуалка была бесплатной и даже обязательной альтернативой развлечений, поведение этого странного человека – как минимум необычно. И странно. А еще страннее, что он, совершенно чужой мужик, просто заглянув в глаза, смог понять Антона. Его мысли и чувства, его терзания и видения. И поэтому биоин решился.

– О! Шестьсот Первый! – воскликнул Семен. Власов вновь растерялся, но контроллер вдруг улыбнулся. Алые губы растянулись вширь в зарослях кучерявых и спутанных волос. – А! Не удивляйся! Я контроллер, и мне позволено чуть больше. Всего-то.

– Я… – начал Антон и стушевался. Что говорить дальше? Но мужчина по ту сторону экрана сказал за него.

– Давай выпьем чего-нибудь в баре на минус сто семьдесят третьем сегодня? Познакомимся.

– Это развлечение? – Власов приподнял правую бровь.

– А ты бы хотел? – Семен криво усмехнулся, понимая, что неприятен собеседнику. Потом кивнул. – Давай для начала так и будем считать, а потом как пойдет…

И биоин кивнул. Он раньше никогда не посещал нижние уровни города, но видимо так было надо. Ведь Семен ни словом не обмолвился о настоящей цели Власова, которая и привела биоина к этому странному и непонятному мужчине. И все что будет сказано, не обязательно знать КИРе. А это Шестьсот Первого вполне устраивало: внезапное нарушение работы и замена старого механизма, коим он себя видел, откладывалась на неопределенный срок. Человек лишь знал о его проблеме. Всего лишь…

***

Огромный муравейник – Атланта – даже ночью кишел молодыми красивыми мужчинами, но в других робах. Здесь, ниже сто пятидесятого уровня, превалировали специалисты технических направленностей. Робы, техи, аграры, но больше было, конечно, техов. Огромный и совершенный механизм поддерживаться ими в «живом» состоянии. И на одних роботов полагаться невозможно. Специально обученные, пронесшие знания через много поколений, люди знали все о внутреннем устройстве Атланты. И они, как настройщики гигантских часов, скрупулезно помогали стрелкам идти с точностью до сотых долей секунд.

Здесь, как и на верхних ярусах, во всех направлениях курсировали транспортные ленты, лифты перемещали людей в любое место. Даже в столь поздний час – одиннадцать вечера – вокруг многолюдно и оживленно. Антон остановился напротив кричащей вывески «Территория танца. Только нижние уровни, нео-металл, хард-панк, ультра-грандж, только – жесть!». Неоновая голограмма над входом изображала красивого мускулистого мужчину, яростно танцующего в лучах лазеров. Власов поморщился: он любил более спокойный отдых, медленную слегка грустную музыку, помещение, визуально стертое полутьмой, и отгороженные от лишних глаз кабинки. Но нет смысла сейчас отвергать условия Павлова, ведь он что-то знает об Антоне, и не спроста, видимо, выбрал это место. Впрочем, какое биоину дело, как проводят свое время жители нижних уровней?

– А! Шестьсот Первый! – Антон вздрогнул и повернулся. Тысяча Шестнадцатый выглядел еще тошнотворней. Полутона неяркого освещения не могли растворить пятнистую постаревшую кожу. Видимо, Власову не удалось скрыть эмоции, Павлов заметил, снова широко ухмыльнулся и хлопнул биоина по плечу. – Ничего! Привыкнешь! Человек ко всему привыкает! Привык же жить в стеклянном шаре? Нам сюда, – Семен указал на развлекательное заведение. «Территория танца» зазывно махала руками дико танцующего мужчины.

Антон долгие секунды пытался подтолкнуть себя к бару, но выходило плохо. Какая-то внутренняя преграда не пускала Власова к походу в подобные заведения, и не то, чтобы он не пытался, но некая не свойственная ранее нерешительность овладела телом. Семен оглянулся на топчущегося на месте биоина и рассмеялся.

– Да не пугайся ты так, парень! Ничего криминального в нашем разговоре не будет. Пойдем, хватит мяться словно двадцатилетний! Первый шаг ты давно уже сделал. Да и сколько тебе? За семьдесят уже? Будто я не знаю… – он подмигнул. – Так чего останавливаться?

А действительно: дискомфорт, ощущение нехватки чего-то, поселившееся последнее время внутри, и было первым осознанным шагом. Шаг не самого Антона, а его внутреннего «я», тела, пожелавшего понять неприятные для себя ощущения, и мозга, обнаружившего необычные воспоминания. И только поняв, что стоит напротив вывески «Танцующего мужчины», в нескольких сотнях ярусах ниже его жилого уровня, Власов осознал: так и есть. Он уже сделал не один шаг, а как минимум несколько просто гигантских шагов в сторону нового знания, почему биоину вдруг стало некомфортно жить. Просыпаться с утра, заниматься необходимой работой, развлекаться вечером тысячей и одним способов. И Антон чувствовал, что подобрался близко к тайне. Хоть внутри раковины улитка ворочалась и сопротивлялась, никак не желая выбраться наружу и сделать последний, самый маленький шажок за этим неприятным бородатым человеком, отчего-то решившим не сопротивляться старости, медленно растекающейся теперь по лицу.

Но вдруг следуя внезапному порыву, Антон отбросил мысли и шагнул за Семеном.

***

Слишком громкая пульсирующая музыка накрыла с головы до ног, поселилась внутри, надулась огромным пузырем и лопнула где-то в голове, лишив мыслей. Антон больше ничего не слышал, кроме этой всепоглощающей, бьющейся о стены и головы танцующих музыки. А перед глазами извивающиеся тела во вспыхивающей сотнями разноцветных лучей темноте; силуэты, изменяющиеся вместе со вспышками; люди, выныривающие из тех силуэтов, если к ним слишком приблизиться. Красивые и молодые, и кажущиеся застывшими от ярко вспыхивающего света, Аполлоны, сошедшие с небес; очерченные игрой света божественные: кто-то неистово танцует, пытаясь обогнать вспышки; кто-то находит убежище во тьме, почти не нарушаемой светом – глаза не способны угнаться за всполохами мельтешащих лазеров, оттого переплетенные жарким танцем фигуры словно застывают перед глазами. Приходится постоянно нырять меж человеческих тел – они в трансе, они могут не заметить и напрочь снести зазевавшееся тело, растоптать и растереть в пыль, или прилипнуть, захватить и ввергнуть в хаос бушующей танцевальной страсти. Но сегодня не ее день. Антон, как может, душит улитку, корчащуюся внутри судорогами протеста, и унимает желание, взрывающееся в теле при виде энергично отплясывающих танцоров, и упрямо идет за Семеном. И вот он уже почти теряет сияющий в свете лазеров комбинезон, кто-то в пылу танца шмякает Антона по голове, отчего прямые лучи искажаются и расплываются. Чужие руки подхватывают биоина, обнимают, когда это не нужно, тянут на танцпол, шевелят, теребят, пытаются заставить двигаться, стараются вытянуть, добыть из Антона энергию, Власов отталкивает их, хочет вывернуться, почти сдается, когда кто-то вытаскивает Антона из гущи обезумевших в экстазе тел.

Комната два метра на два, погруженная во тьму; слабые лампы-диоды, рассыпанные по потолку россыпью звезд; полукруглый диван вокруг стола, отражающего свет «далеких звезд на небосводе», естественно – иллюзия. А комната слишком тесна для простого разговора, она не для этого, она для развлечений и выпивки.

Семен – предатель! Он хитростью затащил неуверенного в себе мужчину в развлекательный бар. Уловкой. Каким-то способом понял, что Антон испытывает терзания. Биоин почувствовал нехватку воздуха, хотел выйти из мизерной комнатушки, но не нашел двери. Заметался.

– Спокойно, Шестьсот Первый, – в полутьме яркой улыбкой расплылся голос Семена: явно чем-то флуоресцентным напомажены губы… Пульсирующая музыка осталась где-то там, за стеной. Лишь неясный гул напоминал, что за тонкой композитной переборкой вечеринка. – Мы не будем развлекаться. Присаживайся.

Но Антон не двигался, так и стоял, прижавшись к противоположной от Павлова стене. Тогда Семен заговорил, тихо и спокойно, размеренно и слегка лениво.

– За нами постоянно кто-то смотрит, – он задрал голову, как бы указывая на диоды-звезды, или еще выше, за потолок, напичканный лампочками. – Ты об этом не задумывался?

Биоин лишь пожал плечами, а Семен хмыкнул и продолжил.

– Там, наверху, за нами всегда кто-то наблюдает. Например, КИРа. Видит, что спишь в неположенное время – непременно разбудит, или считает учащенный пульс с датчиков, и немедленно погонит тебя ко врачу. А то мало ли… И еще этот. Ты понял, о ком я.

– Так было всегда, – нервно дернулся Антон. Разговор потек куда-то не в то русло, и биоину стало не по себе от осознания, что сейчас их может слышать КИРа. Семен кивнул и поднял левую руку, жестом показывая, что отключает цифровой интерфейс. Потом приглашающе взмахнул ладонью, предлагая сделать тоже и Власову. Как минимум – необычно, но это биоина устраивало. КИРа перестанет временно следить за датчиками, только один будет работать – местоположения. Отключение датчиков не возбранялось: человек все-таки имел право на приватность. И Антон легким нажатием на запястье выключил свои. Спроецированные встроенным чипом световые кнопки растворились в коже.

– Ну вот, наконец-то! – воскликнул контроллер, облегченно вздохнув. – Я думал, ты не решишься. Присаживайся. Ты же сюда за правдой пришел? Или я ошибся и неправильно определил твое вселенское одиночество? Ну… или чувствуешь себя таковым. Ведь одинок? Ведь помнишь предыдущего себя? И он тебе даже снится? А еще… Еще ты чувствуешь ложь вокруг. Она окружает тебя. Возможно, в твоей работе, может, в данных, что тебе приходится анализировать каждый день. Ведь так? – Все в точку. Каждое слово Семена опускалось на плечи биоина, прижимало, и Антон неуверенно сел на краешек полукруглого дивана.

– Рассказывай! – Павлов, приготовившись слушать, неожиданно придвинулся, но Антон не отпрянул. Контроллер явно не затем здесь, чтобы развлекаться, да и образы снов вдруг нахлынули с яркостью, новыми деталями, и Власов невольно заговорил, словно слова не могли уже держаться внутри, им надо было обязательно выплеснуться и найти понимающего слушателя, коим и был Семен.

– Я помню. Ты прав: я помню. Шесть Тысяч Пятисотого… Сначала я смотрел, как его забирают, когда пришел на его замену, а потом… потом во сне… Я его глазами смотрел на себя, на паразита, который пришел его заменить. Понимаешь? – Павлов кивнул и махнул рукой, мол: продолжай. – Но я же не виноват?! Это система. Ведь это просто система! И меня просто поменяли, заменили сломанного его. И еще снится Семьсот Одиннадцатый. Перед тем… Перед тем как также смотреть на Шесть Тысяч Пятисотого, пришедшего на его замену, он раздраженно пялился в зеркало. Он… то есть я, был очень недоволен ужасной родинкой на шее. И раз в неделю теребил ее, соскабливал, отрывал. Но она всегда отрастала заново. Во сне был я, понимаешь? Я как бы был ими обоими, словно прожил их жизни за них, понимаешь? Не семьдесят лет, а больше. Двести… Двести пятьдесят, я не знаю. Словно кино, в котором живу, каждый раз возвращаясь, чтобы сменить себя же, и не могу из этого фильма убежать, не могу стать зрителем, а только актером, только… И не с кем это разделить. Нет человека во всей Атланте, понимающего меня. Нету ведь? Я искал, но все не то… – Власов замолк, выжатый, словно лимон. Неужели и Семен не поймет его? Неужели начнет издеваться? Несколько долгих минут молчали. Потом Павлов заговорил, тихо и размеренно.

– Я больше помню. Шестерых или семерых себя. Четыреста или пятьсот лет – не знаю точно. С каждым сном все больше деталей. С каждым разом все больше размытие… Нет, не так. Наоборот. Они как будто сливаются, как будто объединяются, словно частички одного целого, разбросанного по времени, раскиданного. И все они друг друга ненавидят. Вот такой круг ненависти получается. Волна… Ненужная волна ненависти, вроде бы не за что, а по сути – ты продолжаешь чужую жизнь, свою, но чужую. И чем больше лет тебе, тем больше человек, сменивших друг друга, ты вспоминаешь.

– Почему так? Я ведь уже устал, а, судя по твоим словам, дальше будет хуже.

– Матрица сознания. Она снимается с каждого предыдущего и засовывается тебе новому в голову. А твоя матрица – твоему сменщику. Естественно, однажды воспоминания начнут накапливаться, как их не блокируй. Вообще вся эта система… – Семен придвинулся ближе и заговорил шёпотом. – Она вся насквозь лживая. Они растят нас, заменяют на новых, чтобы мы поддерживали саму систему, чтобы она жила. Не мы, заметь, а система. Это неправильно! Человек не может так жить! Ты, на сколько помню, биоинженер?

Антон кивнул.