Тандем

Черное море в октябре не то, что в мае. Оно имеет запах и вкус печали отшумевшего лета, шелестит напоминанием о предстоящих снегах и ледяных ветрах будущей зимы. Солнце нежно пробивается сквозь краски облаков, ложится на плечи бронзой, гладит последней жарой прибрежную гальку. Утяжелённое густым оранжевым цветом, оно постепенно тонет на границе моря и гор под приветствия сверчков и под вечерние дуновения легкого бриза, который выдувает на небосвод Луну, словно мыльный пузырь.

Кара-Даг! Всё ещё жара! И я почему-то знал, что пока Гена под присмотром Цыремпилова ищет ключ ко всем болезням человечества, ничего существенного не произойдёт в мире врачевания, потому что самый главный рецепт исцеления всегда приходит сам по себе, даже если он находится на острие хирургического скальпеля.

Что за рецепт?

Сам догадайся, любознательный читатель! И, быть может, обретешь вечную жизнь! Признаюсь, я морочу тебе голову, ведь даже, когда имеешь ключ, местонахождение двери все еще неизвестно. Хотя порой думается, что для здорового человека не важны ни власть, ни деньги, ни время, а важна только бесконечная любовь…

В пионерском лагере у потухшего вулкана отдыхали две израильтянки. Имена им Гена придумал, описав однажды в одном из рассказов. Элеонора Соломоновна, страдала от хронических болей спины по причине болезни позвоночника. Сонечка приехала, чтобы повидаться с крымской роднёй и просто ради воспоминаний раннего детства. Отгостив несколько дней на квартире у Казаковых, они по протекции Гениного отца нашли приют в домике, который летом предназначался для вожатской братии, а осенью для любителей бархатного сезона.

Пока Гена и Сонечка плавали на катере вдоль бухт Кара-Дага и бродили по пляжам, собирая голыши и сердолики, копя в сердцах романтические чувства, Цыремпилов за доллары мантулил спину Элеоноры Соломоновны и за рубли спины всех, кто попадал под горячую руку. Нёс, так сказать, людям здоровье, а добытые средства в многодетную семью. Он и не знал, что золотой телец уже высекает копытом денежную пыльцу, которая, проникнув под черепную коробку, прорастат на почве мозга с шепотом потустороннего мира:

«Фэ-эй!»

Теперь делается попытка превратить фантомы памяти, в зеркальный слепок. Шифры извилин проявляются в трёх измерения чёрного ящика.

Следую дорожками Гагаринского парка, где навстречу сквозь меня проходит Лена, каждый раз в сопровождении психиатра, о котором часто шли в ту пору Генины рассказы.

Я, Шура Стахорский, Мишка Зигельшифер и наш друг Александр, тот самый, что написал музыку к «Лунному Пьеро», единовременно сделали вывод, что Гену заклинило. Он не видел внезапного повышения цен, продуктовых очередей и не слышал, что беседы наши всё чаще концентрируются вокруг манящей жизни Запада. Твердил, что не переживёт Лениных приключений и прибьёт этого психиатра.

Его печатная машинка покрылась пылью и надолго замолчала.

Лена, малышка Алиса и белобрысый работник психического фронта шагают среди осенних аллей. Параллельно идут воспоминания о том, как на террасе пивного бара под звуки падающих каштанов мы совершаем ошибку, убеждая Гену развестись, бросить, уехать и снова заняться литературой.

Я всерьез проводил у себя в уме мысль, что Генин развод предрешён потому, что Воздух и Огонь порождают один пепел. Так думали и мои друзья. Но мы все ошибались. Этот странный союз, перемежаемый посторонними связями, распадётся на бумаге под небом Кипра. (Сей остров для многих израильтян является местом оффшорных расторжений брака). Но бумага не может разорвать золотой нити между сердцами. Дороги этих сердец на каком-то из перекрестков расходятся под углом, градус которого плывёт как стрелки часов. Соединение неизбежно…

Читай свою глупость, улыбалось время, сверкая спицами колеса сансары, и не смей препятствовать круговороту отношений между людьми, которые связаны Судьбой.

Глава третья

ОДЕССА

Случилось им как-то в Одессе зайти в автобус по линии шестнадцатой станции Большого фонтана.

Цыремпилов носил тогда широкополую шляпу и черный кожаный плащ. Длинные кольцами волосы вполне сходили за пейсы, поэтому силуэт у него был ближе к ортодоксальному иудею, а не к человеку, с крестиком православного. Люди бросали взгляды любопытства, будто бы среди них затесалась некая диковина, достойная отдельного рассмотрения. Во всяком случае, Гена часто описывал их приключения, переживания и встречи, в ракурсе какой-нибудь шляпы, предоставив мне изображать самого Гену, скажем, в коричневой курточке и потертых джинсах.

И вот в этом автобусе на переднем сидении сидел без дела человек в армейском бушлате без погон.

«Майор», – предположил Гена.

Ему вспомнилась армейская жизнь, служба и комбат – майор Дубовой.

На лице у человека сидела маска из бледной кожи и седой щетины. Он коротко уколол подозрительным взглядом цыремпиловский плащ.

– Ты что, жид? – криво усмехнулся майор, затем отвернулся и с тоской осмотрел в окно полуголые акации.

Собирая тучи на сердце, он задышал тяжело и часто. Жилки на висках вспухли, лицо налилось, и вот уже околесица слов пошла у него из горла с каким-то мясорубочным треском, прокатываясь мимо Гены прямо на Цыремпилова.

Это был стандартный набор обвинений ущемлённого жизнью человека, внезапно нашедшего объект для ненависти.

Гена заметил, как бурятские щелочки почерневших глаз расширились от гнева и направили спиралевидную волну прямо в межбровье шумящего вояки.

Внезапно речь потеряла связность, застряла, послышался шелест пересохшего в полости рта языка.

Автобус остановился. Пыхнули двери, но желающих выйти не нашлось.

Наступила глухая тишина.

Майор заснул, склонив голову на оконное стекло.

Гена потянул Цыремпилова за рукав.

Они вышли и какое-то время молча двигались в ошеломлении от случившегося.

– Это я напрасно, – Цыремпилов остановился и посмотрел вслед автобусу.

– Почему напрасно? – спросил Гена.

– Потому что у него внутри что-то порвалось. Я убил человека!

– Нет, он был пьян и просто уснул.

– Убивал только мух да комаров. Людей не доводилось.

– Если не пьяный, то сумасшедший. Нормальные так не орут. Не переживай, не убил, только усыпил, я видел, как дышит.

– Нет, нужно было помочь! Гнев – плохое дело, неправильное!

– Хм, почему же он назвал тебя жидом? Я ведь больше похож, у меня такой нос.

– Послушай, есть один секрет. Мужик не напрасно приметил. У меня отец еврей!

– Ха-ха! Да посмотри на себя! Настоящий монгол! Только шляпа, вот и плащ черный! А так нет!

– Он до утра не доживёт. Грех на душу взял. Прости, Господи!

– Брось, не выдумывай! – успокаивал Гена.

– Я, может быть, и выдумываю, но спать буду плохо. Если говорю, не доживёт, значит, не доживет.

Абиян посмотрел на дорогу, выискивая такси.

– У всех внутри чужой проживает. У меня тоже. Вояка не в себе был. Чужой на него и вызверился! Номер автобуса не запомнил?

– С чего на номер смотреть? – Гена развел руками. – Мне показалось, у тебя из глаз спираль вылетела и стукнула его в лоб. Про номер я даже не подумал, потому что впечатлён. Интересно, показалось или нет?

Цыремпилов проголосовал, останавливая обшмыганную «волжанку». Автобус они нагнали без труда, но майора внутри не нашли.

– На предыдущей остановке сошёл, – отмахнулся водитель. – С песней про цветущую рябину.