Молот Тора

Не дойдя нескольких шагов до пришедших, зверь остановился. Шерсть у него взлохматилась, и зубы вдруг щелкнули. Профессор еще сильнее попятился и прошипел:

– Немедленно уберите собаку! Вам, кажется, русским языком говорят!

– Раз русским, хорошо, щас, не вопрос, – откликнулся Драйвер и крикнул: – Петрович!

«Он самого себя вызывает? Такого финта мы еще не видали!» – насмешливо подумалось Александру.

Но тут откуда-то из-за спины вошедших появился человек в форме пограничника и в красной шапочке-тюбетейке вместо фуражки. Он, как это водится у людей его профессии, внимательно осмотрел сначала Трулля (тот ближе других выдвинулся вперед), затем Митю и следом за ним Профессора, каждому из них после осмотра сурово кивая. Росточка он был такого же, что и Драйвер. Но лицо у него было не плоское, а какое-то лошадиное. Один глаз – зеленый, другой серый. Серый прищурен, зеленый поблескивал. А взгляд какой-то оловянный, что ли.

Оглядев рыболовов, человечек подмигнул Драйверу и произнес:

– Пойдем, Сынок. Нам здесь не все рады.

И пошел к длинному дому. Волк – послушно за ним.

Пройдя мимо входа, они свернули с тропинки. Там с левой стороны стоял большой гранитный камень, который Трулль только сейчас заметил. Дойдя до этого камня и обогнув его, оба исчезли из виду.

– Как-то так, – объявил Драйвер и виновато покосился на Профессора.

Тот, насупившись и нервно оглаживая бороду, выждал немного и, ничего не сказав, направился к своему коттеджу-мельнице.

– Что за перец? – поинтересовался Ведущий у Драйвера.

– Так это братан мой, – стал охотно объяснять Петрович. – Но не родной, а, типа, единокровный… Папаша наш не только мамашу мою, так сказать, обрюхатил, но и другую дуреху заделал. Он часто у нас рыбачил. А карелки к русским мужикам, как говорится, охочи на передок… Мы с ним, с братаном, только в армии об этом узнали. Мы вместе служили в погранвойсках. Нас обоих Петровичами называли: Петрович номер один и Петрович номер два. Он – номер один, потому что, значит, сержантом был, а я – рядовым. Его, это самое…

Митя его перебил:

– Но вы ведь, помнится, говорили, что отец у вас вепс, а мать – русская.

– Не-а. Русский отец, а мать – карелка. Меня карелы с детства воспитывали. Отец-то меня тоже кинул, – усмехнулся Петрович и продолжал: – Так я говорю: в армии вместе служили. Но я дембельнулся, а он в погранцах остался. Теперь капитан и ротой командует. На день пограничника каждый год ко мне приезжает. С Сынком – обязательно. Они друг без друга не могут.

Драйвер, Ведущий и Митя теперь вошли в длинный дом. И Дмитрий Аркадьевич решил уточнить:

– Так кто же вас все-таки воспитывал, Анатолий, карлики или карелы?

Драйвер грустно вздохнул и укоризненно покачал головой:

– Какие тебе карлики! Они с людьми теперь, это самое, не сожительствуют. Лет сто или больше назад, когда над ними, этим мудрым и добрым народом, стали подсмеиваться, покинули на фиг наши места. Мне, Аркадич, один паромщик рассказывал: однажды ночью его нанял какой-то диковинный человечек, и он, так сказать, должен был несколько раз переправлять лодку, с одного берега на другой. И каждый раз в лодке вроде бы никого не было, но она, это самое, становилась такой тяжелой, что чуть не потонула. Когда он закончил работу, тот, который его нанимал, объяснил, что он карликов перевозил, потому что они на людей обижены и, значит, не хотят с ними жить. Такая история.

– Как паромщик мог вам все это рассказать, когда карлики, по вашим словам, сто лет назад удалились? – продолжал недоумевать Сокольцев.

– Сто или даже двести, – подтвердил Драйвер, несколько раз согласно кивнул и доверительно продолжал: – Говорю же: меня карелы воспитывали. Мамаша и тетка. Тетка была уважаемой женщиной. В нее духи вошли и велели: либо с ума сойдешь, либо станешь шаманкой. Она и стала шаманкой. До этого, понимаешь, она не могла даже на улицу выйти: мысли встречных людей лезли ей, так сказать, в душу. А когда стала шаманить, у нее борода выросла. И с ее помощью она, как вы говорите, входила в транс… Ее Русалиной звали. Она меня и воспитывала. Потому что мамаша работала за пятерых. А тетке работать нельзя было… Между прочим, если б не тетка, я бы, наверно, так и остался у карликов. Это она научила мамашу как сварить пиво на яичной скорлупе, каким жиром натереть ступни у подкидыша…

– Вы снова напутали! – вновь перебил его Митя. – Откуда опять взялись карлики? Вы ведь только что… – Митя закашлялся и не договорил.

Драйвер сочувственно на него глянул и укоризненно:

– Что вы, я не знаю, ко мне придираетесь: «напутал», «откуда взялись»? Ничего я не путаю и говорю все, как было. Мне от моих гостей скрывать нечего… У меня, между прочим, от моей тетки и разные, что ли, способности. Ну, например, я, как вы говорите, типа,догадываюсь. Вы ведь, я видел, заметили… Но до Антошки мне далеко. Он как настоящий раяварт часть души оставил в камне и легко может в него войти… Я так не умею…

Никто на этот раз не возразил Петровичу. Он улыбнулся Ведущему и проговорил:

– Если вы разрешите, пойду, так сказать, распоряжусь…

И не договорив, удалился.

– Вы не заметили, куда они делись? – спросил Митя у Александра.

– Кто? – не сразу понял Ведущий.

– Варгхунд и тот, кого он назвал своим братом и пограничником.

– Честно говоря, не заметил… Они зашли за камень.

Митя молча покачал головой.

– Да, любопытное создание, этот то ли волк, то ли собака, – заметил Александр. – Я таких никогда не встречал… Кстати, кто такой Скади? Помните, Петрович велел профессору у вас спросить?

– Некто такой, а кто такая? – поправил Сокольцев и задумчиво стал объяснять: – Так у норманнов богиню зовут. Жену то ли Одина, но ли Ньёрда, то ли Улля. А может, и всех троих по очереди. Ее считают богиней-охотницей. Ее обычно сопровождает похожая на волка северная лайка… Правда, не заметили? – под конец вдруг спросил Митя.

– А что я должен был заметить?

– Вам не показалось, что они оба вошли в камень?.. Я это почти точно видел. Сначала человек. А за ним волк…

Трулль рассмеялся:

– Вы слишком… как бы это нежнее сказать… слишком вы впечатлительный человек!.. Петрович вас троллит со страшной силой. А вы всерьез впечатляетесь, как ребенок. Неужели не видите, что у этого приколиста семь пятниц на неделе и при этом все – понедельники!

Александр махнул рукой и пошел в свою комнату переодеваться.

Приняв душ, Трулль надел на себя рваные джинсы кроя скинни, белую футболку софтстайл и поверх нее синюю вельветовую рубашку навыпуск.

Как и накануне, обед был назначен в люстхусе – массивном деревянном сооружении, похожем на ротонду с низкими резными перилами.

В ротонде накрывал на стол Петрович, а перед входом в люстхус стоял Митя и, судя по всему, поджидал Александра.

Профессор явился минут через десять. Он выглядел еще более несвежим. Он, как и накануне во время обеда, расположился напротив Трулля и Мити. Но даже через стол, который их разделял, до Саши долетал запах перегара.

Как и накануне, в центре стола лежала гора зеленого лука и рядом в широкой плетеной корзине – крупно нарезанный и теплый деревенский хлеб. Каждому из гостей на деревянном блюде был подан копченый лосось, но на этот раз всем троим филетированный.

Всем троим было предложено пиво, но теперь не в стеклянных, а в больших керамических кружках, с серебряной крышкой и яркими рисунками по окружности. Кружки были поставлены до того, как рыболовы сели за стол. И так получилось, что напротив Трулля оказалась кружка с рисунком крылатого дракона, напротив Мити – с изображением какой-то хищной птицы, а под руку Профессора попался роскошный сосуд с выпуклыми фигурками различных зверей, среди которых особо выпячивалась фарфоровая волчья морда, прямо-таки высовывалась из нее сантиметра на два по другую сторону ручки. Андрей Владимирович, однако, даже внимания не обратил на этот коллекционный раритет и тотчас принялся утолять жажду.

Петрович, едва рыболовы расселись, объявил, что у него де образовались срочные дела и потому он не сможет сидеть рядом с гостями. Но ежели у них возникнет какая-нибудь потребность в нем, в Петровиче, стоит им только легонько свистнуть… И он легонько свистнул, показывая, как это надо сделать.

– А ты услышишь? – выразил сомнение Ведущий.

– Не вопрос! – заверил Драйвер.

– А если раньше тебя твой братан нарисуется со своим волком? – пошутил Александр.

Петрович скорчил удивленную гримасу и чуть ли не огрызнулся:

– Какой, блин, братан? Нет у меня никакого братана!

И выскочил из беседки с такой скоростью, что могло показаться: он прямо-таки растворился в воздухе.

Александр обернулся к Мите и подмигнул ему: дескать, я же вам говорил – троллит.

Молча принялись за еду и питье. Митя не кашлял. Профессор ел неохотно и с мрачным лицом. Сделав несколько больших глотков из пивной кружки, он дальше и пить стал мрачно: коротко и будто брезгливо прихлебывая.

– Я уже, помнится, объяснился в любви к вам, – заявил Трулль. – Вернее, к вашей теории девяти комнат, которую вы нам вчера изложили. Честное слово, продуктивная конструкция.

Сенявин лишь мрачно глянул на Трулля. А тот продолжал:

– Еще вчера я подумал: эту матрицу профессора Сенявина надо взять на вооружение. Ведь у меня, как у всякого думающего человека, тоже есть свои наблюдения, если хотите, анализы. Но я до сих пор не мог их, так сказать, системно организовать. А вы мне вчера подсказали, как это делается… Вы зря улыбаетесь. Я совершенно серьезно говорю.

Сенявин и не думал улыбаться – что-то попало ему между зубов, и он, раздвинув пальцами нижнюю губу, пытался освободиться от раздражителя.

– Ну а сегодня – вашбиоисторический подход, взгляд на народ, на нацию как на живой организм, у которого, типа, свои болячки, в том числе как бы наследственные… Гениально! Для меня – однозначно!

Тут Сенявин и вправду улыбнулся. Но, похоже, не Сашиному признанию, а тому, что наконец-то освободился от помехи во рту.

– Вот я и решил частично воспользоваться вашей методикой, чтобы изложить собственные взгляды. И с чем-то с вами безусловно согласиться, а с чем-то как бы поспорить. При этом очень прошу учитывать, что, хотя у меня и имеется университетское образование, но по сравнению с вами я, конечно же, дилетант и так далее, и так далее… Короче, не надо сразу же на меня набрасываться.

Вместо ответа, мутно глядя на Трулля, Профессор тыльной стороной руки отряхнул пену со своей бороды и приложился к пиву.

– Абсолютно согласен, – продолжал Александр, – что у России, как у всякой великой страны, имеется целый ряд… негативных тенденций, давайте так скажем. И если, как вы предлагаете, посмотреть на нихбиоисторически, их вполне можно назвать заболеваниями. Но эти заболевания, дорогой Андрей Владимирович, можно и нужно лечить.

– И вы знаете, как они лечатся? – устало спросил Сенявин, не глядя на Трулля, а разглядывая волчью морду на своей кружке.

– Знаю. Перво-наперво надо отказаться от хирургии. У нас чуть что – сразу за нож и давай кромсать по живому! Не мне вам, мудрому эксперту, объяснять, как у нас это столетиями делалось: без наркоза, в, так сказать, антисанитарных условиях. Хватит мучить несчастную женщину! Есть ведь и другие средства лечения – терапевтические!

– У нас в медицине, молодой человек, много хороших хирургов. Но знающих терапевтов почти не осталось, – грустно заметил Андрей Владимирович.

– Главное – правильный диагноз поставить, – не отвечая на реплику, продолжал Александр. – И ваш, профессор, диагноз, конечно же, впечатляет. Но вы, как я заметил, постоянно, медицинским языком говоря, завышаете и кровяное давление, и содержание сахара в крови, и так далее, и так далее. Вы, например, утверждаете, что чуть ли не двадцать процентов бизнесменов собираются уехать из страны. А, по моим данным, сегодня, в двенадцатом году, уехать хотят только пять процентов… И в других цифрах у вас какая-то… я не знаю… негативная мифология!.. Это тоже, между прочим, наш болезненный комплекс. Другие народы этого не делают. А мы постоянно себя оговариваем, сочиняем про себя разные мифы. О том, дескать, что больше всех на свете воруем и пьянствуем чуть ли не со времен Рюрика. Англичане, между прочим, пьют в два, если не в три раза больше нас…Таким образом, как мне в интервью говорил один академик, в мозгу создается, типа, матрица. Он ее назвал матрицей патологического состояния. Она как бы помогает организму приспособиться к болезни, смириться с ней. Чтобы поправиться, эту матрицу надо разрушить… Вы понимаете, о чем я? Вы ведь сами говорили, что мы любим свои болезни…

Профессор не ответил. Он теперь изучал крышку: то открывал, то закрывал ее на пивной кружке, нажимая на серебряный хвостик.

– С вашего позволения, начну диагностику сэкономического этажа. Тут сразу надо признать, что мы находимся как бы в переходном периоде. У нас переход к капитализму начался в последней трети девятнадцатого века. Потом произошла – тут я с вами согласен – большевистская контрреволюция, которая на семьдесят лет вернула нас обратно к русскому крепостничеству. Так что в девяностые годы прошлого века у нас снова началось первоначальное накопление капитала и вместе с ним – дикий капитализм, который уже закончился.

– Вы, часом, не марксист? – тоскливым тоном перебил Трулля Профессор.

– Нет, не марксист. Не тревожьтесь, Андрей Владимирович, – весело откликнулся Телеведущий. – Однако считаю, что с Марксом у нас обошлись, ей-богу, по-хамски. Сначала его изнасиловали – не побоюсь этого слова, – превратив его великое учение в косячий ленинизм. А затем, с началом перестройки, и вовсе, как говорится, сбросили с корабля истории. И зря, очень зря. Маркс – однозначно великий ученый! В том, что касается экономики капитализма, общественно-экономических формаций, его теория до сих пор продуктивна и многое объясняет из того, что с нами произошло и происходит… Другое дело, что он, как это случается с другими крупными теоретиками, он слишком зафанател со своей главной темой – то бишь производительными силами, которые якобы определяют и производственные отношения, и так далее, и так далее… Базис, конечно, базисом. Но я еще в школе не мог догнать. Я, например, представил себе корабль и стал думать: ну да, он движется благодаря винтам и моторам, которые там, в трюме, в корабельном базисе, тяжело эксплуатируются и производительно трудятся. Но включают и выключают моторы, управляют общим движением – с капитанского мостика. Он наверху корабля, а не в трюме. То есть командует капитанская «надстройка». И какие-то научные головы придумали и спроектировали и трюм, и командную рубку, и так далее, и так далее. Вы их называете третьим этажом…

Профессор перестал теребить крышку и возвратился к пощипыванию вяленого лосося.

– Окей! – воскликнул Александр, доставая из кармана смартфон. – Давайте посмотрим, так сказать, динамику нашего переходного периода. Она по многим показателям позитивна. Приведу лишь пару-тройку показателей. По сравнению с 1999 годом ВВП вырос в два раза. В три раза возросли реальные доходы населения. Более чем в два с половиной раза уменьшилось число людей, живущих за чертой бедности. Когда Путин пришел к власти, у нас лишь десять процентов были на уровне среднего класса. Теперь таких граждан почти двадцать пять процентов от общего числа… И уже стал появляться как бы новый тип бизнесменов, для которых деньги – не самоцель, а средство, так сказать, для реализации все более и более крупномасштабных проектов, своего предпринимательского интереса и своих творческих амбиций.

– Да уж! – пережевывая, вздохнул Профессор.

– Еще какда уж! – игриво поддержал его Александр и, мгновенно посерьезнев, рассуждал: – Конечно, мы лишь в начале пути. Мы лишь начинаем строить то, что некоторые мои ученые гости называют «капитализмом с человеческим лицом». Но нам уже ясно, что надо делать. Наши ведущие экономисты нам эти цели указывают. Надо, типа, полностью пустить в дело наши резервы, которые сейчас лишь на шестьдесят процентов используются. Надо сократить государственный и расширить частный сектор нашей экономики. У нас у государства пятьдесят процентов экономики, то есть половина. У Франции – двадцать пять, у Германии – всего десять. Надо взять с них пример.

– Заграница нам поможет, – изрек Сенявин.

– Мы сами должны себе помочь. Экспорт у нас хайповый. Мы успешно продаем углеводороды, металлы и высокотехнологическое вооружение. Но для себя мы почти ничего не производим. Наш внутренний рынок мы реально забросили. Многие наши беды – от низкой заработной платы, которая помимо всего прочего развращает предпринимателя. Надо увеличивать, а не уменьшать реальные доходы населения. Иначе не будет необходимого спроса… Вот, в самом кратком виде, главные направления, так сказать, восстановительной терапии для нашей экономической плоти.

– Да уж! – повторил Профессор и вновь сосредоточился на пиве.

Митя лишь изредка пальцами отщипывал и клал себе в рот кусочки лосося, ни разу не притронувшись к пиву. Он неотрывно смотрел на Ведущего.

– Понимаю ваши сомнения, уважаемый профессор. Я их не разделяю, но мне ясна, так сказать, причина. Эти задачи, которые я перечислил, никакие производительные силы, ясное дело, не решат. Нужны силы общественные, продуктивные силы вашеговторого этажа. И прежде всего нужен демос, а не охлос, который вы нам так пронзительно описали вчера, сравнивая нас с зебрами, антилопами и так далее, и так далее… Тут, к сожалению, намного меньше продуктивных экспертных предложений, чем в экономике. Придется попробовать, как говорится, на свой страх и риск… Вы только не удивляйтесь, но я основным моментом, как бы стволовыми клетками общественного организма, считаю дружбу, или точнее – товарищество. Один из наших известных кинорежиссеров как-то сказал, что в России, типа, совсем исчезла дружба между людьми. Она осталась только в тюрьме, в больнице и на войне. А я предлагаю эту дружбу-товарищество начать восстанавливать во всех направлениях. Но не такую, какая в тюрьме или в больнице. И не такую, которая была при советской власти. Принципиально другое товарищество… Не сердитесь, я использую несколько иностранных слов. Так будет короче. Оно должно быть человекоцентричным, толерантным, свободным, ответственным, сочувствующим, деятельным и, наконец, радостным. Что я имею в виду? В центре всегда должен стоять конкретный человек, личное достоинство которого все уважают и, если надо, охраняют и защищают. Это – первое и главное требование. Из него вытекает второе – уважение к чужому мнению. Не единомыслие, которое в нас, так сказать, втюхивали при советском режиме. Нет – разномыслие. Но умение выслушать противоположное мнение, без того чтобы сразу же его заклеймить. У нас ведь любую тему возьми, хоть политическую, хоть историческую, хоть, не знаю, какую угодно, как сразу же вцепятся друг в друга и начнут клеваться, как петухи, или грызться, как собаки. Нет, ты сперва выслушай другого человека, терпеливо и уважительно, и постарайся понять, о чем он говорит и почему он это говорит, какая за ним стоит правда. Тогда, может, и вцепляться не понадобится. А если надо возразить, то возражай как человек сочувствующий своему оппоненту. Он ведь, если подумать и разобраться, никакой не враг тебе, а сосед – по дому, или по городу, или по государству, в котором вы оба живете и хотите жить счастливо. Сегодня он с тобой спорит, а завтра может стать твоим попутчиком, партнером, товарищем. Тогда вашему товариществу цены не будет. Оно будет свободным, потому что никто ведь не заставлял вас в него вступать… И наконец, еще одно, очень важное требование или характеристика. Это товарищество должно быть обязательно ответственным. Еще древние греки нам объяснили, что свобода подразумевает ответственность. И чем больше свободы, тем больше должно быть ответственности. И тем она шире должна быть. Ты прежде всего перед самим собой, перед своей совестью отвечаешь за свои дела и поступки. Ты всегда – воин и всегда – в поле! За все отвечаешь и во всем негативном, которое вокруг тебя происходит, несешь ответственность. Только тогда есть надежда, что нынешняя эпоха коллективной безответственности рано или поздно сменится эпохой коллективной ответственности. И стадо станет товариществом или содружеством – гетерией, как говорили древние греки.

– У лошадей, представьте себе, тоже есть гетерии. И, кажется, у диких ослов тоже есть, – зевнув, объявил Профессор. С кружкой в руках он откинулся на перила ротонды и прикрыл глаза.

– Вот видите! – будто обрадовался Ведущий. – Даже у ослов такое встречается!

– А у людей такие замечательные товарищества, которые вы нам описываете, вы часто встречали? – устало спросил Сенявин и снова зевнул.

– Представьте себе! Недавно, когда один за другим затухли организованные «сверху» различные молодежные движения, сами собой, через Интернет, стали организовываться, типа, объединения или команды наподобие тимуровской… Они себя по-разному называют. Но общее для них наименование –волонтеры. Потому что по собственной воле вызвались и ни на какое материальное вознаграждение не рассчитывают. Кто-то старикам помогает. Кто-то в больницах за тяжелыми больными ухаживает, к которым нянечек не дозовешься. У вас, в Питере, создали добровольную молодежную службу безопасности, и ей удалось задержать серийного маньяка, нападавшего на девушек, за которым наша доблестная милиция больше года гонялась. В соседнем Пскове возникла молодежная организация «Псковские дороги» – сами следят за дорогами и местное районное и областное начальство заставляют следить и чинить… Их все больше и больше, этих добровольных товариществ, маленьких и больших. В Сибири, например, более миллиона молодых людей участвуют в движении, которое собирает мусор с Байкала; несколько сотен тонн собрали… Я с ними не раз встречался, с этими волонтерами, на выездах и в телестудии… Их пока немного. Но у нх особый генетический код. Они, если биоисторическим языком разговаривать, самообновляются, специализируются, превращаются в клетки различных тканей и органов и в нашем государственном организме могут создать то, что мы называем гражданским обществом.

– Ишь как он по всей дороге заливает нам колокольчиком! – вставил Профессор.

– А как же! – радостно воскликнул Ведущий. – Вы же нам объяснили, Андрей Владимирович: чтобы восстановить наше национальное здоровье, нам вместо сволочи и охлоса демос нужен – независимое и ответственное гражданское общество. Но такое общество сверху не образуется. Дом с крыши не строят. Демократия растет и строится снизу, вместе с просвещением, образованием, простите, с реальной и достойной медициной, для всех – богатых и бедных. У больного и необразованного народа демократии быть не может… Более того, для народа, который столетиями жил при монархии и до сих пор при ней живет, резкий переход к якобы демократии может быть очень опасным. Мы это в легком варианте видели у нас в девяностые годы…Как недавно высказался один остроумный человек, наша Госдума была высажена на российское политическое поле, как редиска осенью… Действительно, если разобраться, наш парламент и по своему названию, и по реальному влиянию…

Тут Профессор снова перебил Трулля:

– Подайте бывшему члену Государственной думы.

Сенявин не только произнес это жалобным тоном. Он телом подался к столу и далеко выставил вперед пустую пивную кружку, страдальчески глядя на Александра.

Тот лишь на секунду замешкался. И сразу предложил:

– А вы попробуйте свистнуть, профессор. Петрович велел свистеть. А мы заодно проверим…

Александр и договорить не успел, как у входа в люстхус образовался карел.

– Петрович не только все слышит. Петрович все видит и знает.

В одной руке Драйвер держал пивную кружку, в другой – поднос с небольшим хрустальным графином и элегантным лафитничком. Кружка была почти такой же, как та, которую опустошил Профессор, но вместо головы волка из нее выпирала медвежья морда.

Поставив все это перед Сенявиным и забрав пустую кружку, Петрович заявил:

– Рекомендую еще несколько глоточков пива. А затем, так сказать, воду жизни. Не пивом единым жив человек. Как в Писании сказано.

Сказал и исчез, так же стремительно и неожиданно, как и появился.

Сенявин не только ничего не успел сказать в ответ. Он даже рукой с досадой махнул лишь после того, как Драйвер то ли шмыгнул за колонну, то ли растворился в воздухе.

– Так я, с вашего разрешения, продолжу, – после короткого молчания заговорил Александр. – Мы до сих пор живем при монархии… Чтобы не возникло недопонимания, уточню: выборной президентской монархии. Но наш монарх-президент все время подчеркивает, что нам необходимо идти по пути демократии – тут у нас просто нет выбора, если мы хотим быть современным и цивилизованным государством… Но для того, чтобы возникла настоящая демократия, нужно, как мы знаем, реальное разделение властей и реальная, продуктивная оппозиция. Ее у нас нет ни в парламенте, ни тем более в обществе. Есть некая, типа, либеральная стая. Она теперь именует себя «креативным классом». Хотя на самом деле – еще большийохлос! И по озлобленности, и по грызне друг с другом, и по своей, если хотите, политической бесполезности. И многие из них – завзятые приживальщики, как, помните, старший Верховенский в «Бесах».