Молот Тора

Сенявин сосредоточенно разглядывал медвежью морду на новой кружке и «да уж» не произнес.

– Среди этих ребят, между прочим, есть реально талантливые люди. Но продуктивной оппозиции им не создать. Продуктивная оппозиция должна не только критиковать власть и делать это конструктивно. Она должна с ней сотрудничать в решении общих задач, которых у нас множество, и прежде всего в возрождении России, оздоровлении ее великой Плоти, очищении ее талантливой Души. Оппозиция должна идти навстречу власти таким образом, чтобы той ничего не оставалось, как отвечать ей, типа, взаимностью: в экономике, в политике, я не знаю, в культуре. Власть – любая, не только у нас – так устроена, что стремится всюду засунуть свои головы… Вы ее очень ярко сравнили с Гидрой… Но Гидрой, миллионноголовой и паразитической она становится, если ее развратить… своей покорностью!.. На всякую Гидру нужен Геракл. Убить ее он не может, потому что она часть нашей жизни. Большевики попытались, и вспомните, что из этого вышло: она только разрослась и осатанела, как вы нам показали… Настоящий герой должен Гидру взнуздать, укротить и заставить работать на себя. Прежде всего сделать ее понятной народу и бизнесу, который этот народ кормит. Он должен этих вашихразумников образумить – сделать из них не трутней-кормленцев, а высокообразованных менеджеров и эффективных управленцев. Он должен максимально сократить и омолодить эти командующие головы, потому что старые слишком подвержены нашим застарелым болезням, и, пока их будешь лечить, сам от них какую-нибудь заразу подцепишь… Все это уже начал делать наш президент. Но одному ему это, ясное дело, не под силу. Ему нужна мощная народная помощь, чтобы… чтобы, да, очистить наши громадные авгиевы конюшни. Мы великий народ, великая страна, – не манной небесной питались и дерьма после себя много оставили.

– Гигант мысли, особа приближенная к императору, – вдруг изрек Профессор и приложился к пивной кружке.

– Не понял, – признался Ведущий и поспешил солнечно улыбнуться.

Прежде чем ответить, Сенявин сделал еще несколько глотков. Потом пояснил:

– Простите. Я снова классиков вспомнил… Я вижу, вы нежно любите нашего президента… Похвально, молодой человек.

– Спасибо за поддержку, – не растерялся Александр. – Я ведь тоже над собой работаю, старые комплексы изживаю, на которые вы нам указали. И первый наш комплекс – неблагодарность… Вы, кстати, о нем не упомянули. Мы слово «спасибо» разучились произносить. Мы всё готовы ругать. И чем больше для нас делают, тем сильнее мы недовольны… Не буду на личности переходить и перечислять то, за что я всегда буду благодарен Путину… Сейчас я хочу сказать, что, пока мы не отделаемся, невылечимся от наших болезненных комплексов, ничего у нас не получится. И повторю: неблагодарность – первейший наш комплекс. Мы не только другим людям – мы и себе, представьте себе, неблагодарны!.. Отсюда – другой русский комплекс. Вы его ярко описали. Но я хочу добавить: насколько мне известно, никто из народов, кроме нас, русских, таким, типа, самопрезрением, самоуничижением не занимается. Мы, такой сочувствующий народ, к самим себе такие бесчувственные!.. Отсюда и пресловутое русское уныние. Вы, русско-православные, я догадываюсь, не гордыню, как католики, а уныние объявили самым страшным смертны грехом, потому что сами же это чувствуете… Американцы про нас говорят: «fucking Russian minor» – «чертов русский минор», давайте так переведем. И этот наш русский минор тоскливый какой-то, скучный, убогий… За это я, между прочим, не люблю Чехова, которого вы назвали гением театра. В его пьесах чуть ли не все герои только и делают, что жалуются на свою жизнь, тоскуют о том, что она у них, типа, пропала, и от скуки готовы не только сад вырубить и чайку убить, но и в человека от нечего делать выстрелить…

Профессор тем временем сделал еще несколько глотков и решительно отодвинул от себя пивную кружку.

А Трулль вдохновенно продолжал:

– От всех этих комплексов – неблагодарности, неполноценности, темного уныния – нам в первую очередь надо освободиться. Пусть каждый, вместо того чтобы ругать темноту, зажжет хотя бы одну свечку, как говорил один из моих учителей. «Больше света!» – как кто-то из великих сказал… Я не вспомню… Хватит, друзья, страдать – надо быть счастливым. По крайней мере, надо хотеть быть счастливым. Потому что все в жизни начинается с желаний. И если ты хочешь быть счастливым, ты им рано или поздно обязательно станешь. И так же наоборот…

– Вы же не любите Чехова – перебил Трулля Сенявин, вертя в пальцах запотелый лафитник.

– Вы это к чему?

– К тому, что у него в пьесах не только нытики живут. Вмести с ними сожительствуют разные пети трофимовы, вареньки и сонечки, разные тузенбахи… Вовсю лепечут о счастье, о грядущем непременном и радостном благополучии.

Профессор перестал вертеть лафитником и поставил его на стол.

– Потому что именнолепечут… И с тех пор больше ста лет прошло, – возразил Трулль. – Как недавно нам объяснил Дмитрий Аркадьевич, у нас началось перевоплощение, или, точнее, возрождение. Великий русский Феникс, пережив страшные пожары трех войн – двух мировых и одной гражданской, кровавое наводнение сталинизма и медные трубы распада империи, стал постепенно и неуклонно возрождаться… Смотрите, профессор, как у меня образно вышло! У вас научился.

Сенявин на Трулля, однако, не глянул – он бережно наливал водку в лафитник.

– У нас появилась замечательная молодежь, – продолжал Александр. – Она намного честнее, чем раньше была, потому что ее не учили врать, как с детства учили всех живших в Совке… виноват, при советской власти. Она иногда бывает циничной. Но молодежный цинизм при правильном воспитании – и прежде всегосамовоспитании – с годами проходит и превращается в продуктивную и деятельную критику… И главное, уважаемый профессор, она, наша новая молодежь, не желает страдать, как их деды, и жить уныло и бедно, как их отцы. Современный молодой человек хочет быть успешным и счастливым здесь и сейчас. Сейчас немодно жить бедно и плохо. Поверьте, это уже большой сдвиг – стремиться к счастью не в каком-то далеком и воображаемом будущем, а в том будущем, которое можно построить собственными руками, потрогать, пощупать, как бы попробовать на вкус и изменить его, если оно не понравится. «Волонтер» в переводе означает «желающий». Они умеют желать, эти новые люди! Они будут всё делать для того, чтобы жить хорошо. Они на это заточены. И когда таких новых людей, ответственных, деятельных и радостных, когда таких как бы солнечных людей накопятся сотни и тысячи, они займут в России ключевые места и начнут изменять нашу жизнь, с тем чтобы и другие жили если не счастливо, то по меньшей мере безбедно и не уныло. Для этого в первую очередь надо поменять наш менталитет, избавиться от застарелых комплексов. Потом сосредоточиться, именно сосредоточиться во всех смыслах, на всех этажах: научном, политическом, экономическом, именно сверху вниз, а не снизу вверх, как по Марксу. Тогда можно будет ликвидировать экономическое неравенство между отдельными людьми и различными регионами и народами нашей великой страны. Это под силу только молодым людям. Старшие поколения как бы испорчены своим совковым воспитанием, теми идеологическими шорами, которые им в детстве приклеили, и они их никак не могут отодрать, даже если хотят это сделать.

Трулль перевел дух. Профессор этой маленькой паузой тут же воспользовался.

– Мы должны вырвать наших детей из цепких лап старых улиц! Делайте ваши взносы, господа. Жертвуйте на солнечных волонтеров. Заграница нам поможет. Запад с нами! – провозгласил Андрей Владимирович, решительным движением налил себе водки и с торжественным выражением лица осушил рюмку.

Ведущий выждал, пока Сенявин закусит, и учтиво заметил:

– Как всегда, остроумно. И тоже знакомая цитата. – Александр пригубил из пивной кружки и продолжал: – Но видите ли, дорогой профессор, тут фишка в том, что не заграница – нам, а мы ей, типа, можем помочь.

– Можно спросить вас, Киса, как художник художника: это на каком же блюдечке? – сострил Андрей Владимирович и стал наливать новую рюмку.

– С голубой каемочкой, Остап Ибрагимович! – в тон ему откликнулся Саша. – Если позволите, начнем с Европы. Их прославленные языки стали портиться раньше нашего. В Германии теперь говорят наденглише, во Франции – на франглэ… так это, кажется, называется… Скоро, боюсь, трудно будет отличить француза от немца. Уже не говоря о разных голландцах, поляках и «прочих шведах». Молодежь у них уже сейчас почти полностью национально-безликая, так скажем… И если поминать старика Тойнби с его «внешними» и «внутренними варварами», так эти варвары во Франции, в Германии, в Англии уже давно стали внутренними и полноправными гражданами и поедают европейскую культуру, вернее ее остатки, как, я не знаю… Как колорадский жук!.. Раньше власти боялись выпускать советских людей за границу. Потому что сравнение было не в нашу пользу. Но теперь… Теперь я бы организовал, типа, специальные пропагандистские экскурсии в европейские страны, чтобы наши люди видели, как у них стало грязно, бедно и главное – лицемерно!.. Потому что при всех наших недостатках мы – искренние люди. Даже когда врем. Потому что мы знаем, что врем. А они врут, этого не чувствуя. Они изолгались в своей якобы демократии. Они именно лицемерят. Чувствуете разницу?

– Пока не чувствую. Но готов вместе с вами помянуть несчастную Европу, – сказал Сенявин и опустошил лафитник.

– Ну, вы немного торопитесь. Она еще не окончательно умерла. И мы ей можем помочь, – возразил Александр.

– Любопытно, каким же образом? – поинтересовался Профессор, скривив лицо, потому что еще не успел закусить.

– Окей, объясняю. Старая и больная Европа все больше и больше зависит от Америки. А та страна молодая и полная сил. В Америке тоже демократия, вернее, демагогическая олигархия. И тоже лицемерная. Но американское лицемерие в корне отличается от европейского. Американцы строят из себя демократов только у себя на родине. А в отношении других стран – как у товарища Бендера, который вам вдруг припомнился: «Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся! Вот тебе бес в ребро!»… Только Америка командует парадом. Только американская контора пишет сценарии. Выставляй стулья по первому требованию! А иначе будет как в Ливии, или в Ираке и так далее, и так далее – «и дырка от бублика и мертвого осла уши»… Все – чужие на празднике жизни, кроме нее, прекрасной, справедливой, всезнающей, всесильной Америки!.. Так вот, она теперь с недоверием присматривается к Европе. Не нравится Америке эта самая европейская интеграция, какой-то там Европейский союз. Любая интеграция может быть только американской! Соединенные Штаты могут быть только у Америки, а все остальные попытки международных объединений должны стать… простите за выражение, «жертвами аборта»… В такуюжертву они уже превратили ООН. Боюсь, скоро дойдет очередь и до старушки-Европы. Таков закон однополярного мира!

– Ну и? – спросил Сенявин, продолжая морщиться, хотя уже успел закусить.

– Разве не ясно? Кому как не нам, сочувствующей и великой России, разрушить эту, я не знаю, беззастенчивую однополярность, этот наглый американский диктат? Кому как не нам, которые в свое время так много хорошего от Европы позаимствовали, теперь, когда она в опасности, протянуть ей молодую и сильную руку помощи, подставить дружеское плечо, чтобы она, типа, могла на него опереться? Кто кроме нас может – и я скажудолжен – построить мост между Западом и Востоком, Европой и Азией, и с его помощью как бы инициировать строительство нового, многополярного и действительно справедливого мира, в котором не будет диктата одной или двух сверхдержав, а равноправно будут сотрудничать… Мы уже двинулись по этому пути, создав БРИКС…

– Как, как, как? – переспросил Профессор, сделав испуганное лицо.

– БРИКС. Неужели не слышали о такой международной организации?

– Я и о Коньке-Горбунке слышал, – грустно вздохнул Андрей Владимирович и снова налил себе водки. Но коль скоро вы похвалили мою теорию, осмелюсь напомнить, что у меня вСердце нации – вера в Бога! У вас же, милостивый государь, об этом ни слова. Выходит: как у Францева, ни сердца, ни души, а некий патриотический психоанализ.

– Ну почему же нет сердца? – учтиво и осторожно стал возражать Александр. – Я, между прочим, с большим уважением отношусь к верующим,искренне верующим людям… И наш президент – человек верующий… И среди той продуктивной молодежи, от которой зависит возрождение России, Великой России, тоже встречаются иногда верующие люди, воцерковленные, как вы говорите… Они, конечно же, тоже внесут свой вклад… Вполне могу допустить, что в перспективе у нас может возникнуть, что-то как бы похожее на германский ХДС, Христианско-демократический союз. Думаю, это будет даже полезно для нашей политической жизни, если у нас образуется политическая партия, которая декларирует, что она, так сказать, руководствуется принципами, изложенными в Евангелиях, и так далее, и так далее… Но, дорогой Андрей Владимирович, во-первых, как бы вам этого ни хотелось, церковь не может быть политической силой, тем более, по вашим же словам, искалеченная историей. А во-вторых, никакую веру, а тем более религиозную, нельзя навязывать сверху, как это делает РПЦ, Русская православная церковь, и тем самым только отпугивает от себя молодежь… Допускаю, что когда-то православие действительно сплачивало людей. Но сейчас оно все более и более разобщает, отделяя молодежь от, так сказать, взрослых людей, самих этих взрослых часто сталкивая друг с другом…

Трулль замолчал, пригубил из кружи и стал есть; он давно не притрагивался к лососю.

– Вы, коллега, я полагаю, закончили? – спросил Сенявин.

Уже поднесенную ко рту рюмку он поставил на стол. Губы и щеки он старательно растянул в улыбке, так что растянулась даже белая проседь в центре его черной бороды, а белая прядь в волосах над проседью, наоборот, сузилась и скомкалась. Глаза у Профессора при этом были мутными и злыми. С глазами он ничего поделать не мог.

Александр молча кивнул; рот у него был занят едой.

– Тогда позвольте мне… пару-тройку слов, – начал Сенявин, стараясь попасть в труллев вежливый тон. – Честное слово, дорогой Саша, для меня непонятно, почему вы… типа… не любите Чехова. Еще раз повторю: у него ведь есть замечательный Петя Трофимов… Вы этого Петю Трофимова через столетие перенесли и сделали… как бы… марксистом. Вернее, неомарксистом. При этом перевернули Карла Генриховича с ног на голову, но его отношение к России оставили: дескать, надо сначала капитализму развиться, а потом будем о социализме говорить… Зато капиталистический Запад у вас окончательно загнивает, и Европа вот-вот развалится. А России ничто не мешает восстановить исторически прерванный капитализм и возродиться, как Феникс или Жар-птица… Но нет, господа! Пете мешают две вещи! Во первых строках – русское православие, многострадальная Русская православная церковь, от которой этот «чертов русский минор»… и так далее, и так далее… Они, кстати, всем мешали, кого от Русского Духа воротило и кто Русь-Россию отатарить, овизантиеть, оевропеить, опролетарить старался… Пете же… я не знаю… еще и старики разные мешают. Солнце ему заслоняют. Не дают, понимаешь, вырастить и организовать «племя младое, незнакомое»…Он-то, Петечка, это племя уже разглядел и определил свободным, сочувствующим, ответственным, деятельным и радостным… Кажется, я правильно запомнил… Но стариков, то есть нас с Дмитрием Алексеевичем… виноват, Аркадьевичем… надо непременно убрать с дороги… И тут, господа, наконец рождается национальная идея… так скажем… Никак ее сформулировать не могли, а тут она сама нам явилась. В виде котла с кипящим молоком. В этом чудо-котле племя младое царственно преобразится, а всякое старье со своим православием сварится и исчезнет «от глаз прохожего»… Не даром я вспомнил «Конька-Горбунка»… И обратите внимание, Иван-дурак, главный герой сказки, свою карьеру начинает с того, что служит конюхом на царской конюшне. То естьконструктивно сотрудничает с властью, а та в благодарность посылает его за пером Жар-птицы, на поиски Царь-девицы, которая «родная дочь Месяцу и сестра Солнцу». На ней-то и женится наш герой, дабы самому солнечным стать!

Все это Сенявин произносил почти ласковым голосом, с вымученной улыбкой на лице и между словами «пару-тройку», «типа», «как бы», «я не знаю», «так скажем», «и так далее, и так далее» нарочно делал небольшие паузы.

– За Петю Трофимова! Нашего нового сказочника! – завершил свой монолог Андрей Владимирович, осушил рюмку, поднялся со скамьи, огладил усы и бороду и, стирая с лица улыбку, объявил:

– Будьте любезны, передайте нашему Драйверу, что на рыбалку я сегодня больше не поеду. Две ночи не спал. Попробую хотя бы днем выспаться по-человечески.

Выбравшись из-за стола, Андрей Владимирович не совсем твердым, но бодрым шагом направился к выходу из ротонды. Но на пороге остановился и сказал, ни на кого конкретно не глядя:

– Но с котлами надо быть осторожней. Сами обваритесь на хер и молодых людей ошпарите вашим, прости господи, комсомольским позитивизмом.

Когда он ушел, Трулль усмехнулся и, обернувшись к Мите, заметил:

– Не удержался… Концовку немного подпортил.

– «Больше света!» – это Гёте сказал. Перед смертью, – как всегда, с большим опозданием напомнил Сокольцев, с нежностью глядя на Телеведущего.