Оценить:
 Рейтинг: 0

Две королевы

Год написания книги
1884
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 20 >>
На страницу:
2 из 20
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Осыплю тебя золотом, дам тебе самое прекрасное положение рядом с троном… выберешь его сама! Сделаю тебя княгиней, госпожой широких земель.

Дземма обеими руками закрыла глаза.

По бледным устам королевы промелькнула усмешка, она положила палец на губы.

– Тихо! Не плачь! Нужно работать, поднатужить все силы, чтобы победить. Тебе нечего опасаться. Ты должна меня знать. Ты при мне почти с детства… ты смотрела на то, сколько тут битв я должна была вести; а они когда-нибудь меня побеждали?

Все эти пожилые, важные сенаторы, всё это мудрое духовенство, их крикливая шляхта, ораторы, интриганы напрягали на то, чтобы ослабить моё влияние, чтобы у меня его отобрать, а, несмотря на это, оно растёт с каждым днём. Я никогда не чувствовала себя сильней госпожой, никогда ею так не была…

Тут королева прервала себя.

– Ты скажешь мне, что этот брак провели против моей воли. Да, предотвратить брак совсем было невозможно, вся страна его требовала. И я не хочу, чтобы он умер без наследника, но до этого ещё много времени. Теперь жена не должна его у меня отобрать, потому что мне необходимо царствовать с ним, как царствовала с отцом. Я допустила австриячку, – говорила она тише, водя по комнате недоверчивым взглядом, – потому что этот хрупкий цветок быстро тут должен увянуть… потому, что каждая иная могла бы выйти победителем из того испытания, какое её ждёт, она же должна пасть!

Она встала со стула.

– Дземма! Радуйся, – начала она живей. – Везут ему эту жену, но это жертва, предназначенная на погибель. Она прибудет сюда с зародышем смерти. Он, он никогда её настоящим мужем не будет…

Для девушки, жадно слушающей всё, это были вещи малопонятные, неопределённые, но, привыкшая верить в слова той, которая пришла её утешать, почувствовала в себе возраждающееся мужество. Её бледное личико начало слегка покрываться румянцем, прекрасные чёрные глаза поднялись смелей, дух снова вступил в измученную.

Она молча склонилась к руке королевы и оставила на ней поцелуй, за который заплатила ласка.

– Не мучай себя, не грусти, – говорила пани, стараясь придать голосу мягкость, хотя в нём ещё звучал гнев. – Ничто так не вредит красоте, как забота, а ты, ты счастлива, тебе не о чем беспокоиться! Он тебя одну любил и любит, с того времени, как родилась эта любовь.

Это дитя моё, от меня он не имеет таин! Дземма! Нужно пережить эту бурю, которая будет, может, сильной, но короткой. Повторяю тебе, я никогда бы не разрешила этот брак, если бы не была уверена, что смерть его быстро разорвёт.

Девушка, слушая, невольно вздрогнула.

– Ничего не бойся, – проговорила, смеясь, королева, – ни у кого нет тут нужды убивать её, смерть она сама с собой принесёт.

Глаза девушки требовали открыть эту загадку, но брови королевы грозно стянулись и она добавила:

– Это моя тайна!

Она приложила палец к губам.

– Будь весёлой, этот гость промелькнёт, как тень, а я не допущу, чтобы он покинул тебя ради неё ни на минуту. Она будет женой и королевой, но ни его сердца, ни правления не коснётся. Это жертва. Разве я виновата, что нам её навязали?

Дземма ловила каждое слово, но заговорить не смела.

Темнота вечера стала распространяться всё больше в этих комнатах, мало освещённых окнами.

Королева дважды сильно хлопнула в ладоши и из-за портьеры спальни появилась женская головка.

– Света! – воскликнула госпожа… и, быстро запечетлев поцелуй на лбу Дземмы, она дождалась только немедленно появившиеся свечи, чтобы быстро выйти за ними из комнаты итальянки.

Собираясь уже её покинуть, она шепнула ещё ей на ухо:

– Дземма! Будь красивой и весёлой…. Грустного лица он не любит. Притворяйся, что ничего не знаешь… Пой ему и улыбайся ему. Ты пани и ты королева его сердца…

Сказав это, она вышла важным шагом, а оставшаяся на месте Дземма закрыла глаза и держала так руки, прижатые к лицу, пока служанка, возвращающаяся со светом, не пробудила её от задумчивости.

* * *

Две молодые служанки королевы ждали её со свечами в тяжёлых серебряных подсвечниках, а другие две, одинаково одетые, должны были идти за пани, неся веер, перчатки, платок и накидку. Государыня шла медленным шагом, проходя сначала комнаты, которые занимал её женский двор, гораздо менее красивые, чем покои Дземмы, потом часть коридоров и замковых галерей, из которых открывался вид на внутренние дворы.

Внимательный глаз королевы распознавал здесь среди коней, службы, карет и экипажей особ, которые находились в замке, цвета каждого двора и упряжки господ. Её подвижное и чувствительное, гордое лицо по очереди то прояснялось, то хмурилось.

Были это её сторонники и неприятели, потому что высшие классы общества делились тогда на два вражеских лагеря, открыто борящихся друг с другом, которые, хоть иногда соприкасались друг с другом, помириться не могли. Во главе одного из них стояла королева Бона, которая сама хотела всем распоряжаться и требовала, чтобы Польша сдалась ей и легла у ног государыни, чтобы она имела возможность делать с ней, что ей нравилось; другой, казалось, воглавляет король Сигизмунт Старый, но в этот период жизни удивительно безразличный, свысока глядящий на всё, что делалось на свете, не имел ни сил, ни охоты вести войну.

С величественной серьезностью, с подобием философской иронии смотрел он, улыбаясь, на игры судьбы, на гнев жены, доходящий аж до ярости, на сопротивление, которое ей оказывали достойные мужы сената, на очередные победы своих приятелей и приспешников Боны. В Сигизмунде было что-то от молчаливого, холодного, сдержанного отцовского характера и во многих случаях он его напоминал, превосходя только большим величием, достоинством, о котором он заботился, и тучностью, какая появилась в последние годы.

Приятели, пособники, союзники, любимцы Боны брали с каждым днём верх, а король, казалось, даже не оценивает поражения, какое терпел. В одном только деле брака сына с близкой родственницей Елизаветой, внучкой Владислава Чешского, очень давно решённом, которому Бона упорно сопротивлялась, именно король более энергичным проявлением воли победил. Брак был решён. Бона не могла противостоять этому, но заранее поклялась отомстить и преследовать ту, которая помимо её воли должна была прибыть и отобрать сердце сына, может, мужа, и делить, если не вырвать, её власть.

Проходя по коридорам, королева бросала рассеянные взгляды, с выражением гнева, на людей, которые ей встречались. Почти все они, зная это лицо пани, старались прошмыгнуть незамеченными – Бона была раздражённая и гневная!

Было известно, что в эти минуты раздражения малейшая вещь могла довести до безумия государыню, которая вспыльчивости своей ни скрыть, ни обуздать не пыталась.

В помещениях, которые вели одновременно в покои короля и королевы, где собиралось множество ожидающих аудиенции, где отдыхали придворные пана и пани, королевские каморники, двор духовных, прибывших в замок, – недалеко от той двустворчатой двери, через которую королева Бона должна была войти в свои покои, стоял, точно специально поставленный на перешейке, мужчина в чудаческой одежде, с не менее оригинальной физиономией, глядя на которого придворные хохотали, показывая его друг другу.

Этот разодетый мужчина средних лет, казалось, вовсе не обращает на это внимания.

В правление Сигизмунда в Польше, как никогда, наплодилось таких разнообразных, таких странных, подхваченных с разных сторон света нарядов, что национальной одежды, как свидетельствуют современные писатели, отличить было почти невозможно.

Одна старомодная, простая епанча её заменяла. Среди множества итальянской, турецкой, французской, немецкой, чешской одежды многое поражало странностью, но как раз это притягивало тех, кто её носил. Она обращала на них взгляды, чего бы иным способом не достигли.

Стоявший у дверей мужчина, Петрек Дудич, сейчас королевский каморник, хоть панской каморки никогда не видел, выглядел чересчур своебразно.

Немолодой, он нарядился коротко, слишком ярко, вроде бы по-итальянски, без вкуса, а его сухая, длинная, костистая фигура в облегающей одежде казалась еще более худой и удлинённой. На загарелой обнаженной шее, которую оплетали жилы, сидела небольшая голова с редкими волосами, старательно причесанными, и с потешным и мерзким лицом.

Круглое, плоское, кроме сильно выступающих щёк, с маленькими глазками, это лицо отличалось едва заметным носом, сидящим на нём как солидное покрасневшее зерно боба, и неимоверно отдаленными от него губами, широко растянутыми от уха к уху. Относительно большое пространство между носиком и ртом хотели занять усики, но они были жалкие, необильные и выщепанные.

Дудич был ужасно отвратителен, а ему очень хотелось быть красивым, что доказывала эта итальянская, изящная, дорогая одежда, безыскусственного покроя – делающая его каким-то монстром.

Дудич, некогда бедный слуга, сомнительного дворянского происхождения, служил на дворе того славного подскарбия Костелецкого, после которого Бонер взял солончаки.

Этот несчастный Костелецкий влюбился в ту силезку, которую с собой раньше привез Сигизмунд, мать Януша из литовских князей, и женился на ней, невзирая на то, что она была королевской любовницей. Не простил ему этого брат, порвав с ним, и такое от него, от панов и шляхты встречало презрение, что бедняга от расстройства умер.

При этом муже великой отваги, прекраснейших качеств души, который только имел мягкое сердце, Дудич провел долгие годы, а так как был им предназначен для солончаков, солью заработал состояние и стал богатым человеком.

Люди над ним смеялись, потому что и заикался, и смешно выглядел, но кошелек имел набитый, поэтому его подчас ни один проклинал. Каким образом Дудич попал на панский двор и его назначили каморником, об этом знал только он один.

Попав в замок, он умел так обходиться с людьми, что, хоть служил королю, хоть целовал руку ксендза Мациевского, не менее низко кланялся Гармату, а в покои королевы доступ был разрешён. Его мало кто любил, но также никто не гнушался и не отталкивал.

Дудичу было, вероятно, больше сорока лет; он до сих пор не был женат и только теперь думал вступить в святое состояние брака… сердце имел мягкое и пылал великой любовью – невероятно – к самой красивой из девушек двора королевы Боны – к той обожаемой, воспетой Дземме (Гемме) Пагилари, в честь которой поэты складывали оды… а потихоньку говорили, что молодой король Сигизмунд Август давно смертельно был в неё влюблён.

Это было бы непростительной наглостью для Дудича, если бы Дземма не была бедной, бедной, как костёльная мышка, а он не метил уже в паны. Знали, что пан каморник имел несколько деревень в Краковском и, помимо этого, денег у него хватало.

Девушка глядеть на него не хотела; говорила, что он пробуждал в ней неописуемое отвращение… но королева Бона, опекунша Дземмы, которая занималась её судьбой, хорошо знала о том, что Дудич вздыхал по прекрасной неаполитанке, иногда злобно усмехалась, и не выгоняла его, не отталкивала. Напротив, временами могло казаться, что поощряла выдержку, что давала ему какие-то надежды.

<< 1 2 3 4 5 6 ... 20 >>
На страницу:
2 из 20