Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг.

Жесткие подходы М. Покровского к российской истории Сталина, похоже, настораживали, но, зная об активной поддержке основателя послеоктябрьской русской исторической школы со стороны Ленина, он до самой смерти ученого четко и недвусмысленно поддерживал его позиции, например тезис о том, что в СССР строится не национальное государство, а государство мирового пролетариата. Так, когда немецкий писатель Эмиль Людвиг 13 декабря 1931 года спросил Сталина, допускает ли он параллель между собой и Петром Великим, то генсек не задумываясь пояснил: нет, с Петром он себя не отождествляет, прежде всего, потому, что Петр Великий создавал и укреплял национальное государство помещиков и торговцев, а он, Сталин, ставит себе в задачу «не укрепление какого-либо «национального» государства, а укрепление государства социалистического, и значит – интернационального, причем всякое укрепление этого государства содействует укреплению всего международного рабочего класса»[17 - Сталин И.В. Соч. М.: Госполитиздат. Т. 13. С. 105.].

В этот период генсек еще не решался публично возражать академику по вопросу исторической роли русского народа. Михаил Николаевич же четко исходил из того, что не нес в себе русский народ никакой объединительной роли по отношению к другим народам, а был, как и указывал Ленин, «русским держимордой», угнетавшим все другие присоединенные к Русскому государству народы. Так, когда председатель ЦИК Грузинской ССР Филипп Махарадзе (1868–1941), известный по конфликту со Сталиным в 1922 году в вопросе по поводу федеративного устройства СССР, в 1931 году имел неосторожность высказаться о положительном историческом взаимоотношении Грузии и России, это так возбудило Покровского, что он на Всесоюзной конференции историков-марксистов тут же взял слово и произнес: «Великорусский шовинизм есть опасность много большая, чем это могут себе представить некоторые представители нацменьшинств. Еще раз повторяю, я считаю, что т. Махарадзе относится к нам, русским, слишком снисходительно. В прошлом мы, русские, – а я великоросс самый чистокровный, какой только может быть, – в прошлом мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить»[18 - См.: Юрганов А.Л. Указ. соч. С. 89.].

Более того, в основание созданной им схемы исторической науки послеоктябрьского периода Покровский заложил тезис о том, что вся русская дореволюционная историческая наука, базирующаяся на трудах Чичерина, Соловьева или Ключевского, – это наука помещичье-буржуазная, а значит – контрреволюционная. Прежде всего она таковой является потому, что в свою основу кладет историю русской нации и русского национального государства, а этого последнего, по Покровскому, просто не существовало. До самого своего ухода из жизни в 1932 году ученый боролся за то, чтобы прежнюю историю России заменить на новую – историю народов СССР. Характерный в этом плане пример: в августе 1928 года, когда Покровский задумал созвать Всесоюзную конференцию историков-марксистов, то включил в структуру конференции секцию «История России». Но через три месяца спохватился и переназвал секцию – «История народов СССР», объяснив это в следующих словах: «От одной из устаревших рубрик нас избавил коммунистический стыд. Мы поняли – чуть-чуть поздно, – что термин «русская история» есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и «единой неделимой»[19 - Отечественная история. 1994. № 3. С. 148. Цит. по: Юрганов А.Л. Указ. соч. С. 90.].

Изучавший эту тему профессор РГГУ А.Л. Юрганов справедливо замечает на этот счет: Покровский табуировал целую область знания об этапах развития нации, особенно русской.

А вот Сталина в этом плане мучил не «коммунистический стыд», а нечто иное: его все больше беспокоило, что строительство Советского Союза, основанное на ленинском принципе размывания государствообразующей роли русского народа, сопровождала оголтелая политическая кампания в прессе союзных республик с призывами покончить с великорусским великодержавным шовинизмом и раздававшиеся там требования каленым железом выжечь колонизаторское наследие русского царизма, все еще живуче присутствующее в поведении русских коммунистов.

К 1932 году это обстоятельство стало приводить к тому, что стала расползаться по национальным швам вся политическая организация советского общества. Жестко контролируемый из Москвы коммунистический партийный аппарат своей политической и идеологической деятельностью, конечно, достаточно жестко скреплял обручи советского политического организма по всей стране, но достаточной социальной прочности он все же не обеспечивал, то тут, то там постоянно возникали очаги политического недовольства политикой партии. Генсека это сильно беспокоило. Ленина в политической жизни уже десяток лет не было, и это можно было пережить. Но под вопрос вставало существование самого ленинского творения – Советского Союза. Спасать надо было государство и руководившую в этом государстве абсолютно всем «партию меченосцев», как называл ее Сталин.

Генсек в этот период (как, впрочем, и позже) сильно опасался военного столкновения с Западом, и у него не было уверенности в том, что если война случится, то СССР ее непременно выиграет. Это Бухарин мог убеждать себя и страну в том, что если Запад развяжет войну против России, то в ходе ее империализм окончательно погибнет. «СССР, – писал Николай Иванович в редактируемой им газете «Известия» 6 июля 1934 года, – не боится войны. Не боится постольку и в том смысле, что считает свою победу обеспеченной… Великие завоевания социалистической страны, сплоченность народных масс, единство партии, качества великолепного руководства сыграют свою решающую роль». «Советский патриотизм есть доблесть всего международного пролетариата, который хочет победить и который победит наверняка». И потому если дело дойдет до войны, то, писал Бухарин, кончится эта война тем, что «засияет красная звезда по всей земле».

Сталин так не считал. Генсек понимал, что СССР может дать отпор Западу только в том случае, если ему будет противостоять сплоченный русский национальный элемент, доля которого в общем составе населения СССР составляла около 70 %. Но для того, чтобы русские такую роль на себя приняли осознанно, им нужно было сообщить, что именно они-то и являются ведущей социальной силой советского общества.

И генсек принялся разворачивать идеологическую лодку. Но для этого нужно было публично отказаться от исторической концепции М. Покровского, который в упор не хотел видеть русский народ как нацию, уж тем более – как нацию государствообразующую.

Здесь я не могу не сделать отступления и не сказать, что еще в 2010 году д. и. н., профессор РГГУ Андрей Львович Юрганов [р.1959] осуществил очень большую работу в архивах Российской академии наук и Института истории Коммунистической академии при ЦИК СССР 1930–1940-х годов и пришел к выводу о том, что по самым существенным вопросам в означенном выше ключе Сталин начал расходиться с М.Н. Покровским еще в начале 1927 года. Но окончательно порвал с исторической концепцией Михаила Николаевича только после смерти последнего. Андрей Львович всю эту историю подробно изложил в своем почти 800-страничном фундаментальном труде «Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма», увидевшем свет в 2011 году.

Внешне этот поворот вначале выглядел довольно безобидно. 27 декабря 1929 года Сталин выступает на конференции аграрников-марксистов и ставит вопрос о «разрыве между практическими успехами и развитием теоретической мысли». Этот упрек в адрес исторической школы Покровского, заключающийся в том, что предлагаемая академиком теория перестает отвечать нуждам практического строительства социалистического государства, никто не заметил, включая и самого Михаила Николаевича. Тогда Сталин переходит к практическим действиям и в октябре 1931 года пишет письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма», которое публикуют все московские партийные идеологические журналы («Большевик», «Пролетарская революция», «Коммунистическое просвещение», «Борьба классов»).

Избрав адресатом своих критических замечаний совершенно третьестепенную фигуру – историка А.Г. Слуцкого (1894–1979, с 1937 по 1957 г. – узник концлагеря в Сибири), о котором до этого никто даже и слыхом не слыхивал в исторической среде, Сталин на самом-то деле ударил по историкам школы Покровского (а других официальных историков в то время в СССР и не было), упрекая их в том, что они свои труды строят на «бумажных документах», а не на реальных делах и практике большевизма. Статья заканчивалась куда как ясным выводом в этом отношении: «…Даже некоторые наши историки, – я говорю об историках без кавычек, о большевистских историках нашей партии, – не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу Слуцких и Волосевичей [автор «Курса истории ВКП(б)». – Авт.]. Исключения не составляет здесь, к сожалению, и т. Ярославский, книжки которого по истории ВКП(б), несмотря на их достоинства, содержат ряд ошибок принципиального и исторического характера»[20 - Сталин И.В. О некоторых вопросах истории большевизма: Письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» // Пролетарская революция. № 6 (113). 1931 г. С. 101–102.].

А.Л. Юрганов показал, что основной посыл письма Сталина поняли многие историки, что проявилось на собраниях общества историков-марксистов. Но только не Покровский. Вплоть до своей смерти 10 апреля 1932 года академик продолжал доказывать, что только он верно следовал указаниям Ленина в развитии советской исторической науки. А основной его тезис касался утверждения о том, что в истории России с древнейших времен племенной русский народ никакой объединительной миссии по отношению к другим национальностям (народам) никогда не нес.

В последнем (за 1930 г.) номере журнала «Историк-марксист» Покровский в статье «Возникновение Московского государства и «великорусская народность» отрицал даже само существование «великорусов»: «А кто такие эти «великорусы»… – писал он, – никаких великорусов не было вообще – на этой территории проживали финские племена, автохтоны, которые… финизировали своих поработителей». «Уже Московское великое княжество, не только Московское царство, было «тюрьмою народов». Великороссия построена на костях «инородцев», и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великорусов течет 80 % их крови. Только окончательное свержение великорусского гнета той силой, которая боролась и борется со всем и всяческим угнетением, могло послужить некоторой расплатой за все страдания, которые причинил им этот гнет»[21 - Цит. по: Юрганов А.Л. Указ. соч. С. 108.].

Сталин русофильством не страдал, но прагматическим своим умом понимал, что в случае войны спасти большевиков у власти может только русская национальная масса. И потому его просто коробила вся эта инспирированная Лениным русофобская вакханалия. Ведь он еще в 1913 году в работе «Марксизм и национальный вопрос» черным по белому написал: «В России роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе сложившуюся сильную организованную дворянскую бюрократию». Однако в начале 1930-х впрямую бороться с исторической школой Покровского генсек еще не мог. И не только потому, что Покровский и его многочисленные ученики опирались на прямую поддержку Ленина в начале 1920-х годов в своей борьбе против государствообразующей роли русского народа и фактически держали в своих руках всю историческую науку вплоть до смерти Покровского.

А еще и потому, что Сталин в эти годы был вынужден бороться сразу на нескольких фронтах:

– за личное политическое выживание в схватке с людьми из бывшего ближайшего окружения Ленина (а это были не только Троцкий, Зиновьев, Каменев, но и такие, как лично знавший Ленина И.Н. Смирнов[22 - Смирнов Иван Никитич (1891–1936), «победитель Колчака», арестован в 1933 г., расстрелян в августе 1936 г., через несколько месяцев были арестованы и расстреляны его жена и дочь, хотя именно под гарантии следствия, что им будет сохранена жизнь, Смирнов подписал «признание» в контрреволюционной деятельности.], бросивший в 1932 году в узком кругу единомышленников фразу «Сталин думает, что на него не найдется пули», и др.);

– проводить коллективизацию и индустриализацию;

– обосновывать концепцию возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране в условиях враждебного империалистического окружения и еще много чего, о чем в Октябре 1917-го никто даже никакого понятия не имел.

К этому времени генсек сосредоточил в своих руках всю полноту власти, брался за решение всех возникающих проблем одновременно. В принципе считал, что у него все более или менее получается. Но была одна сфера, которая требовала ежедневного профессионального внимания и которая пронизывала в буквальном смысле все поры жизни советского общества, – идеология. В ЦК остро ощущалась потребность в специальном руководителе, который бы занимался исключительно идеологическими вопросами. Исполнявший до сих пор эти функции Бухарин для такой работы уже не годился.

«Ценнейший теоретик партии» к 1934 году растерял все политические ориентиры. Будучи к этому времени главным редактором «Известий», но уже седьмой год как выведенный из состава политбюро ЦК, он не был посвящен в вопросы высшей политики. И хоть и видел, что с учением его единомышленника академика Покровского происходит что-то не то, тем не менее продолжал действовать в прежнем ключе. 21 января 1936 года публикует в возглавляемой им газете статью, где утверждает, что русские до 1917 года были «нацией Обломовых», а само слово «русский» употребляет как синоним слова «жандарм». Автор статьи в буквальном смысле задыхался от презрения к коренному населению страны: «Эта расейская растяпа! Эти почти две сотни порабощенных народов, растерзанных на куски царской политикой! Эта азиатчина! Эта восточная лень! Эта неразбериха, безалаберщина, отсутствие элементарного порядка!»

Как заметил в 1990-х годах в одной из своих работ известный литературовед и великолепный публицист Вадим Кожинов (1930–2001), «Бухарин не замечал, или не хотел замечать, что в стране уже начался коренной поворот» в области идеологии[23 - Профессор исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова А.И. Вдовин считает, что причиной этого поворота стало «осознание неизбежности войны» после прихода в Германии к власти Гитлера и что в этих условиях «в качестве силы, призванной по-новому собирать другие народы, был признан русский народ» (Вдовин А.И. Русские в XX веке. Трагедии и триумфы великого народа. М.: Вече, 2013. С. 102, 106). По большей части, наверное, так оно и было. Хотя в немалой степени этот поворот был обусловлен и тем, что Сталин понял: приход мировой революции в ближайшие десятилетия не просматривается.]. Но что-то все ж таки его тревожило, и 27 января 1936 года он решил отмежеваться от идей Покровского и опубликовал в «Известиях» объемную статью «Нужна ли нам марксистская историческая наука? (О некоторых существенно важных, но несостоятельных взглядах тов. М.Н. Покровского)». Однако ему тут же дали понять, что он опоздал и уже не является «любимцем всей партии».

В тот же день другая главная партийная газета «Правда» публикует постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР о создании специальной комиссии под руководством Жданова «для просмотра, улучшения, а в необходимых случаях и для переделки уже написанных учебников по истории». Были опубликованы также «Замечания» Сталина, Жданова и Кирова по поводу конспекта учебника по истории СССР от 8 августа 1934 года. А передовица «Правды» разъяснила смысл этих документов, призывая историков к борьбе «с антиленинскими традициями школы Покровского и в методе и в конкретной картине русской истории», к ликвидации присущих этой школе «полуменьшевистских полуцентристских идей и троцкистской контрабанды». СНК и ЦК указывали, что «задача преодоления этих вредных взглядов» имела «важнейшее значение для дела нашего государства, нашей партии и для обучения подрастающего поколения». «Пришло время… – писал в том же номере газеты один из членов конкурсной комиссии, – чтобы мы дали нашей молодежи учебники истории, готовящие ее к предстоящим великим боям на международной арене. История в руках большевиков должна быть конкретной наукой, объективной правдой и тем самым великим оружием в борьбе за социализм».

А через три дня, 30 января, редактируемая Л. Мехлисом (1889–13.02.1953) «Правда» публикует передовицу, в которой было написано, что «только любители словесных выкрутасов, мало смыслящие в ленинизме, могут утверждать, что в нашей стране до революции «обломовщина была самой универсальной чертой характера», а русский народ был «нацией Обломовых». Народ, который дал миру таких гениев, как Ломоносов, Лобачевский, Попов, Пушкин, Чернышевский, Менделеев, таких гигантов человечества, как Ленин и Сталин, – народ, подготовивший и свершивший под руководством большевистской партии Октябрьскую революцию, – такой народ называть «нацией Обломовых» может лишь человек, не отдающий себе отчета в том, что он говорит». Бухаринская статья была отождествлена с фашистской писаниной «в доказательство того, что русские даже не люди», и с ненавистью, которая «в первую очередь направляется на русский народ» именно потому, что клеветники великолепно понимали реальную роль этого народа в борьбе за превращение России в «великую пролетарскую державу». 10 февраля этот новый тренд в отношении исторической роли русского народа был усилен. В написанной Л. Мехлисом редакционной статье «Правды» «Об одной гнилой концепции» указывалось: «Партия всегда боролась против… Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить все историческое прошлое нашей страны в сплошной черный цвет». Провозглашалось равенство в СССР всех народов, «от самых маленьких до самых больших», но при этом подчеркивалось, что «первым среди равных является русский народ, русские рабочие, русские трудящиеся, роль которых во всей Великой пролетарской революции, от первых побед и до нынешнего блистательного периода ее развития, исключительно велика».

В политбюро заходит разговор о секретаре ЦК, который бы занимался исключительно вопросами идеологии.

Вопрос крайней деликатности. Опыт Бухарина показывал, что таким секретарем мог быть только такой человек, которому Сталин доверял бы абсолютно. Выбор падает на С.М. Кирова – руководителя Ленинградской партийной организации. Но Киров, дав согласие стать еще одним секретарем ЦК, категорически отказался переезжать из Ленинграда в Москву и уж тем более заниматься вопросами истории. «Ну, какой же я историк?!» – заявил он Сталину. Да и вообще он хотел бы «вместе с ленинградскими товарищами успешно завершить вторую пятилетку в своем регионе».

На мой взгляд, дело было конечно же не в местном патриотизме. У Кирова просто-напросто напрочь отсутствовали способности к идеологической работе. Будучи человеком умным, он это осознавал и предвидел свое грядущее фиаско на этом поприще. Ну и кроме того, Мироныч, как его называли в партийных кругах, был большим любителем жизненных удовольствий (женщины). В Питере он этими удовольствиями пользовался бесконтрольно (за что и поплатился в конце концов: выстрел Николаева), а переехав в Москву, был бы вынужден сильно сократить перечень этих личных наслаждений. Так это было или как-то иначе, но в ночь с 10 на 11 февраля 1934 года в результате очень долгого разговора Кирова со Сталиным на квартире последнего был найден компромисс: Киров соглашается стать новым секретарем ЦК, но остается «на хозяйстве» в Ленинграде, а для помощи ему как секретарю ЦК и для связи между ним и Сталиным вводится должность еще одного секретаря ЦК.

А время не ждет. 5 марта 1934 года появилось решение политбюро о реформировании в преподавании исторической науки. 20 марта заведующий отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б) А.И. Стецкий и А.С. Бубнов получили задание подготовить предложение о составе авторов исторических учебников. 29 марта постановлением политбюро были утверждены авторские коллективы. В тот же день политбюро приняло постановление о введении исторических факультетов в составе университетов. Для выработки итогового документа Бубнову было поручено вызвать из ссылки Е.В. Тарле. Два постановления политбюро от 29 марта были объединены и составили основу нового постановления политбюро (и СНК СССР) от 15 мая «О преподавании гражданской истории в школах СССР», текст которого был отредактирован самим Сталиным.

Свидетельство о заседании политбюро ЦК 29 марта сохранил для истории приглашенный на это действо историк С.А. Пионтковский. Практически на заседании говорил только генсек, пишет он в своем дневнике, так как остальные просто не были готовы к такому идеологическому развороту. «История, – говорил генсек, – должна быть историей. Нужны учебники Древнего мира, Средних веков, Нового времени, история СССР, история колониальных и угнетенных народов. Бубнов сказал, может быть, не СССР, а история народов России? Сталин говорит – нет, история СССР, русский народ в прошлом собирал другие народы, к такому же собирательству он приступил и сейчас. Дальше, между прочим, он сказал, что схема Покровского не марксистская схема» и вся беда пошла от времен влияния Покровского»[24 - Цит. по: Юрганов А.Л. Указ. соч. С. 113.].

Публикатор архивных документов того периода, относящихся к идеологическому развороту в развитии исторической науки, М.В. Зеленов в 2006 году отмечал, что в январе 1936 г., после волны публикаций о фашизации историографии в Германии, Сталин инициировал ряд статей против концепции М.П. Покровского[25 - Сталин И.В. Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы. Переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлений: Сборник выступлений и материалов. Ч. 1. 1920–1930-е годы / Сост. М.В. Зеленов. СПб., 2006. С. 183–186.].

Необходимо, пишет Зеленов, подчеркнуть объективную необходимость смены концепций исторического пути России и, следовательно, оправданность действий Сталина в этом направлении после прихода в Германии к власти фашистов. Сталин готовился к войне и понимал, что необходимо готовить к ней и массовое историческое сознание, для чего необходимо было формировать новую историческую идеологию, охватывающую население страны призывного возраста, то есть студентов и старших школьников. Удобнее это было сделать через школьные учебники и истфаки университетов. Фигура Покровского не была заменена каким-либо иным авторитетным историком, она была заменена фигурой Сталина. Результат проведенной реформы был оправдан в годы войны: власть смогла сформировать такую идеологию, такое понимание патриотизма, которые объединяли воедино все народы, национальности в борьбе против фашизма. При изменении массового исторического сознания через кинематограф и литературу предпринятые меры дали желаемый эффект.

Как всегда, проведение реформ сопровождалось сменой носителей старых идей на носителей новых идей. Если в 1929–1930 годах репрессировалась старая профессура, то в 1934–1936 годах были репрессированы представители «школы Покровского». Смена курса в 1938–1939 годах также привела к новым репрессиям, поскольку Сталин мыслил персоналистично: новую идеологию должны проводить новые люди[26 - Сталин И.В. Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы… С. 183–186.].

Размышление № 2

Чтобы завершить с этим важным политическим сюжетом из политической истории страны, следует сделать одно замечание: позицию Сталина идеализировать в этом плане не стоит. Было бы неверным считать Сталина русофилом. На деле он был тем, кем он сам себя долго называл, – нацменом.

При этом следует учитывать, что выраженную Сталиным при образовании СССР концепцию автоиомизации менее всего следует толковать как русоцентризм, и уж тем более как русофильство. Нет, конечно. Русофилом Сталин никогда не был (хотя и русофобом – тоже). Генсек в своем поведении всегда руководствовался политической целесообразностью. Он всегда был, и при этом и ощущал себя нацменом, то есть представителем малого народа, присоединившегося (присоединенного) к великому пароду и к великой стране. То есть Иосиф Джугашвили с молоком матери воспринимал как данное свыше, что Россия – это великая, мирового значения держава, а русский народ – это государствообразующая этническая субстанция, которая па протяжении многих веков сумела организовать па огромной географической территории земного шара государство с мирового значения культурой