«Старику снились львы…». Штрихи к портрету писателя и спортсмена Эрнеста Миллера Хемингуэя

Когда вы приближаетесь ко льву на машине, «он вас не видит. Его глаза различают только контуры и общий вид предметов, и стрелять в льва из машины незаконно – этот предмет просто ничего не значит для него. Более того, машина может показаться ему миролюбивым предметом, так как ее часто используют для съемок льва, привязав к буферу убитую зебру в качестве приманки. Для человека стрелять в льва, укрывшись в машине, когда лев даже не видит, кто преследует его, – не только незаконный, но и трусливый способ уничтожения одного из прекраснейших и замечательнейших животных».

Единственный способ убить льва, используя машину, который может быть приравнен к настоящему спорту, Хемингуэй пояснял так: «вы спешились, машина ушла, охота на льва становится обычной. Если вам не удастся с первого выстрела уложить льва, он уйдет в донгу, и тогда вам придется отправиться за ним. Вначале у вас есть почти все шансы на успех, если вы умеете стрелять и знаете, куда стрелять, – при условии, что первый выстрел вы сделаете не в движущегося льва. Но если вы раните льва и он уйдет в чащу, готов держать пари, что лев вас искалечит, когда вы пойдете искать его. Раненый лев в состоянии покрыть расстояние в сто ярдов за такое время, что вы не успеете сделать и двух выстрелов, как он окажется на вас.

– Был у меня когда-то один друг, англичанин-аристократ, – вспоминал Хемингуэй, – который мечтал убить льва стрелой из лука. Один за другим Белые Охотники отказывались участвовать в такой авантюре, и наконец один швед согласился пойти с ним. Этот мой приятель был из тех англичан, что берут с собой на сафари складной бар. Швед, очень опытный охотник, предупредил его, что лук и стрелы – весьма неэффективное оружие. Но англичанин настаивал, и швед снабдил его необходимой информацией и указаниями: лев способен за четыре секунды преодолевать расстояние в сотню ярдов, различает только силуэты, стрелять в него надо с пятидесяти ярдов и тому подобное. Наконец они настигли льва, приготовились, англичанин натянул тетиву лука, выстрелил и с расстояния пятьдесят ярдов попал зверю в грудную клетку. Лев в одно мгновение перекусил стрелу и буквально вырвал зубами зад одного из проводников-туземцев, после чего швед застрелил животное. Англичанин был потрясен. Он подошел к растерзанному туземцу и поверженному льву, которые лежали рядом бок о бок. «Ну что ж, – сказал швед, – теперь, ваша светлость, вы можете убрать свой лук и стрелы». На что англичанин ответил: «Да, пожалуй, вы правы».

– Этого же англичанина я встретил в Найроби. Он там был с женой, молодой очаровательной ирландкой. Однажды она сама пришла ко мне в номер. На следующий вечер англичанин позвал меня выпить в бар отеля. «Эрнест, – сказал он, – я знаю, вы настоящий джентльмен и не способны ни на что дурное, но моей жене не следовало бы делать из меня идиота».

А после этих воспоминаний Хемингуэй решительно произнес:

– Если вы охотитесь, как положено на равнине Серенгети, – отпустите машину!

В другом произведении он, не сдержав эмоций, выплеснул:

«Вот какая охота была мне по душе! Пешеходные прогулки вместо поездок в автомобиле, неровная, труднопроходимая местность вместо гладких равнин – что может быть чудеснее? Я гордился меткостью своей стрельбы, верил в себя, и мне было так хорошо и легко, – право же, переживать все это самому куда приятнее, чем знать об этом только понаслышке.

…Настоящий охотник бродит с ружьем, пока он жив и пока на земле не перевелись звери, так же, как и настоящий художник рисует, пока он жив и на земле есть краски и холст, а настоящий писатель пишет, пока он может писать, пока есть карандаши, бумага, чернила и пока у него есть о чем писать».

А когда не писалось, он… читал. И тем самым снова и снова учился писать.

Там, в Африке, слыша львиный рык и трубные зловещие переклички диких слонов, забравшись в палатку, он заново открыл для себя мир молодого Льва Толстого:

«Я читал повесть «Казаки» – очень хорошую повесть. Там был летний зной, комары, лес – такой разный в разные времена года – и река, через которую переправлялись в набеге татары, и я снова жил в тогдашней России».

В первый раз в Африке Хемингуэй был со второй женой Полин. Его рассказ о той поездке запечатлен в воспоминаниях писателя, зафиксированных через двадцать лет:

«Скорее всего, я подхватил амебную дизентерию по дороге в Африку, когда мы плыли на прогнившем французском корабле – это было долгое путешествие через Красное море и Индийский океан. Почувствовал себя плохо уже сразу после начала сафари, но мне удавалось как-то справляться с этим и сидеть на горшке не весь день напролет. Но потом амеба усилила свои атаки и окончательно свалила меня с ног. В это время мы жили в лагере в Серенгети, и мое состояние, на которое я старался не обращать внимания, вдруг так ухудшилось, что, пока нам не удалось попасть в Найроби, мне пришлось довольно худо. Специально за мной прилетел маленький двухместный самолет. До Найроби было четыреста миль. Мы пролетали кратер Нгоронгоро и Рифт Эскарпмент, сделав посадку в Аруше. И, снова поднявшись в небо, полетели дальше, мимо громады Килиманджаро. Вот тебе связь с рассказом. Конечно, таких связей, общего между жизнью и вымыслом, было чертовски много. В «Снега Килиманждаро» я вложил столько, что этого материала хватило бы на четыре романа, но я ничего не оставил про запас, потому что очень хотел тогда победить. Потом мне потребовалось долгое время, чтобы собраться с силами и написать следующий рассказ, – я хорошо понимал, что, возможно, больше никогда не смогу написать рассказ такого же уровня. И сейчас не уверен, что у меня это все-таки получилось».

В скромности писателю не откажешь…

После Второй мировой войны Хемингуэй приехал в Африку уже знаменитым писателем. Он взял с собой младшего сына Патрика. В южной части Танганьики он купил ему ферму, брал его с собой в путешествия, научил не только охотиться, но и любить зверей, заботиться об их защите. Позднее это стало смыслом жизни и главным делом Патрика Хемингуэя, который утверждает:

«Кто-то выдумал, что я навсегда переселился в Африку и стал чуть ли не вегетарианцем. Конечно, наверное, хорошо бы легло в повествование: сын знаменитого охотника в знак протеста, что ли, занимается охраной диких животных, что он устал убивать. Охота – моя страсть, но разумная, идущая рядом с заботой о сохранении удивительного дара природы. Этому я научился у отца.

Я работаю в единственном в Африке заведении, где за два года обучения готовят служителей заповедников, специалистов по сохранению природы, охотников-профессионалов, которые сопровождают богатых людей, приезжающих в Африку попытать счастья на охотничьих угодьях. Я как раз отвечаю за подготовку охотников.

Никогда не забуду, как я первый раз охотился с отцом в Африке. И не потому, что добыл хороший трофей. Куда лучше: жив остался…

Тогда мы поехали из Кении через Арушу, к побережью океана. Отклонялись, конечно, в стороны, а потом сделали остановку, взяли ружья и пошли в буш. Отец опытный охотник, а я первый раз в Африке. Иду – трава высокая, видимость плохая, чудится, что вокруг звери. Попал в небольшую ложбину, осмотрелся – никого. Поднимаюсь наверх и едва успел пройти полсотни шагов, как увидел, что на меня мчится буйвол. А вы ведь знаете, что это за зверь. Никаких эмоций, кроме атаки. Мчится, ничего не видя вокруг, только цель впереди, неважно, что это: человек, машина, соперник. Вижу, как из-под копыт земля комьями летит. Голова чуть пригнута книзу и огромные страшные рога. Одна мысль промелькнула: сейчас врежется в меня. Все наставления и уроки отца из головы вылетели, не знаю, что делать, куда стрелять. Помню только, что в лоб бесполезно – не пробьешь. Там роговой нарост, как броня. В общем, растерялся и даже не помню, как упал на землю и выстрелил прямо перед собой, не целясь.

Сейчас можно было бы, конечно, прихвастнуть: попал, дескать, убил. Но не буду. Буйвол промчался мимо, как танк. Меньше метра отделяло меня от смерти. Растоптал бы как яблоко, упавшее с дерева. Долго я не решался пойти на охоту за буйволом. Отец подтрунивал: «А цвет глаз у буйвола, не разглядел?» Своим студентам я об этом не рассказываю, не хочу, чтобы тайком смеялись надо мной. Но если честно сказать, то настоящий охотник не увидит в этом ничего смешного».

А теперь посмотрим на Африку глазами позднего мудрого Хемингуэя, который приезжал в Кению и Танганьику вместе с верной Мэри.

В «Африканском дневнике», к сожалению, неоконченном, он говорил о своей жене: «Она была очень странной, и я ее очень любил. В то время у нее было лишь два недостатка: ей очень хотелось принять участие в настоящей охоте на льва, но у нее было слишком доброе сердце, чтобы убивать, и я, наконец, решил, что именно это заставляло ее или вздергивать ружье, или слишком давить на курок, уводя ружье в сторону, когда она стреляла в животное… За шесть месяцев ежедневной охоты она полюбила ее, хотя это по сути и позорное дело, правда, не совсем позорное, если делать его честно, но в ней было что-то чересчур доброе, что заставляло ее подсознательно стрелять мимо цели. Я любил ее за это точно так же, как я не мог бы любить женщину, работающую на бойне, или ту, которая усыпляет собак и кошек или пристреливает лошадей, сломавших ноги на скачках».

И там же есть другой – шуточный портрет своей преданной спутницы:

«Мисс Мэри чудесная жена, она сделана из крепкого, надежного материала. Кроме того, что она чудесная жена, она еще и очаровательная женщина, на нее всегда приятно смотреть.

Вдобавок она великолепная пловчиха, хорошая рыбачка, превосходный стрелок…» – вот что он особенно ценил в ней, ее спортивность.

В декабре 1971 года американский журнал «Спорте иллюстрейтед» в трех номерах опубликовал свыше шести печатных листов рукописи, подготовленной вдовой писателя Мэри Хемингуэй. Это рассказ о тон, как Эрнест и Мэри охотились на льва-убийцу в Кении в пятидесятых годах. Давая характеристику героям «Африканского дневника», писатель заметил: «Мисс Мэри – жена писателя, новичок в охоте на крупную дичь, слишком мала ростом для поставленной задачи, но достаточно высока, чтобы стать врагом великолепного коварного льва».

Они охотились за львом-убийцей и не имели права ошибиться, Сразить наповал нужно было только его, злого людоеда. Патрик Хемингуэй, который в те годы уже работал в Африке «белым охотником» и инструктором по туризму, приехал в Танганьику, чтобы своими глазами увидеть любимые «холмы» отца. Они много раз охотились вместе и наговорились друг с другом вдосталь. У них оказались общие взгляды и на охоту, которые многие считали «жестоким спортом». «В нелегком деле охраны диких животных, – говорил Патрик, – регулировка их численности, отстрел так же необходимы, как прополка морковных грядок…»

Но вернемся к льву-убийце, за которым охотились Эрнест и Мэри. «Лев был такой большой и красивый, что мы, не зная ни его самого, ни его прошлого, решили, что это, должно быть, лев для туристов, который забрел сюда из заповедника и, если Мэри подстрелит его, это будет убийство. Он находился на открытом месте, и львица поддразнивала его. Это была чудесная сцена для фотографии, но, как только к дереву поднесли мясо, они с львицей ушли к опушке и так и не возвратились. И Мэри считала, что именно в этот раз мы не дали ей убить ее льва. Но Л. Дж., не желал рисковать и не хотел, чтобы мы убивали ни в чем не повинного льва, и я был полностью с ним согласен».

Значит, не погоня за шкурами, не охотничий азарт вели их по африканским джунглям, а жажда познания и открытия:

«Мы все были охотниками, и это было началом удивительной штуки – охоты. Об охотнике написано уйма всякой мистической чепухи, а ведь она, наверно, куда лучше религии. Одни – охотники от природы, другие – нет. Мисс Мэри была охотником, к тому же очаровательным и храбрым, но пришла она к этому довольно поздно, когда уже не была ребенком, и поэтому многое из того, что случилось с ней на охоте, было для нее таким неожиданным».

Потом они найдут хищника и всадят пулю в мощное и красивое тело льва-убийцы, но их выстрелы станут актом возмездия животному, преступившему неписанный закон джунглей и почувствовавшему безнаказанность. А это могло привести к новым трагедиям, если бы льва не сразила пуля человека…