За рубежом и на Москве

– Да. Оттуда, кажется, он хочет ехать в германские земли, ко двору какого-то князя, который пригласил его быть его доктором.

У Яглина еще более защемило на сердце от сладкой боли.

«А вдруг мы вместе поедем?» – подумалось ему, и какие-то неясные надежды на будущее стали закрадываться в его сердце…

Гастон все более и более хмелел. Яглин узнал уже достаточно о том, что его интересовало, и решил, что пора уходить. Он поднялся и, простившись с де Вигонем, вышел на улицу.

Но домой он возвратился не тотчас же и еще часа два ходил по улицам города с какими-то смутными мечтами и неясными надеждами.

XVII

На другой день Роман почувствовал, что его кто-то трясет за плечо. Он открыл глаза и увидел над собою лицо Игнатия Потемкина.

– Вставай, Роман, вставай! – говорил последний испуганным голосом. – Да проснись же ты, медведь этакий!

– Что случилось? – спросил Яглин, наконец проснувшись.

– Отец захворал. Мечется да бредит все что-то. Мы с Румянцевым голову потеряли, не знаем, что и делать. Лекаря хоть, что ли бы.

– Можно на него взглянуть-то? – спросил Яглин.

– Идем, идем. Он никого теперь не узнает. Должно быть, горячка.

Яглин пошел с ним к той комнате, которую занимал Потемкин. Перед нею толпились челядинцы и толковали о болезни посланника.

– Не дай Бог помереть на чужой стороне, – разглагольствовал подьячий, размахивая руками. – Ни за что такого и в рай не пустят.

Яглин и Игнатий вошли в комнату, где нашли одного из священников посольства, отца Николая. Возле него стоял растерянный Румянцев и тупо глядел на лежавшего на постели посланника. Лицо последнего было красно, глаза закрыты, а рот полуоткрыт, и из него порой вылетали какие-то неясные звуки и хрип.

– Отходную, видно, пора прочитать, – сказал священник.

Яглин, оглянувшись на него, возразил:

– Ну, отходную-то, кажись бы, и рано читать! А вот что лекаря позвать бы надо, так это вернее будет.

– Еще чего выдумаешь! – ворчливо сказал священник. – Православного человека да басурман какой-нибудь будет лечить.

– Ну, чего ты, отец Николай, толкуешь-то? – сердито сказал на это Яглин. – А на Москве-то у нас что? У самого царя разве нет иноземных лекарей в Аптекарском приказе? И сам он у них лечится, и ближние бояре также.

– Да где же здесь лекаря-то возьмешь? – жалобным голосом сказал Румянцев.

– Я знаю, – сказал Роман Андреевич. – Сейчас пойду и приведу сюда.

И он быстро выбежал из комнаты.

На дворе он увидел оседланную лошадь, вскочил на нее и понесся по улицам к тому дому, где вчера видел разговаривающими Гастона и Элеонору. Он соскочил с коня, привязал его к росшему вблизи дереву и, подойдя к двери, на которой висел деревянный молоток, ударил им.

Через минуту дверь отворилась, и на пороге показалась одетая в домашний костюм Элеонора.

Теперь Яглин мог лучше рассмотреть ее, чем в первый раз, и не мог не воскликнуть про себя:

«Ну и красавица же, прости, Господи!»

А Элеонора, видя, какое впечатление она произвела на молодого московита, стояла молча и улыбалась, глядя на него, в смущении перебиравшего концы своего кушака.

– Какой случай привел вас сюда? – наконец спросила она, протягивая Роману свою белую, точно выточенную из мрамора руку. – Ведь мы, кажется, с вами знакомы?

Яглин снял свою шапку и поклонился ей.

– Да, мы знакомы, – сказал он. – Благодаря вам мы были спасены от смерти, которой нам грозила чернь.

– Но что же вы стоите? – спохватилась девушка. – Вы, быть может, по делу?

Яглин все это время стоял, не спуская глаз с «гишпанки». После ее вопроса он очнулся и вспомнил, зачем пришел.

– Да, да, – сказал он. – Я пришел к вам по делу: наш посланник захворал, и ему требуется лекарь.

– Тогда это к моему отцу, – произнесла «гишпанка», сходя с порога и движением руки приглашая Романа войти в комнаты. – Он дома.

Яглин вошел вслед за нею.

Пройдя еще одну комнату, они очутились перед высокой дубовой дверью, которая вела в комнату самого Вирениуса. «Гишпанка» притворила немного дверь и произнесла:

– Отец, пришли звать тебя к больному.

И она распахнула перед Яглиным дверь.

Молодой московит вошел в комнату.

Последняя представляла собой точную копию кабинета вообще всех врачей или алхимиков того времени. Посредине находился большой стол, заставленный склянками различной величины и формы, колбами, ретортами, перегонными кубами, стаканами, чашками. В углу стояли человеческий скелет и костяк какого-то животного. В другом углу был горн с медным перегонным кубом. На другом столе были навалены книги, рукописи и свитки, некоторые в тяжелых переплетах из телячьей кожи, с медными застежками. Вдоль задней стены высился большой шкаф со множеством ящиков, заключавших в себе различные лекарственные коренья, листья, цветы и другие лекарства.

За столом, стоявшим посредине, сидел в кожаном кресле высокий человек, одетый в черный костюм с гофрированным белым воротником и в небольшой четырехугольной черной шапочке. У него были длинная черная с проседью борода, орлиный, крючковатый нос и густые черные брови, из-под которых пристально смотрела пара черных глаз.

В ответ на слова дочери он поднял голову и молча стал смотреть на вошедшего Яглина.

– Я к вашей милости, – сказал последний, поклонившись Вирениусу. – Наш посланник захворал. Не будете ли вы добры посмотреть на него?

– Посланник царя московитов? – быстро спросил Вирениус и, обернувшись к дочери, отрывисто сказал: – Элеонора! Плащ!

Девушка, видимо привыкшая к этому, уже подавала ему толстый суконный плащ черного цвета и кожаную сумку с набором инструментов.

Вирениус накинул на себя плащ, взял под мышку сумку и вышел с Яглиным на улицу. Последний отвязал лошадь и предложил доктору сесть на нее, что тот и сделал.

Роман оглянулся назад. Там, в дверях, стояла Элеонора, облокотившись одной рукой о дверь, и пристально смотрела на молодого московита. Яглин поймал этот ее пристальный взгляд и почувствовал, как у него по спине заползали мурашки. Затем, поклонившись девушке, он взял за повода лошадь и быстро пошел рядом с нею.

Когда они очутились в гостинице, где остановилось посольство, Яглин ввел Вирениуса в комнату Потемкина, и врач подошел к лежавшему на постели посланнику. Он взял руку последнего, послушал пульс, потом пощупал голову и произнес:

– Прилив к голове дурной крови. Необходимо извлечь ее.