Петр I

Рядом с Петром находились: генерал Патрик Гордон, знаток военного дела, устройства европейских армий, исполнительный и немногословный, верный и надежный; весельчак Франс Лефорт, всегда готовый организовать веселый бал и пир; Алексашка – Александр Данилович Меншиков, ловкий и услужливый, невежественный, безграмотный, но преданный, как пес, патрону. Он начал с мелких услуг, затем стал денщиком, получил титул князя, дошел до генералиссимуса, «полудержавного властелина». Среди приближенных были Федор Апраксин – будущий адмирал; Федор Головин – командир «потешных»; Гавриил Головкин – будущий канцлер; Федор Ромодановский – «князь-кесарь». Позже значительную роль играл Феофан Прокопович.

Особое место среди приближенных занимал Федор Юрьевич Ромодановский – «собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по все дни», но по-собачьи преданный Петру. Он был главнокомандующим новой солдатской армии, король Пресбургский, Фридрих, начальник розыскного Преображенского приказа, облеченный обширными полицейскими полномочиями. В узком кругу его именовали «министром кнута и пыточного застенка».

Рядом с Петром находился и Иван Иванович Бутурлин, «человек злорадный и пьяный, и мздоимливый», которого в своем кругу именовали королем Польским, или царем Семеновским (его резиденция располагалась в селе Семеновское). Бутурлин командовал старой, преимущественно стрелецкой армией. Обе армии ненавидели одна другую настоящей, не потешной ненавистью, разрешавшейся настоящими, не символическими драками. Обычно такие сражения (драки) начинались командующими, которые стояли на разных берегах Яузы и в адрес противника произносили слова, от которых, говоря современным языком, «уши вяли». Когда температура достигала кипения, в ход шло все имеющееся оружие. Сохранились дневники современников, которые описали трехнедельные сражения под Кожуховым, на берегу реки Москвы в 1694 году. В сражении с обеих сторон приняло участие до 30 тысяч человек. Боевые действия велись по плану, разработанному Гордоном и Петром. Как всегда, победу одержали «потешные» полки. Правда, в ходе сражения, отметил их участник, князь Куракин, «убито с 24 персоны пыжами и иными случаи и ранено с 50». По традиции такие сражения заканчивались общим пиром – победителей и побежденных. Такие учения показывали, что старое московское войско не только не способно вести наступательные действия, но и защищать страну. Современник Петра, сторонник его преобразований Иван Посошков, так описывал русское воинство: «У пехоты ружье было плохо, и владеть им не умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов по три, по четыре и больше на одну неприятельскую голову. На конницу смотреть стыдно: лошади негодные, сабли тупые, сами скудны, безодежны, ружьем владеть не умеют; иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только что выстрелить в цель; убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя сотню положили – ничего». Так сама действительность требовала реформирования армии.

Как видим, первое время, «официально вступив в должность», Петр проводит в суете и постоянных заботах, продолжает учиться; все пробует, наблюдает, расспрашивает иноземцев о европейских делах и состоянии их армий. Петра мы видим то в Москве, то в Преображенском и на Переяславском озере. На Москве-реке он продолжает сооружать небольшие суда и наконец заказывает корабль в Голландии. В это же время Петр успевает проводить военные учения, которые показывали преимущество организации и подготовки «потешных»; им в скором времени предстояло стать гвардейскими полками.

Обедает и ночует царь где придется – у кого-нибудь в Немецкой слободе, чаще на полковом дворе в Преображенском у сержанта Буженинова, реже всего дома, только иногда приезжает пообедать к матери. Однажды в 1691 году Петр напросился на обед к Гордону. Гостей собралось более 80 человек. Обед потихоньку перерос в обильный ужин, после которого все улеглись спать по-бивачному, вповалку. На обед следующего дня, когда гости проснулись, все двинулись к Францу Лефорту, который значился «министром пиров и увеселений». В построенном для него на берегу Яузы дворце гости собирались частенько. По описанию князя Куракина, компания оставалась во дворце дня три «для пьянства, столь великого, что невозможно описать, и многим случалось от того умирать». Для многих период протрезвления продолжался несколько дней. Только Петр в первое утро просыпался и как ни в чем не бывало шел заниматься своими делами. (Это вполне объяснимо: уже тогда Петр имел рост более «трех аршинов» – 215–220 см. Правда, обувь он носил 38 размера.)

Такие гулянки привели к созданию Всешутейшего собора, члены которого проводили время в беспробудном пьянстве в своей резиденции в Пресбурге, но иногда пьяная компания выползала из своих келий и носилась по улицам Москвы. Генерал Гордон 1 января 1692 года записал в своем дневнике, что был в Преображенском, где «поставлен был патриарх». По одной версии, патриархом назначили Никиту Зотова, человека, который мог прилично выпить; по другой – М. Ф. Нарышкина, двоюродного деда Петра, по характеристике князя Б. И. Куракина, «мужа глупого, старого, пьяного». Церемония поставления в патриарха, главу Всешутейшего собора, зародилась в Немецкой слободе. Эта церемония имела вид празднества в честь Бахуса. На жестяной митре, украшавшей голову «потешного» патриарха, изображался Бахус на бочке. На его плаще красовались нашитые игральные карты. На груди вместо панагии была повешена глиняная фляга с вином. Патриарх держал в руках вместо Евангелия книгу, в переплет которой были вложены 83 маленькие бутылочки с водкой. На «заседания собора» приходили не только его члены – часто на них приглашали и ревнителей старины. Боярин, князь И. И. Хованский рассказывает: «Брали меня в Преображенское, и на Генеральном дворе Никита Зотов ставил меня в митрополиты, и дали мне для отречения столбец, и по тому письму я отрицался, и в отречении спрашивали вместо: ”веруешь ли?” – ”пьешь ли?”» Забавы «потешной» компании были многообразны. Игры в честь Бахуса чередовались со святочными гуляниями, которые начались до поездки в Европу Великого посольства. По возвращении из Европы Петр I в начале 1699 года с соборянами гонял на 80 санях по улицам Москвы. Ряженые с воплями, визгом и шумом вламывались в дома знати, славили и требовали угощения. Шутовскую процессию возглавлял Никита Зотов. Здесь, в Немецкой слободе, в 1692 году Петр встретил красавицу Анну Моне, которой на десять лет увлекся так, что позабыл семью – жену и своего сына. Один из современников писал об Анне: «Особа эта служила образцом женских совершенств; с необыкновенною красотою, она соединяла самый пленительный характер, была чувствительна, но не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущаемый капризами; не знала кокетства; пленяла мужчин, сама того не желая; была умна, в высшей степени добросердечна». Н. И. Костомаров утверждал, что «умная, кокетливая немка умела привязать к себе Петра тем наружным лоском обращения, которого не доставало русским женщинам». В оценках образа Анны российские историки разделились на два лагеря. С Костомаровым согласен Мордовцев. Но иной точки зрения придерживались Трачевский, Семевский и другие. Трачевский, в частности, говорил, что Анна была алчна и отличалась легкостью нрава. Семевский называл ее «страшною эгоисткою, немкою сластолюбивой, чуть не развратной, с сердцем холодным, немкой расчетливою до глупости, алчною до корысти, при всем этом суеверной, лишенной всякого образования». Историк продолжает: «Поднятая из грязи разврата, она не сумела оценить любовь Петра, не сумела оценить поступка, который тот сделал ради нее, предав жестокой участи свою законную супругу». Оставим в стороне причины, которые дали основания историкам так характеризовать Анну. Они рассматривают более длительный отрезок времени и видят конечный результат. В первое время действительно, где бы ни был царь, он помнил об Анне, писал ей письма. Возвратившись в Москву, спешил к ней. Австрийский посол Гварнент писал: «Крайне удивительно, что царь, против всякого ожидания, после столь долговременного отсутствия еще одержим прежнею страстью: он тотчас по приезде в Москву посетил немку Моне». Петр не скрывал своего отношения к Анне, приглашал ее на приемы иностранных послов. Ее родственники получали от царя в подарок дома и вотчины. Петр пожаловал Анне и ее матери ежегодный пансион в 708 рублей, что представляло тогда солидную сумму, подарил свой портрет, осыпанный бриллиантами.

А любила ли Петра Анна? Это так и осталось загадкой, но скорее всего, нет. По словам современников, она «оттолкнула его [Петра] от себя предпочтением ему другой личности, которую она действительно любила; царя же она не любила, а только умела ценить его любовь к ней, отвечала ему теплой дружбой и умела пользоваться добрым чувством всесильного властелина русской земли». Действительно, прошло 10 лет и тайная связь Анны Моне с польским посланником, саксонцем Кенигсеком, вступившим в русскую службу, ставшим любимцем Петра, оказалась раскрытой. Царь потребовал от Анны объяснений, укоряя ее в неблагодарности. Во время разговора у него полились слезы, и он сказал: «Забываю все, я также имею слабости: я вас не буду ненавидеть и обвиняю только собственную мою доверчивость. Продолжать мою любовь с вами значит унизить себя; прочь, я умею примирить страсти с рассудком. Вы ни в чем не будете нуждаться, но я с сих пор вас уже не увижу». Против Анны завели уголовное дело, и она три года провела в тюрьме.

Но вернемся в девяностые годы. В это же время в самом Петре, в его психологии происходит как бы внутренняя борьба. Детство, «потешные» игры, встречи с иностранцами развивали его любознательность, прививали ему новые, отличные от традиционных русских, вкусы. Однако Петр воспитывался в русских традициях, традициях «Домостроя», и это не могло не вызывать в нем некоторого раздвоения.

Так, по настоянию матери он женился на Евдокии Лопухиной, неоднократно уступал требованиям патриарха Иоакима, который ревностно защищал старинные устои Московского государства и не терпел никаких нововведений. В своем завещании патриарх Иоаким (1690 г.), обращаясь к обоим царям, во имя Бога единосущного умолял их не общаться с иноверцами-еретиками, не доверять им командные должности в русской армии, «иностранных обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводить»;