Восстановление здоровья в домашних условиях: как самому поставить себя на ноги и вернуть подвижность суставов

Оказывается, они развлекаются в школе таким образом. Жуют кусок бумаги, который превращается в жесткий шарик – в пулю. И этими шариками через трубочку стреляют друг в друга на перемене – в войну играют. И вот во время игры один другому попадает в мягкое небо. Удар оказывается такой сильный, что у мальчишки остается дырка. С кровотечением, напуганного его привозят ко мне. Я должен зашить дырку во рту. Но как? Это ж ребенок, он не будет сидеть смирно. Да и вообще, я детьми никогда не занимался.

Посадили его на колени к медицинской сестре. Она обхватила его руками и ногами – зажала изо всех сил. А пальцем вдавила ему щеку в полость рта таким образом, чтобы он не мог закрыть рот. И я начал зашивать. Времени у меня было немного: неизвестно, насколько у сестры хватит сил удерживать мальчишку. Сначала нужно было прошить в глубине. Это полдела. А вот завязать ниточку, чтобы шов не разошелся – самое сложное. Надо иметь сноровку.

Но, на наше счастье, все закончилось хорошо: сестра крепко держала мальчика, поэтому я все успел сделать. Остались довольны все – я, сестра, мама пацана. И мальчишка, потому что его, наконец, отпустили.

А как научился рвать зубы! И даже корни! Зубной врач принимает за 15 км. Разве наездишься, особенно, если острая боль? А так, все инструменты для лечения зубов у меня под рукой. Анестезию тоже знал, как делать. Поэтому смело рвал и зубы, и корни.

В общем, к концу первого года работы в деревне я стал настоящим врачом.

Могу это сказать со всей ответственностью. Я научился даже тому, на что студенты не обращают внимания во время обучения, – перкутировать, например. Перкутировать – это значит выстукивать грудную клетку, чтобы понять, есть там пневмония или нет. У меня же не было рентгена, а диагноз надо было ставить. А как обнаружить очаг пневмонии? Только методом перкуссии. Когда простукиваешь пальцами грудную клетку, то слышишь притупленный звук. Это означает, что пневмония есть.

В городе врачи не умеют перкутировать. А зачем? Есть же рентгеновский аппарат. А здесь эти навыки жизненно необходимы. Без них ты ни диагноз не поставишь, ни пациента не вылечишь. Так и жили. Стучу. Ставлю диагноз. Лечу. Через две недели отправляю больного в районную больницу на рентген. Получаю заключение: остаточное явление очаговой пневмонии. И испытываю огромное удовлетворение от того, что поставил правильный диагноз.

Но бывали моменты, когда я пугался не на шутку.

Помню такой случай. Как я уже говорил, на территории моего участка располагалось 15 деревень. И венчали их три колхоза. Самый захудалый колхоз по расстоянию был самым дальним от нас. В то время для поднятия отстающих колхозов присылали членов партии – неважно, какая у него была специальность. Главное, чтобы был член партии, непьющий и хороший организатор.

И вот в наш развалюшный колхоз присылают нового председателя – бывшего летчика. Молодой мужчина 36-ти лет, летчик-герой, но у которого проблемы с сердцем. Его списали на землю и отправили поднимать колхоз. Приехал он с женой и дочерью. И в середине зимы вызывают меня к нему домой. Оказывается, он тяжело заболел. Все дороги завалены снегом. Еле-еле добрался я до них. Осмотрел, послушал и понял, что у парня просто катастрофа с сердцем. Но кардиограмму сделать не мог – не было кардиографа у меня. Приходилось ставить диагноз, собирая анамнез и исключая те заболевания, которые точно не подходили.

По всем данным получалось, что у него инфаркт. Пришлось поселиться у них в избе и лечить летчика. Лечу, но волнуюсь, по телефону консультируясь с районным терапевтом. Через пару суток приезжает терапевт с кардиографом. Делает кардиограмму, подтверждает диагноз и вносит некие коррективы в мое лечение. А потом мне говорит: «Поздравляю, вы правильно поставили диагноз и правильно стали его лечить». Я был счастлив!

С этим семейством у меня и потом были переживания. Спустя полгода заболевает его дочь. У нее несколько дней держится температура. Приехал, осматриваю и понимаю, что я не знаю, чем она больна. Диагноза у меня нет! Я даю девочке антибиотики, температура не снижается. С большим трудом дозваниваюсь в Москву маме. А я уже, кажется, рассказывал, что моя мама – отличный педиатр. Ее знали и уважали, по ее книгам учились многие врачи. Она внимательно выслушала меня и говорит, что это похоже на ревматическую атаку. Посоветовала дать аспирин. Я дал аспирин, и температура пошла на убыль. Девочке на глазах стало лучше.

Ревматическая атака – это заболевание, которое чаще всего бывает в детстве. Трудно назвать причину ее возникновения. Но заканчивается она не очень хорошо: у человека формируется порок сердца. И потом, когда мне уже встречались больные с пороком сердца, я точно знал, что в детстве у них была ревматическая атака. Так что ревматизм бывает не только суставный. Когда процесс идет на убыль, то сморщивается клапан сердца и развивается порок сердца.

И так, незаметно пролетел год, и я почувствовал себя более уверенно. Это не значит, что сложностей было меньше. – просто я уже знал, как с ними справляться, и довольно быстро принимал решение. В первые месяцы на прием больных у меня уходило много времени, потому что я долго их выслушивал. Узнав, что приехал молодой врач из Москвы, все деревенские бабки слезли с печки и пришли ко мне со своими жалобами. И, прежде чем дойти до момента, что же их беспокоит, они пересказывали мне всю свою жизнь, от рождения и до того момента, чем утром кормили корову.

Потом я уже понял, что надо уметь собирать анамнез. Что это тоже навык, которым должен обладать врач. Я вначале интеллигентно и терпеливо выслушивал все, что мне говорили. А это: что она приготовила на обед, почему поругалась с зятем и почему у соседки слегла корова. Как мучительно было все это выслушивать! Ведь это ж абсолютно ненужная мне информация и пустая трата времени. И, если честно, головная боль.

Сбор анамнеза – без преувеличения важнейшая часть в установлении диагноза и назначении корректного лечения.

Гораздо позже я все-таки научился собирать анамнез. И уже пациент мне рассказывал только то, что нужно было для его лечения. Кстати, собирать анамнез учат еще в институте. Во время учебы должно быть понятно, можешь ли ты быть клиницистом. То есть работать по специальности, связанной непосредственно с больными. Или тебя ни в коем случае нельзя посылать к больному. Кстати, из нашей небольшой группы в 12 человек несколько студентов стали патологоанатомами, несколько – пошли работать в лабораторию.

Ах, эти прелести деревенской жизни! Наш самый главный транспорт был – велосипед. На нем сестры ездили по всему участку делать уколы и прививки. Но это хорошо летом. А осенью, зимой? И вот я, набравшись духу, поехал в Райздрав добывать для больницы машину. Выслушав мою просьбу, заведующая на меня посмотрела, как на умалишенного. «Ты что? У нас в районной больнице одна-единственная машина, и та постоянно в ремонте». «Тогда, – говорю, – давайте мотоцикл». Мне было 24 года, и я умел ездить на мотоцикле. Правда, своего агрегата у меня не было, знакомые ребята научили. И, конечно же, мне очень хотелось свой мотоцикл. Но мне опять отказали.

В итоге сторговались мы на лошади. А лошадь для меня была совсем чем-то запредельным. Сама лошадь – загадка для меня. А к ней еще нужно овес, сани, телегу, конюшню, всякое оборудование и, наконец, конюха. Пока я сокрушался, купили нам лошадь в соседнем колхозе. Легкая крестьянская лошадка. Очень симпатичная. Назвали ее Лида. В сельмаге я купил седло – профессиональное, большое. Так радовался своей находчивости. Но оказалось, что моей небольшой лошадке это седло слишком велико. Я взял старое одеяло из больницы, свернул его и подложил под седло. Получилось более-менее удобно. Так и ездил.

У меня даже сохранилась фотография, где я верхом на лошади, в кирзовых сапогах, в руке плеточка – все, как полагается. Но и учился я ездить верхом тоже долго. Шагом я ездил еще ничего, не падал. Но когда лошадь идет рысью, то я начинал болтаться в седле, и на одном пикантном месте у меня долгое время сохранялась незаживающая ссадина. Короче, я в тихой панике. «Что же делать, значит, я не приспособлен к этому делу? Какой позор», – думал я.

И вот однажды, наблюдая за моими мучениями, ко мне подходит сосед. И говорит: «Михалыч, а ты ведь совсем не умеешь ездить верхом». «Да, – говорю, – не умею». «А я служил в кавалерии и могу тебя научить». Конечно, я согласился. Я уже говорил, что всю жизнь никогда не стеснялся учиться или спрашивать совета. Поэтому с энтузиазмом окунулся в учебу.

Оказывается, когда лошадь выбрасывает вперед левую ногу, надо делать ей облегчение – чуть-чуть привстать в стременах. И первое время я ездил и смотрел на эту левую ногу. Потом это уже вошло в привычку, и я научился правильно ездить верхом. Моя Лида иногда любила на всем скаку резко останавливаться. Но меня научили, что ноги в стремена далеко вставлять не надо. Только носочки. В случае чего, если ты падаешь с лошади, нога должна выскользнуть из стремени, иначе будет перелом. Но когда лошадь вот так останавливается, я, естественно, через ее голову делаю сальто и оказываюсь на земле.

В нашем районе было много молодых людей. Они частенько устраивали вечеринки, на которые приглашали и меня. Конечно, я с удовольствием ходил на них. Вернее, ездил. Как правило, эти мероприятия проходили в соседней деревне, поэтому я ездил туда верхом на лошади. Очень мне нравилось, подъехав к дому, привязать лошадку у калитки и зайти в дом, поигрывая плеточкой.

А еще мне поручили поставить спектакль, в котором необходимо было задействовать местную молодежь. Я выбрал что-то из творчества Ивана Франко – любовную историю. Предложил местной молодежи играть в спектакле. Они охотно согласились. Но оказалось, что наши актеры очень скромные. Например, в одной сцене герой должен был обнять за талию героиню и поцеловать ее. У нас долго не получалась эта простая мизансцена. «Ты подойди и обними», – говорил я. «Нет, не могу». Я подхожу к актрисе, показываю, как надо делать. Спрашиваю: «Понял?» – «Не могу, – отвечает, – она же замужем. Что о ней потом в деревне говорить будут?» Вот такие там были моральные устои. Несмотря на некоторые сложности, с этим спектаклем мы объехали несколько колхозов, и везде наши выступления имели оглушительный успех.

Опять же из наблюдений о нормах поведения в деревне. Девушки у нас ходили в платке и зимой, и летом. Спрашиваю: «Почему ты не надеваешь меховую шапку зимой – холодно же!» – «Что вы! Я должна ходить только в платке. Непокрытой нельзя, меня осмеют».

Ну, и конечно, слухи и сплетни.

Помню, возвращаюсь поздно домой и, чтобы не разбудить хозяйку, влезаю в дом через окно.

На следующий день уже пошли слухи: «Доктор-то на рассвете вернулся от бабы и влез к себе в окно!» Там надо было держать ухо востро. Поэтому я никогда не принимал благодарности от местных жителей – ни одного яичка, ни кусочка мяса. Нельзя, это фазу порождает слухи: «Доктор берет, к нему без четвертинки не ходи».

Позже я все-таки освоил и машину. Врач в деревне – личность, величина о-го-го какая! Поэтому любой шофер сочтет за честь научить доктора водить машину, если тот попросит об этом.

А я и попросил. Очень быстро я научился водить грузовики, а в 1956 году получил права.

Раз в неделю я ездил в Москву. Все-таки я же скучал по маме, друзьям. Ехать было недалеко – 120 км, но на разном транспорте: сначала 6 км пешком до станции, потом на автобусе, затем на «паровике». Уезжал я, как правило, в субботу, а возвращался рано утром в понедельник. Однажды за время моего отсутствия несколько детей в нашей деревне заболели скарлатиной. Весть об этом дошла до района. Так тут подняли панику: звонят в больницу, требуют доктора, а доктора-то и нет. Он в Москве. Скандал! Мне домой звонит медсестра в ужасе: «Вас разыскивает районный главврач!».

Пришлось быстро собраться и вернуться к себе в деревню. Я осмотрел больных детей, почитал необходимую литературу и убедился, что это не скарлатина, а скарлатинозная краснуха. Очень легкое заболевание, которое по некоторым симптомам отличается от скарлатины. Я уже назначил детям лечение, когда позвонили из Райздрава. Ругаются! «Как вы могли! У вас эпидемия, а вы разъезжаете! Вы знаете, у вас там скарлатина». Я говорю: нет, у меня краснуха. У нас все в порядке. В общем, пронесло.

Так прошло два года. И меня переводят, наконец, на хирургию.

Моя хирургия

Меня распределили в небольшую районную больницу, в которой было несколько отделений. Поскольку это было рядом с Москвой – в Домодедово, то я уже жил дома. Наш главный врач заведовал еще и хирургическим отделением. Самодур был страшный! Использовал эту больницу, как свою вотчину. Маленькая больничная машинка была полностью в его распоряжении.

Он ездил на ней на стадион, домой, на рыбалку. А вот на вызовы он ее не давал, поэтому врачи ходили пешком.

Однажды я задумался: почему мне не хватает денег? И что с этим можно сделать? Я был молодой человек, мне многое хотелось себе позволить. И я тогда подумал: а не попробовать мне взять совместительство? И с этим вопросом пришел к главному врачу. Он ответил: «Бери 15 дежурств в месяц, и будешь получать за это полставки». Я согласился.

Работаю через день. Устаю, конечно, но не ропщу – я люблю свою работу. Но потом кто-то из коллег сказал, что мне, оказывается, недоплачивают. Такая работа стоит две ставки. Поскольку с нашим руководством говорить об этом бесполезно, то меня надоумили поехать в обком профсоюзов – жаловаться. Я взял свой график дежурств, показал, все рассказал. И в обкоме профсоюзов мне все равно сказали, чтобы я требовал повышения зарплаты у своего начальника.

Вернулся я в клинику более уверенный, чем раньше. Твердым шагом зашел к нему в кабинет и потребовал повышения зарплаты. Он взвился: «Ах, вы так?! Тогда я вас перевожу в гинекологическое отделение.

Здесь вы мне не нужны. А там врач заболел». Мне ничего не осталось делать, как подчиниться. Две недели я занимался исключительно абортами. В то время как раз разрешили их делать. Поэтому был огромный наплыв пациенток именно с необходимостью сделать подобную операцию. Так что, набил руку очень хорошо.

Вспоминаю эпизод в этой больнице. Поздно вечером доставили женщину с подозрением на аппендицит. Но я, осмотрев ее, увидел там проблему с гинекологией. А у гинеколога в этот день был выходной. Звоню ему домой, прошу приехать. Обычно на смене дежурит один хирург, но когда требуется консультация узкого специалиста, то мы его всегда вызываем. Гинеколог довольно быстро приехал. Посмотрел ее и сказал, что там нет гинекологических проблем, мол, режьте аппендицит. Я принял его мнение, вызвал операционную сестру.

Пошел готовиться к операции, и вдруг слышу, как она разговаривает с гинекологом. И смысл этого разговора такой: «У молодого доктора руки чешутся кого-нибудь прооперировать. Давайте его уговорим не резать, а положить лед на живот и понаблюдать». Посовещавшись, таким образом, они и предложили понаблюдать со льдом.

Но я, вежливо поблагодарив их за совет, сказал, что буду оперировать.

Медсестра была страшно недовольна, так как оперировать нам пришлось вдвоем – ассистентов ночью не было. И вот вскрываю брюшную полость, беру тупфер. Тупфер – это марлевый шарик, который держат длинными щипцами. Я завожу его в малый таз, затем вытаскиваю и вижу, что на нем кровь. Меня, как громом ударило – это внематочная беременность! Именно при ней бывает кровь в брюшной полости. Показываю сестре – ну что, лед положим? Она смутилась и предложила снова позвать гинеколога. На что я ей ответил, что прекрасно справлюсь сам. Я продлеваю разрез и под местной анестезией удаляю ей трубу. Операция прошла хорошо, без осложнений, женщина быстро пошла на поправку.

И с этого момента ко мне отношение стало другое. Более серьезное, доверительное. Потому, что они убедились, что я кое-что умею.

Но трения с главным врачом на этом не прекратились. А наоборот – даже усилились. Против него был настроен весь коллектив больницы, но открыто никто не решался выступать. А тут появился я, который прямо говорил, что не устраивает в работе. Мои коллеги сначала с настороженностью присматривались ко мне. А потом дружно встали на мою сторону.

Правда, ничем хорошим это для меня не закончилось. Главный врач сократил мою ставку, и я оказался без работы. Ему удобнее было остаться без хирурга, чем иметь при себе пусть и способного, но строптивого сотрудника.

Я опять поехал в облздрав. Они подтвердили, что он не имел права уволить молодого специалиста! А потом сказали: «Мы можем вас восстановить даже сегодня, но житья вам все равно там не будет. Стоит ли бороться за эту больницу? Мы предлагаем список больниц, где нужны хирурги. Выбирайте любую, и мы туда вас немедленно направим».

Я выбрал Балашиху – это совсем близко к Москве. И два года проработал там хирургом.

Работа в Балашихе дала мне очень многое. Например, я подробно изучил травматологию и позже стал оперировать любые травмы. А еще я совмещал основную работу со «скорой помощью». И чего я там только не видел!