Опыты психоанализа Клио

Бердяев исходил из двойственности как творчества русского духа, так и исторического бытия, что видно у славянофилов и Достоевского, и писал в «Душе России» (1915—1918 гг.): «Бездонная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсолютной свободы во Христе (Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью. Не такова ли сама Россия?»

Далее Бердяев выделил основные антиномии российской жизни. Россия самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире, а русский народ – самый аполитический, никогда не умеющий устраивать свою землю. И в то же время, Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, русский народ создал могущественнейшее государство в мире, величайшую империю. Россия – самая «не шовинистическая страна в мире», «русские почти стыдятся того, что они русские», им чужда национальная гордость и часто даже национальное достоинство. Но Россия и «самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой всё национализировано вплоть до вселенской церкви Христовой», «Россия почитает себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире».

И так во всём, полагал Бердяев, можно установить бесчисленное множество тезисов и антитезисов, вскрыть много противоречий. Россия страна безграничной свободы духа, странничества и исканий Божьей правды, самая не буржуазная страна, в ней нет мещанства, которое отталкивает и отвращает русских от Запада. И соответственно – наоборот.[26 - Бердяев Н. А. Душа России // Русская идея. М., 1992. С. 297—305.]

Идея противоречивости, антиномичности России прослеживаются и в других работах Бердяева, более поздних, например, «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея».

Причину этой особенности России, «корень этих глубоких противоречий» Бердяев усматривал «в несоединённости мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество – вечным застоем, потому что мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе. Отсюда вечная зависимость от инородного». Поэтому всё «мужественное, освобождающее и оформляющее было в России всегда как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину. Россия как бы бессильна сама себя оформить в бытие свободное, бессильна образовать из себя личность. Возвращение к собственной почве, к своей национальной стихии так легко принимает в России характер порабощённости, приводит к бездвижности, обращается в реакцию». Проблема в том, что «Россия невестится, ждёт жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не суженый, а немец-чиновник и владеет ею».[27 - Там же. С. 304.]

Но не всё ещё кончено для России и русского народа. В русском национальном самосознании есть глубокое чувство, что Россия стоит перед великими мировыми задачами, «с давних времён было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия – особенная страна, не похожая ни на какую страну мира». Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности. Эти идеи идут от идеи Москвы как третьего Рима через славянофилов к Достоевскому, Вл. Соловьёву, неославянофилам, полагал Бердяев. И он выводил: «К идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно русское. Не может человек всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъёма, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен. Это биологически невозможно. Невозможно и в жизни целого народа».[28 - Там же. С. 296.]

Заявление о «биологической невозможности» чувствовать в себе великое призвание без всяких к тому предпосылок чересчур смело и безосновательно. Не только пациенты психиатрических лечебниц, но и многие политики, деятели культуры заявление это частенько опровергают. Как и народы – немцы при Гитлере, русский народ (вместе с другими) – при большевиках.

Бердяев исходил из представлений о существовании многих мессианских народов, мессианское сознание, по его мнению, как бы переходит от одного народа к другому как по эстафете. Мессианское сознание было в Германии в начале XIX в., но теперь германский мессианизм почти исчерпал себя и роль мессианского народа переходит к русскому народу. Логика рассуждений Бердяева такова. Он исходит из того, что «мировая война, в кровавый круговорот которой вовлечены уже все части света и все расы, должна в кровавых муках родить твёрдое сознание всечеловеческого единства. Культура перестанет быть столь исключительно европейской и станет мировой, универсальной. И Россия, занимающая место посредника между Востоком и Западом, являющаяся Востоко-Западом, призвана сыграть великую роль в приведении человечества к единству».

А так как всё своеобразие славянской и русской мистики – «в искании града Божьего, града грядущего, в ожидании сошествия на землю Небесного Иерусалима, в жажде всеобщего спасения и всеобщего блага, в апокалиптической настроенности», то и к единству мир Россия приведёт религиозным путём. Особенности русской веры, русской мистики – душевность, любовь, жажда абсолютного этому будут способствовать, надо только пробудить мужественное начало в глубине самой русской души. Мировая война (первая) этому поможет.[29 - Там же. С. 306, 308—312.]

Национальную идею как идею всемирную определял и Вяч. Иванов: «Всякий раз, когда национальная идея вполне определялась, она определялась в связи общего, всемирного дела и звала нацию на служение вселенское, она по существу со времён Рима несовместима с политическими притязаниями национального своекорыстия; она уже религиозна по существу. Оттого-то и нас так отвращает эгоистическое утверждение нашей государственности у эпигонов славянофильства, что не в государственности мы осознаём назначение наше и что даже если некая правда была в имени „третьего Рима“, то уже само наречение нашей вселенской идеи (ибо „Рим“ всегда „вселенная“) именем „Рима третьего“, т. е. Римом Духа, говорит нам: „Ты, русский, одно памятуй: вселенская правда – твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся её потерять“».[30 - Иванов Вяч. О русской идее // Русская идея. М., 1992. С. 231.]

Понимание русской идеи в том, что русский народ является носителем истинного православного христианства, что именно он способен больше всех народов к общепримирению, к всеединству, к распространению всеобщего братства и всеобщей любви во Христе, к соединению всего человечества в богочеловечестве характерны также для Л. П. Карсавина, С. Л. Франка, Г. П. Федотова, И. А. Ильина и многих других мыслителей до 1917 г. и последующей эмиграции.[31 - См.: Русская идея. М., 1992.]

Вроде бы другой вариант развития России видели российские либералы. Но и либерализм наш – специфический. В Европе либерализм как мировоззренческая система возник в период борьбы растущей буржуазии против феодальных порядков, в период усиления общественного разделения труда и обмена, развития частной собственности капиталистического типа, предпринимательской деятельности наиболее активной части общества.

Одной из существеннейших черт феодального общества является его сословной характер с жёстким закреплением за каждым сословием определённого рода занятий, привилегий и обязанностей, а сословный статус человека жёстко определялся рождением и смена сословной принадлежности была редким исключением. Сословные ограничения сдерживали частнопредпринимательскую активность, новые формы общественного разделения труда создавали потребность в новой структуре общества, основанной на владении средствами производства, в число которых входили и рабочие руки. Отсюда проистекает идеология свободы индивидуальной личности. Эта личность не обязательно должна была быть высокообразованной, интеллектуальной, иметь чувство собственного достоинства, радеть об общественной благе и т. п. Эта личность, прежде всего, хотела иметь право заниматься тем, что ей выгодно, заниматься предпринимательством в любой сфере, в которой она видела себе выгоду.

И постепенно вырабатывается либеральная идеология свободы индивида и прав человека на основе неприкосновенности частной собственности, законодательной защиты прав человека вне зависимости от его сословного статуса. При этом допускалось законодательное регулирование экономической деятельности, а права человека гарантировались и защищались государством, но государством уже новым, буржуазным. При этом буржуазным государством не только и не столько потому, что в нём властвует буржуазия, сколько по своей идеологии, по своему организационному строению на принципах политических свобод и обязанностей, разделения властей, предоставления всё большему числу граждан права участия в выборах и в политической жизни вообще сверху донизу и снизу доверху. Это расширяло возможности саморегулирования общества, даже помимо воли и сознания людей и расширяло возможности более динамичного экономического, политического и культурного развития общества с использования талантов и возможностей всё большего круга людей, несвязанных теперь сословными ограничениями. Конечно, выработка либеральной идеологии и её распространение в общественном сознании сопровождались и элементами реализма, и элементами утопии, и преувеличениями о возможностях каждого человека, и приукрашиванием капиталистической действительности. Так в знаменитом лозунге французской революции «свобода, равенство и братство» под свободой вполне может пониматься свобода экономической, предпринимательской деятельности, но это не означает, что каждый человек может и должен этим заниматься. В «равенство» вполне могло, явно или неявно, вкладываться представление о равенстве возможностей, равенстве шансов, а не равенство в материальном обеспечении. А лозунг «братства» мог быть (и был, скорее всего) всего лишь прикрытием вполне корыстных интересов буржуазии, яркой обёрткой для привлечения на свою сторону широких трудовых масс.