Прошлое в настоящем

Наконец, два дня назад я добился успеха, но не благодаря моим величайшим усилиям, а благодаря богу. Как при вспышке молнии, проблема внезапно оказалась решенной. Я не могу сказать сам, какова природа путеводной нити, которая соединила то, что я уже знал, с тем, что принесло мне успех (с. 19).

Ф. Гальтон

Когда я начинаю размышлять о чем-нибудь, мне кажется, что процесс этого размышления следующий: идеи, которые находятся в моем сознании, как бы притягивают к себе наиболее подходящие из числа других идей, находящихся поблизости, хотя и не в центре внимания моего сознания. Все происходит так, как если бы в моем уме был зал для приемов, где располагается сознание и где перед ним одновременно представляют две или три идеи, в то же время прихожая полна более или менее подходящими идеями, расположенными вне поля зрения полного сознания. Прибывающие из прихожей идеи, наиболее связанные с идеями, находящимися в зале для приемов, кажутся созванными механически-логическим образом, и каждая по очереди получает аудиенцию (с. 27).

Ж. Адамар пытался также оценить роль слов и других знаков в мышлении, особенно в математическом мышлении. Вот что он пишет о своем личном опыте [там же]:

Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моем уме, когда я действительно думаю…

Я думаю, что существенно также подчеркнуть, что я веду себя так не только по отношению к словам, но и по отношению к алгебраическим знакам. Я их использую, когда я делаю простые вычисления; но каждый раз, когда вопрос кажется более трудным, они становятся для меня слишком тяжелым багажом: я использую в таком случае конкретные представления, но они совершенно другой природы (с. 72).

Интересен результат анкетного опроса математиков, приведенный Ж. Адамаром [там же]:

Для математиков, которых я опросил в Америке, явления в большинстве своем аналогичны тем, которые я заметил на собственном опыте. Практически все – в противоположность тому заключению Гальтона, к которому его привел опрос случайных людей, – избегают не только мысленного употребления слов, но так же, как и я, мысленного употребления точных алгебраических или других знаков; как и я, они используют расплывчатые образы. Имеется два или три исключения… (с. 79).

Вот высказывание А. Эйнштейна о роли слов в мышлении (цит. опять по [там же]):

Слова, написанные или произнесенные, не играют, видимо, ни малейшей роли в механизме моего мышления. Психическими элементами мышления являются некоторые, более или менее ясные, знаки или образы, которые могут быть «по желанию» воспроизведены и скомбинированы.

Существует, естественно, некоторая связь между этими элементами и рассматриваемыми логическими концепциями. Ясно также, что желание достигнуть в конце концов логически связанных концепций является эмоциональной базой этой достаточно неопределенной игры в элементы, о которых я говорил. Но с психологической точки зрения эта комбинационная игра, видимо, является основной характеристикой творческой мысли – до перехода к логическому построению в словах или знаках другого типа, с помощью которых эту мысль можно будет сообщать другим людям (с. 80).

В то же время Ж. Адамар делает ссылку на книгу известного в свое время востоковеда Макса Мюллера [M?ller, 1987], где дается исторический обзор мнений об использовании слов в мышлении и где автор утверждает, что никакая мысль невозможна без слов.

Как оценить эту разноречивость суждений? Одно из возможных объяснений здесь такое: разные мыслители в процессе самоанализа достигали различного уровня глубины в осознании своего мышления. Во всяком случае, для нас важно подчеркнуть, что хотя бы часть из тех, кто задумывался о процессе творческого мышления, достигала отчетливого представления о роли лишенного знаковой структуры континуального мышления.

К высказываниям Ж. Адамара интересно присоединить и свидетельство Б. Рассела об открытии А. Эйнштейном теории относительности (цит. по [Harman et al., 1963]):

Бертран Рассел однажды заметил, что при открытии теории относительности Эйнштейн начал со своего рода мистического или поэтического проникновения в истину, которое приняло форму визуализации закона всеобъемлющего характера во всей его разветвленности (с. 459).

По-видимому, похожим образом происходит творческое озарение и в других областях деятельности. Здесь мы приведем еще высказывания С. Криппнера [Krippner, 1963]:

Многие художники и ученые утверждают, что их стремления к нововведениям существуют как расположение духа и чувства, прежде чем они получают свое выражение в словах и других знаках. Для Роберта Фроста стихотворение начиналось, как «комок в горле», «как ощущение плохого, как тоска по родине, тоска по любви», это было «близко к мысли, с которой начать». Сообщалось, что Рихард Вагнер слышал музыку спонтанно; Иоганнес Брамс однажды сказал, что он слышал фрагменты своих тем как «внутреннюю гармонию»; Аарон Копленд утверждал, что музыкальные темы приходили к нему как автоматическое письмо. Немецкий химик Август Кекуле создал концепцию бензольного кольца, вдохновленную сном, в котором змея держала во рту свой хвост (с. 272—273).

И, наконец, высказывания о процессе творчества из автобиографической книги Н. Бердяева [1949]:

Я стремился не к достижению всеобщего по своему значению, а к погружению в конкретное, к узрению в нем смысла и универсальности… За разговором или спором по какому-нибудь вопросу я склонен видеть решение судеб вселенной и моей собственной судьбы… Иногда огромное значение для моего процесса познания имел незначительный, казалось бы, разговор, фильм, в котором ничего философского не было, или чтение романа. Целостный план одной моей книги пришел мне в голову, когда я сидел в кинематографе. Извне я получал лишь пробуждавшие меня толчки, но все раскрывалось изнутри бесконечности во мне (с. 93).

Приведенные примеры показывают, что творческое озарение[16 - С озарением мы сталкиваемся не только в творческом процессе, но и в нашей обыденной жизни. Одним из примеров этого может быть принятие решений. Известны попытки строго логического анализа процесса принятия решений. Были предложены математические, в том числе и вероятностные модели. Но ситуация чаще всего бывает столь сложна, что в процессе принятия решения мы ограничиваемся тем, что задаем себе вопрос и ждем ответа как озарения. Отсюда, возможно, и пословица «утро вечера мудренее».] связано с выходом за границы логического мышления. Но осмысление новых идей происходит на логическом уровне. Сознание человека должно быть подготовлено к восприятию новых, все усложняющихся построений. Скажем, введение в математику «безумным гением» Кардано мнимых чисел – понятия достаточно абсурдного с позиций здравого смысла – это одна из тех вех математического мышления, которыми отмечается возникновение новых возможностей для более богатых логических построений. Мы должны признать, что рефлективное сознание человека оказывается способным зачерпнуть из континуального потока мысли только то, к осмысливанию чего оно оказывается подготовленным своими предшествующими логическими построениями. Но логическое осмысление, если оно ведет к построению необычных конструктов, – это также некоторое озарение. Вот один из примеров: специальная теория относительности – это, в конце концов, не более чем некоторое, совсем необычное, но логически четкое осмысление преобразований Лоренца. Почему этого не мог сделать сам Лоренц – крупнейший физик своего времени, или такие математики, как Пуанкаре и Адамар, которые пытались понять физический смысл преобразований Лоренца? Вот что по этому поводу пишет сам Адамар [1970]:

Абсолютное дифференциальное исчисление находится в тесной связи с теорией относительности; и по этому поводу я должен признаться, что, увидев, что уравнение распространения света инвариантно относительно некоторой группы преобразований (известных теперь под названием преобразований Лоренца), в которую входят пространство и время, я прибавил, «что такие преобразования явно лишены физического смысла». А эти преобразования, которые я счел лишенными физического смысла, составляют основу теории Эйнштейна! (С. 51.)

Эйнштейну в смелости его построений помогло, видимо, то почти мистическое озарение, о котором уже говорилось выше.

Можно думать, что в творческом процессе, как и в нашей повседневной речевой деятельности, происходит постоянное взаимодействие между континуальной и дискретной составляющими нашего мышления. С помощью логики мы надеемся что-то непротиворечивым образом осмыслить из неисчерпаемого богатства континуальных потоков, но, осмысливая в рамках четких категорий, через кодирование смысла в дискретах, настолько сужаем смысл понятого, что потом снова возвращаемся к размытым – континуальным представлениям. В этом особенность нашей культуры, в этом ее неразгаданная тайна. Гегель, глубоко мистически настроенный философ, попытался с помощью диалектики втиснуть непрерывные потоки мысли – «саморазвивающегося духа» – в рамки все той же логики. Но что из этого получилось?

Теперь несколько слов о деспотической роли языка. Хочется напомнить хорошо известное выражение Витгенштейна [1958]: «Границы моего языка означают границы моего мира» (парадокс 5.6. в Логико-философском трактате). Здесь этот парадокс мы можем интерпретировать так: в континуальном потоке мысли человек черпает только то, что способен осмыслить на своем языке. Вспоминается ожесточенный спор о роли древних языков в среднем образовании, который шел среди нашей интеллигенции в 20-х годах прошлого века в связи с формированием программы единой трудовой школы. Нужно ли было сохранить традиции старой гимназии с затратами громадного времени на изучение древних языков? Зачем их изучать, если все существенное из других культур переведено на новые языки? Ответ сейчас ясен – глубокое проникновение в другие культуры, и особенно в культуры прошлого, возможно только через освоение их языков. И тогда возникает уже другой вопрос – нужно ли выходить за пределы своей культуры?

Кто знает – может быть, все неудачи в попытках найти интеллектуальный контакт с дельфинами, если они действительно мыслящие существа морей, связаны с тем, что человек вольно или невольно пытается установить эту связь с помощью привычных ему языковых средств, заведомо чуждых им. Здесь, возможно, уместно напомнить высказывание Л.С. Выготского [1934]:

…путь к человеческому интеллекту и путь к человеческой речи не совпадают в животном мире, генетические корни мышления и речи различны (с. 96).

Даже в высшем пункте животного развития – антропоидов – вполне человекоподобная в фонетическом отношении речь оказывается никак не связанной – тоже с человекоподобным интеллектом (с. 260).

Здесь можно добавить, что научить словам можно только того, кто уже что-то знает о словах в других языках. Но почему обучается языку ребенок? Как он постепенно осваивает все безграничное многообразие смыслового содержания слов?

3. Понимание на внелогическом уровне

Всякий, кто занимался педагогической работой, знает, как иногда огорчается кто-то из студентов: он, казалось бы, без запинки ответил на все вопросы, но не получил высокой отметки. Преподаватель, пытаясь объяснить низкую оценку, говорит студенту, что тот всё знает, но в то же время совсем плохо понимает предмет.

Формальное понимание записей, сделанных в знаковой системе, принятой в той или иной области знаний, может оказаться недостаточным для того глубокого осознания, которое необходимо для того, чтобы появилась возможность творческого, т. е. самостоятельного осмысления предмета. Известный советский физик Л.И. Мандельштам любил говорить о понимании первого и второго рода. В собрании его трудов сохранилось следующее лаконичное высказывание по этому поводу [Мандельштам, 1950]:

Есть две степени понимания. Первая, когда вы изучили какой-нибудь вопрос и как будто знаете все, что нужно, но вы еще не можете самостоятельно ответить на новый вопрос, относящийся к изучаемой области; и вторая степень понимания, когда появляется общая картина, ясное понимание всех связей. Такие вопросы, на которые нельзя ответить, пока этой второй степени понимания нет, мы называем парадоксами. Разбор подобных парадоксов очень полезен для достижения такого полного понимания (с. 10).

И действительно, если ту сложную систему представлений, которая образует квантовую механику, обсуждать на жестком – строго логическом уровне, то немедленно возникают парадоксы. Обсуждение парадоксов приводит не к устрожению логических построений, а к переходу мышления на другой уровень, где парадоксы исчезают. Так возникает то неформальное понимание, о котором мало что можно сказать. И в то же время квантовая механика – это такая дисциплина, которая не поддается популярному изложению вне той специфической абстрактной символики, в которой она создана. Но сама символическая запись – это не знание о микромире, а только способ провоцирования этого знания в нашем сознании. Обсуждение парадоксов здесь оказывает то же действие, что и обдумывание коанов – парадоксальных высказываний в философии дзен, о которой мы будем говорить ниже.

Здесь можно высказать даже такое утверждение – наука, особенно, точные разделы знаний, устроена так, что мы можем сказать нечто о внешнем мире при помощи слов-символов, смысл которых, если над ними глубоко задуматься, остается неясным. В квантовой механике одним из основных понятий является представление о ?-функции. В нашей книге [Налимов, 1974] приведена коллекция высказываний физиков о смысле этого термина, подобранная американским философом Абелем. И здесь мы видим, как физикам удается описать внешний мир с помощью понятия, смысл которого может пониматься различно. Второй аналогичный пример – это представление о смысле понятия «случайность». Несмотря на все возрастающую роль вероятностных методов описания внешнего мира, мы мало что можем сказать о физическом смысле этого понятия. В учебниках по теории вероятностей и математической статистике обычно ограничиваются тем, что дают определение случайности, идущее еще от Аристотеля. Создается впечатление, будто не было никакого прогресса в понимании «случайности». Правда, в попытке осмыслить наше представление о случайности возникли несколько теорий вероятностей (подробнее об этом см. в [Fine, 1973] и [Налимов, 1976]). Наиболее широкой известностью пользуется подход А.Н. Колмогорова. Но в его аксиоматике само представление о случайности не вводится. И всем тем, кто занят разработкой вероятностных методов описания внешнего мира, ясно, что не следует уточнять или хотя бы обсуждать его смысл. Надо просто научить студентов понимать, как и что описывается с помощью вероятностных концепций, построенных вокруг этого физически трудно осмысляемого понятия. Потребность в его обсуждении появляется уже на метауровне, когда нужно понять, почему мы имеем право пользоваться языком вероятностных представлений при описании внешнего мира.

И последнее: трудность в понимании языка точных наук отнюдь не в трудности освоения самой математики – грамматики этого языка, а в умении переходить от символической, логически структурированной записи к пониманию на том уровне, где происходит само творческое мышление. Если мы спросим, что есть наука или в чем смысл великих мировых религий[17 - О трудностях герменевтики – науки об интерпретации древних текстов см., например, [Pye, Morgan, 1973].], существующих тысячелетия, то увидим, что человек способен создавать построения, сложность которых такова, что их не удается осмыслить в четкой системе логических построений.

4. Медитация – прямое обращение к континуальным потокам сознания

Призыв к молчанию как средству познания себя и мира (Будда, Чжуан-цзы, Рабиндранат Тагор, Кришнамурти и даже Витгенштейн) – это непосредственное обращение к континуальному мышлению в его чистом виде. Техника медитаций – умение управлять континуальным мышлением без обращения к языковым средствам. Задачей управления является придание четкой направленности свободно текущим, логически не упорядоченным потокам мысли. Первые попытки обращения к медитациям показывают высокую зашумленность нашего сознания случайно возникающими обрывками обычных мыслей.

Западная мысль лишь совсем недавно обратилась к научному изучению необычных, измененных состояний сознания. К их числу относятся и те из них, которые возникают при созерцательных медитациях и безмолвных молитвах. Изучение измененных состояний сознания стало объектом клинических исследований. Опыт, накопленный мистиками различных религиозных направлений, стал предметом анализа психологов и психиатров. За короткое время накопилась огромная литература. В широко известном сборнике статей Altered States of Consciousness [Tart, ed., 1963] приведена библиография в 1000 наименований. В информационном издании [Popenoe, 1976] приведен каталог книг вашингтонского магазина «Yes» по всем разделам трансперсонально-метафизического спектра. Он включает 8000 наименований. В силу своей молодости научная дисциплина еще даже не выработала тезауруса. Ч. Тарт[18 - Чарльз Тарт – профессор психологии Калифорнийского университета и директор Института по изучению сознания человека в Сан-Франциско.] во введении к упомянутому выше сборнику указывает (ссылаясь на известного индолога Шпигельберга), что в санскрите имеется около 20 различных понятий, которые на английский язык переводятся просто словами mind или consciousness, а такие слова английского языка, как trance, hypnosis, dream, eсstasy, остаются недостаточно осмысленными. И все же сейчас имеется ряд журналов, проявляющих особый интерес к изучению измененных состояний сознания[19 - Укажем некоторые из этих журналов: The Journal of Transpersonal Psychology; Psychologia. An International Journal of Psychology in the Orient. Psychologia Society. Sakyo-Ku, Kyoto: Kyoto University, Japan; Darshana International. An International Quarterly of Philosophy, Psychology, Psychical Research, Religion, Mysticism and Sociology. Moradabad: India.]. Целью таких изучений, как отмечает [Kubose, 1973], является:

1. Описание измененных состояний сознания – изучение топологии «внутреннего пространства» средствами как психологическими, так и физиологическими.

2. Изучение техники перехода в измененные состояния сознания и выработка способов управления ими.

3. Практическое использование – здесь речь идет не о лечении больных людей, а об использовании новых возможностей для улучшения здоровья «нормальных людей», озабоченных поиском душевного мира и желанием сделать жизнь внутренне более содержательной.

Здесь мы коснемся только тех проявлений измененного состояния сознания, которые позволяют лучше понять континуальную составляющую человеческого мышления.

Как пишет А. Дейкман, селективное изучение литературы, посвященной описанию мистического опыта, позволяет высказать следующие суждения [Deikman, 1963]:

а) процедура созерцательной медитации является главным способом приобретения мистического опыта;

б) тренировка в созерцательной медитации ведет к созданию интрапсихических барьеров против отвлекающих стимулов;

в) многие явления, описываемые в отчетах о мистическом опыте, можно рассматривать как следствия частичной деавтоматизации тех психических структур, которые организуют и интерпретируют чувственные явления (с. 200).

Переход к измененному состоянию сознания, А. Дейкману, происходит следующим образом:

согласно

Видения, переживание любви и подобные чувственные феномены можно рассматривать как переходные состояния на пути к высшему, трансцендентному состоянию – к «облакам затемненности», где больше не существует мыслей и образов, вместо них появляется новая размерность сознания…

Переход в трансцендентное состояние требует большой тренировки в созерцательной медитации и достигается немногими (с. 199).