Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

А в этом здании останется жить до 1915 г. другой наниматель квартир – языковед, философ, публицист князь Николай Сергеевич Трубецкой.

36. Афанасьевский Бол. пер., 41 (с.), – Ж. – с 1914 по 1921 г. – поэт, критик, литературовед, историк литературы, москвовед Николай Сергеевич Ашукин и его первая жена – будущий главный библиограф Института Маркса-Энгельса-Ленина – Ольга Дмитриевна Наумова.

Судьба Ашукина – один из самых ярких примеров «востребованности» писателя в литературе. Ныне он известен широкому читателю исключительно благодаря своему собранию цитат, сборнику литературных высказываний «Крылатые слова» (1956). А ведь он – и в этом, кстати, доме – издал еще в 1914 г. первый сборник стихов «Осенний цветник», за который сразу же получил престижную премию им. С. Я. Надсона. Здесь писал повести, книги о Пушкине («Живой Пушкин», 1926), Грибоедове, составил летопись жизни и творчества Николая Некрасова и издал несколько книг о литературной Москве. Видимо, про жизнь в этом доме попали подробности быта в его стихи: «В уюте кельи тихой вечерами // Опять зовет к себе забытый труд; // Бумаги, книги старыми друзьями // Глядят. Дороже и милей уют… // Как весело потрескивают печи, // Встречая голос зазвеневших вьюг, // И мы ведем с тобою, милый друг, // За чаем нескончаемые речи…» Возможно, эти стихи читал хозяин дома, когда его посещали здесь Бальмонт, Брюсов, Вересаев, Белоусов и (предположительно) Александр Блок.

В этом же доме, кроме того, жил в 1910–20-е гг. врач-педиатр Василий Яковлевич Гольд и его жена – скульптор, поэтесса и мемуаристка – Людмила Васильевна Гольд, близкие друзья Вяч. И. Иванова. Здесь устраивались литературно-художественные вечера. Б. – М. И. Цветаева, Е. Л. Ланн, М. О. Гершензон, скульптор С. Т. Конёнков (автор портрета Л. В. Гольд в мраморе) и многие другие. Именно В. Я. Гольд способствовал помещению Вяч. И. Иванова и М. О. Гершензона в «Здравницу работников науки и литературы», где и возникла знаменитая «Переписка из двух углов» (3-й Неопалимовский пер., 5—7).

Наконец, в этом же доме, после четырех арестов с отбытием наказания в Соловецком лагере, с 1939 по 1956 г., жил в коммунальной квартире 1-го этажа литературовед, историк, краевед, мемуарист, автор книги «Душа Петербурга» Николай Павлович Анциферов и его жена – Софья Александровна Гарелина.

Сюда Анциферов писал жене об этапе в Сибирь: «Ехали мы 46 дней в теплушке, не приспособленной для сибирских холодов. Для спанья чередовались… Мне не верилось, что я смогу пережить этот этап… Как я был одет, ты знаешь, в чем я ушел из дому…»

Потом, в воспоминаниях, напишет страшнее. «Угольная пыль, которой нас снабдили, не могла нагреть теплушку, с ее щелями при суровых сибирских морозах января!.. Когда нас подтапливали, стены начинали покрываться белой шерстью инея. Ближе к полу он становился гнусно желтым от мочи. Воды не хватало, и мои спутники не брезговали со стен отламывать золотистые сосульки, растапливать их и пить… Нижние нары уже все сожжены… Если этап еще продлится долго, нам всем конец. Из теплушки уже 5 человек умерло. У меня жар и болит горло. Плохо дело… Меня освободит смерть…

И все же… Станция неведомо где. В замерзшем окне дыханием делаю дырку. Смотрю на мир Божий. Сопка. На нее взбираются ели – белые от инея, тянутся к небу. А небо синее, даже не синее, а лиловое… и чудится мне, от этих сверкающих белизной елей, от этой лиловато-густой лазури льется музыка. Мне слышится песня Сольвейг: Спи! Усни, милый мой! // Буду сон охранять сладкий твой, // Сольвейг!»

В этом доме у Анциферова в разное время бывали: А.А. Ахматова, К.И. Чуковский, А.Ф. Лосев, Б.В. Томашевский, пианистка М.В. Юдина, Б. Ш. Окуджава, журналистка Ф.А. Вигдорова и многие другие.

Б

От Баррикадной улицы до улицы Бурденко

37. Баррикадная ул., 2 (с.), – дом генерала Глебова, затем Главная аптека, позже Александровский мещанский институт (1790-е гг., перестроен в 1823 г. – арх. отец и сын И. Д. и Д. И. Жилярди), а с 1811 г. – «Вдовий дом» – богадельня, пансион для вдов и сирот военных и чиновников. Ж. – с 1874 по 1877 г. пансионеркой дома – Любовь Алексеевна Куприна (урожд. Кулунчакова) с малолетним сыном – будущим писателем Александром Ивановичем Куприным. Жил здесь Куприн с четырех до семи лет, но позже свое существование в этом доме опишет в рассказах «Святая ложь» и «Река жизни».

«Неслышным шагом проходит он сквозь ряды огромных сводчатых палат, стены которых выкрашены спокойной зеленой краской, мимо белоснежных постелей со взбитыми перинами и горами подушек, мимо старушек, которые с любопытством провожают его взглядами поверх очков. Знакомые с младенчества запахи, – запах травы пачули, мятного куренья, воска и мастики от паркета и еще какой-то странный, неопределенный, цвелый запах чистой, опрятной старости, запах земли… Вот, наконец, палата, где живет его мать. Шесть высоченных постелей обращены головами к стенам, ногами внутрь, и около каждой кровати – казенный шкафчик, украшенный старыми портретами в рамках, оклеенных ракушками. В центре комнаты с потолка низко опущена на блоке огромная лампа, освещающая стол, за которым три старушки играют в нескончаемый преферанс, а две другие тут же вяжут какое-то вязанье и изредка вмешиваются со страстью в разбор сделанной игры…»

Маленький Саша боготворил мать, но и побаивался. Она была для него «верховным существом». Но пишут, что, уходя отсюда по делам (в какой сводчатой палате это было – неизвестно), она привязывала сына за нитку к кровати, и он, смирив свой непоседливый нрав, терпеливо дожидался ее. Потом в рассказе «Река жизни» напишет про мать героя, так похожего на него: «Это она была причиной того, что вся моя душа загажена, развращена подлой трусостью. Она рано овдовела, и мои первые детские впечатления неразрывны со скитаньем по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, мелкими, но нестерпимыми обидами, угодливостью, попрошайничеством, слезливыми, жалкими гримасами, с этими подлыми уменьшительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку… И сама мать, чтобы рассмешить благодетелей, приставляла себе к носу свой старый, трепаный кожаный портсигар, перегнув его вдвое, и говорила: "А вот нос моего сыночка…" Я проклинаю свою мать…» Куприн, надо сказать, решится даже прочесть этот рассказ матери, выкинув лишь последнюю фразу. Но у нее, как напишет, вдруг «затряслась голова, она поднялась из кресла и вышла…» Правда, добавит, сердилась недолго…

Дом № 2 по Баррикадной улице

В этом же «Вдовьем доме» и в это же время жила пансионеркой и бабушка будущего циркового клоуна и дрессировщика, мемуариста А. Л. Дурова. Он запомнит, что скука там царила страшная и «здоровенные церберы в виде сторожей и швейцаров ревниво охраняли вход…».

А уже в июне 1941 г., через полвека, этот дом, возможно, спасет Марину Цветаеву. Именно здесь, в подвальном бомбоубежище, будут прятаться от первых бомбежек Москвы она и литературовед, будущий биограф поэта Мария Белкина.

38. Басманная Нов. ул., 10 (с., мем. доска), – доходный дом (1913, арх. А. Зелигсон). Ж. – с 1921 по 1926 г. в здании, отданном Коминтерну, – комендант дома, венгерский писатель-интернационалист, директор Театра Революции (1925), будущий герой войны в Испании («ген. Лукач», командир 12-й интернациональной бригады), погибший в бою там же, – Мате (Франкль Бела) Залка.

В этом же доме, с 1920-х гг. и до конца 1930-х, жил прозаик, драматург, очеркист, биограф и мемуарист Лев Иванович Гумилевский (псевдоним Ф. Ярославов). И с 1918 по 1948 г. – художественный критик, коллекционер, библиограф и мемуарист – Павел (Пинхас) Давыдович Эттингер. Б. – (у Эттингера) Л. О. Пастернак (его дальний родственник), И. С. Зильберштейн, Д. И. Митрохин, И. Э. Грабарь и многие другие.

Но главное – и о чем сообщает вторая мемориальная доска на фасаде – здесь жил с 1935 по 1948 г. (с перерывом) поэт Алексей Иванович Фатьянов.

Алексей Фатьянов

Это второй московский дом его (с 1929 по 1935 г. он жил с родителями на ул. Вешних Вод, 32). Но как знаменитый поэт-песенник, как человек, чьи похороны сравнят потом по числу провожающих с похоронами Максима Горького и чей гроб после смерти люди несли на руках от последнего, не сохранившего его дома (1-я Бородинская ул., 5) – до могилы на Ваганьговском, он фактически родился здесь.

Надо ли перечислять почти две сотни его стихов, ставших народными песнями? Да, за свою жизнь он выпустил лишь одну книжку стихов «Поет гармонь» (1955), напечатал ее даже не в Москве и за четыре года до смерти. Но только после 1946 г. на экраны вышло 18 фильмов с песнями поэта: «На солнечной поляночке», «Соловьи», «Перелетные птицы», «Первым делом, первым делом самолеты», «В городском саду играет…», «На Заречной улице…», «В рабочем поселке подруга живет…», «Тишина за Рогожской заставою…», «Когда весна придет, не знаю», «Если б гармошка умела…», «Хвастать, милая, не стану…», «А годы летят, наши годы…» и многие другие. А кроме того, он автор песен, которые распевала вся страна: «Где ж ты, мой сад?», «На крылечке вдвоем…», «Давно мы дома не были», «Друзья-однополчане…», «Три года ты мне снилась…», «Когда проходит молодость…», «Караваны птиц…» Разве это можно забыть?

И ведь как гнобили его при жизни: «поэт кабацкой меланхолии», «дешевая музыка на пустые слова», «творчески несостоятелен». Достаточно сказать, что многие композиторы, писавшие музыку на его стихи, неоднократно награждались за них Сталинскими премиями, а его – автора – наградами обходили. На подушечках после его смерти несли только три, но боевых отличия старшего сержанта: орден Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За победу на Германией». Не говорить же об ордене «За заслуги перед Отечеством», которым его наградили через 30 с лишним лет после смерти…

Здесь, в этом доме, он был принят на службу актером в Театр Красной Армии, отсюда ушел на фронт, где был ранен, когда трое суток выходил из окружения, здесь жил, когда писал первые песни и познакомился с Василием Соловьевым-Седым.

«Ко мне подошел солдат в кирзовых сапогах, – вспоминал композитор свой день на фронте в 1942-м, – красивый, рослый молодец, голубоглазый, с румянцем во всю щеку… Прочел, встряхивая золотистой копной волос, свою песню "Гармоника". Песня мне понравилась… но еще больше мне понравился автор. Чувствовалась в нем богатырская сила…» Так родились их совместные хиты «На солнечной поляночке» и знаменитые «Соловьи», песня, которую маршал Жуков назвал лучшей песней о войне…

Увы, после войны, в 1946-м, уже сам Сталин, раскритиковав на Оргбюро ЦК ВКП (б) фильм «Большая жизнь», бросил и в адрес 27-летнего поэта и композитора Никиты Богословского жесткий упрек, назвав музыку и песню к фильму «кабацкой»… О какой песне шла речь? Так вот, представьте, речь шла о песне «Три года ты мне снилась…», которую пел в фильме Марк Бернес. Вот после этого кремлевского окрика двери журналов и издательств и закрылись для Фатьянова на долгие десять лет. «Помогла», конечно, и зависть коллег-поэтов к таланту человека, которого при жизни называли «вторым Есениным». Уму непостижимо, но именно они трижды (!) исключали Фатьянова из Союза писателей… Исключали и вновь принимали… Но в 1959 г., после очередного исключения его из Союза, поэт скончался. Аневризма аорты, разрыв сердца в 40 лет.

Жена поэта Галина Калашникова, дочь генерала, которая безоглядно «выскочила за него замуж» после трех всего встреч, переживет мужа на 43 года, вырастит сына и дочь поэта и скончается в 2002 г.

39. Басманная Нов. ул., 20 (с. п.), – старинная усадьба Н. В. Левашова. Ж. – в 1810?30-е гг. – поручик, участник войны 1812 г., лесопромышленник Николай Васильевич Левашов и, до 1839 г., до своей кончины, – его жена – Екатерина Гавриловна Левашова (урожд. Решетова, двоюродная сестра декабриста И. Д. Якушкина). Здесь они воспитывали шестерых детей. И здесь в 1820?30-е гг. Е. Г. Левашова держала один из самых известных литературных салонов города.

«Женщина эта принадлежала к тем удивительным явлениям русской жизни, которые мирят с нею, которых все существование – подвиг, никому неведомый, кроме небольшого круга друзей, – писал о Левашовой Александр Герцен. – Сколько слез утерла она, сколько внесла утешений не в одну разбитую душу, сколько юных существований поддержала она и сколько сама страдала. "Она изошла любовью", – сказал мне Чаадаев, один из ближайших друзей ее, посвятивший ей свое знаменитое письмо о России». В салоне Левашовой бывал весь цвет русской литературы того времени: И. И. Дмитриев, В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, В. Л. Пушкин, Е. А. Боратынский, А. А. Дельвиг, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, Н. К. Кетчер, М. А. Бакунин, М. Ф. Орлов, А. М. Раевский и многие другие.

П.Я. Чаадаев

Но – главное. Здесь у Левашовых, с 1831 по 1856 г., во флигеле этого дома жил философ, публицист Петр Яковлевич Чаадаев (внук академика-историка М. М. Щербатова). Здесь им, «басманным философом», как звали его, уже были написаны знаменитые «Философические письма», посвященные, как уже говорилось, как раз хозяйке дома (первое из них опубликует журнал «Телескоп» в 1836 г.), здесь ученый был официально объявлен «сумасшедшим», и здесь, в 1856 г., Чаадаев скончался, завещав похоронить себя рядом с Е. Г. Левашовой. Это единственный дом ныне, где сохранились следы жизни философа, все прочие, увы, утрачены (Серебряный пер., 3; Мал. Кисловский пер., 7; Погодинская ул., 8—10 и Петровка ул., 15/13).

Чаадаев – легендарная фигура русской словесности и политической жизни России. Храбрый офицер, в войну 1812 г. ходивший в штыковые атаки и бравший Париж, «модный денди» после отставки (А. С. Пушкин, характеризуя именно «дендизм» друга, сравнивал с ним Онегина – «Второй Чадаев, мой Евгений») и «первый из юношей, которые полезли… в гении», как писал о нем Вигель, чей «разговор и даже одно присутствие действовали на других, как действует шпора на благородную лошадь», наконец, арестант по «делу декабристов».

Публикация уже первого его письма стала «выстрелом, – по словам А. И. Герцена, – раздавшимся в темную ночь». Закрыли «Телескоп», сослали редактора, уволили цензора, а автора вызвали к полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он отныне «считается сумасшедшим». Врач, который должен был наблюдать за ним, еще при знакомстве якобы сказал ему: «Если бы не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший…»

Именно «Письма» Чаадаева и написанная позже «Апология сумасшедшего» (1837) поделили общество на «западников» и «славянофилов», чей спор продолжается и поныне. Недаром Пушкин написал про него: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес…», а Грибоедов вывел Чаадаева (так считают!) в «Горе от ума» в образе Чацкого.

Что ж, поклонимся ему у его дома и будем помнить, что здесь навещали философа Пушкин, Вяземский, Гоголь, Боратынский, Хомяков, а позднее – Герцен, Тютчев, Белинский и многие другие.

При советской власти, в 1960-е гг., в этом доме жил поэт, литературовед, переводчик, гл. редактор издательства «Художественная литература» (оно находилось и находится поныне через улицу – Новая Басманная, 19) и газеты «Литературная Россия» Николай Васильевич Банников. А в одном из флигелей дома в 1920-е гг. жил академик-транспортник, председатель правления общества «Знание» (1967–1999), лауреат Ленинской (1988) и Госпремии (1976) – Владимир Николаевич Образцов, в семье которого рос будущий художественный руководитель Театра кукол, прозаик, мемуарист, Герой Социалистического Труда (1971), народный артист СССР (1954), лауреат Ленинской (1984) и Сталинской премии (1946) – Сергей Владимирович Образцов. Позже С. В. Образцов жил на Бахметьевской ул., 12, на Бол. Дмитровке, 4/2, и, наконец, с 1938 по 1992 г. – на ул. Немировича-Данченко, 5/7.

Остается добавить, что в этом же доме в 1930-е гг. располагалась и редакция журнала «За промышленные кадры», в которой с 1931 по 1936 г. работал поэт, прозаик и будущий мемуарист В. Т. Шаламов.

40. Басманная Нов. ул., 27 (н. с.), – особняк адмирала графа Н. С. Мордвинова. Ж. – с 1810 по 1812 г. – поэт, прозаик и историк, редактор «Московского журнала»(1791?1792) и «Вестника Европы» (1802?1803), издатель альманахов «Аглая» (1793?1794) и «Аониды» (1796?1799) – Николай Михайлович Карамзин, а также поэт, критик, будущий академик и цензор, мемуарист Петр Андреевич Вяземский. Это один из десяти московских адресов Карамзина (см. Приложение № 2) и один из семи адресов Вяземского.

Е.А. Денисьева «О, как убийственно мы любим…»

Позднее, в 1819 г., на месте сгоревшего здания был выстроен нынешний деревянный дом (с.). В нем с 1820-х гг. жила мещанка по происхождению, ставшая гражданской женой графа А. К. Разумовского, – Мария Михайловна Соболевская и их внебрачные дети, получившие фамилию Перовские (как утверждают, по названию имения А. К. Разумовского – Перово): Василий Алексеевич (будущий оренбургский генерал-губернатор), Лев Алексеевич (будущий министр внутренних дел, отец народоволки С. Л. Перовской), Алексей Алексеевич (будущий писатель Антоний Погорельский), Анна Алексеевна (мать писателя и драматурга А. К. Толстого) и др.

В конце 1820-х гг. Соболевская вышла замуж за генерала Петра Васильевича Денисьева, у которого в 1850-х гг. останавливалась Елена Александровна Денисьева – родственница генерала, возлюбленная Федора Тютчева, адресат его многочисленных стихов и мать внебрачных детей поэта.

Елена Денисьева могла бы стать фрейлиной при дворе, все шло к этому, если бы не знакомство и вспыхнувшая любовь к дважды женатому уже Тютчеву (ей было во время знакомства с поэтом 20 лет, ему 42). Вот тогда и свет, и общество отвернулись от нее. С ней, которая вся была «соткана из противоречий», готовая на «попрание всех условий», все началось у Тютчева с легкого флирта, но две стихии, два беззаконных сердца столкнутся так, что искры из глаз!..

Биограф поэта К. Пигарев (кстати, правнук его) позже напишет, что Тютчев в любви всегда был «мучительно раздвоен». Он умел, как пишут, «испытывать подлинную любовь одновременно к двум женщинам» – к любимой жене и к… Денисьевой, связь с которой длилась больше десяти лет, которая родила ему троих детей и которую Тютчев переживет на девять лет. «Пускай скудеет в жилах кровь, – писал ей в знаменитых стихах, – Но в сердце не скудеет нежность… О ты, последняя любовь! Ты и блаженство, и безнадежность».

Через 15 лет после знакомства с ней поэт напишет про нее: «Как душу всю свою она вдохнула, // Как всю себя перелила в меня…» Сын поэта, Федор, позднее утверждал, что, полюбив Денисьеву, отец принес в жертву свое «весьма в то время блестящее положение. Он почти порывает с семьей, – пишет Ф. Ф. Тютчев, – не обращает внимания на выражаемые ему двором неудовольствия, смело бравирует общественным мнением», то есть, другими словами, – крушит безжалостно свою собственную карьеру.

А она, она в 1862 г. и здесь, в Москве, решительно скажет своему родственнику, мужу своей сводной сестры А. Г. Георгиевскому, у которого часто останавливалась (Бол. Дмитровка, 34/10): «Мне нечего скрываться и нет необходимости ни от кого прятаться: я более всего ему жена, чем бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю, никогда никто его так не понимал, как я его понимаю, – всякий звук, всякую интонацию его голоса, всякую его мину и складку на его лице… Ведь в этом и состоит брак… чтобы так любить друг друга…» Она уже звала его молитвенно «Боженькой», а в 1864-м, незадолго до смерти от туберкулеза, сказала о поэте в одном из писем: «Это мой Людовик XIV Неразвлекаемый…» И бешено ревновала, из-за чего они часто ссорились.

Тот же родственник Денисьевой вспоминал, что когда Елена захотела и третьего ребенка от поэта записать «Тютчевым», он воспротивился. И вот тогда она, его добрейшая Леля, «пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую попавшуюся ей под руку бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Федора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки и отбила в ней большой кусок изразца…». Пишет, что поэт потом «очень уважительно» показывал ему выбоину в печи: «Так любить!..»

4 августа 1864 г. Денисьева умрет на руках у Тютчева. Последними ее словами были: «Верую, Господи, и исповедаю». Тогда Тютчев и напишет Георгиевскому: «Не живется, мой друг… не живется… Гноится рана, не заживает… Только при ней и для нее я был личностью, только в ее любви… я сознавал себя… Теперь я что-то бессмысленно живущее, какое-то живое, мучительное ничтожество…»

Вот после этих слов мы и вправе считать этот дом истинным памятником истинной любви. Той, которую Тютчев в стихах назвал, представьте, «убийственной».

41. Басманная Нов. ул., 29, стр. 3 (с. п.), – Ж. – в 1790–1810-е гг. – поэт, прозаик, переводчик, сенатор, князь Николай Никитич Трубецкой, его жена – поэтесса и драматург Варвара Александровна Трубецкая (урожд. кн. Черкасская) и (с середины 1790-х гг.) – сводный брат Трубецкого (по матери) – поэт, прозаик, драматург, издатель первого московского журнала «Полезное увеселение», член Российской академии наук, ректор Московского университета Михаил Матвеевич Херасков. В его доме одно время жил также в 1790-е гг. поэт и переводчик Ермил Иванович Костров.