Фрилансер

– Мало. Уверен, тебе есть ещё что рассказать.

Кэрол вернулась на место.

– Что ещё… Тройки в школе … пересдачи в институте… помню ураган… закончился, последние капли дождя… люди переступали через ветви поваленных деревьев, обходя оборванные провода… следом за мной шел мальчишка… у меня развязался шнурок, я подумала, наступлю на шнурок и растянусь поперек дороги. Остановилась, нагнулась завязать. Он обогнал меня, как вдруг недоваленное дерево заскрипело, стало валиться… мальчик попытался отбежать, но, запутался в проводах… и, его убило током вместо меня… да деревом придавило.

Кэрол замолчала. Она смотрела в стену и вновь видела падающее дерево, мальчишку, ток, смерть, дождь.

– Отлично!

– Покажи, что получилось.

– Позже. Ну как, понравилось?

– Нет, не понравилось. Скажи, ты, правда, не слушал меня.

– Кэрол, у меня руки чешутся, так хочется поработать, валяй домой, а?

Она ждала реакции, любой. Но, только не отсутствие реакции. Джонни её лучший друг. И ближе Кэрол у него никого нет. Из его квартиры можно сделать студию. Джонни не раз говорил, что мечтает о полноценной студии. Они могли бы жить вместе, каждый бы занимался своим делом. Она давно об этом думает.

Компьютер, вкл.

– Вечером позвоню. Пока, Кэрол.

***

Её и раньше отправляли восвояси. Но, сегодня особенно обидно. Джонни не типичный фотограф, шла и думала Кэрол, по клубам не ходит, траву не курит, от алкоголя не зависит. И от Кэрол не зависит. Душу ей вывернул, гад. И никакой реакции.

Надо худеть, сделала вывод Кэрол.

К сексу она равнодушна. Сейчас и всегда была. До полового созревания и после. Считает, повезло. Страшная грозовая туча – смерч половых проблем – чудным образом просвистела мимо её сердца, не задев душу. Она никогда не страдала от неразделённой любви, как и от любви вообще. Слушала вой подруг, безнадёжный, предсмертный и острыми иголочками покалывали её кожу мурашки счастья. Миловало. Кэрол не зависит от самого неуправляемого из инстинктов. Её никогда не подталкивало с крыши, не валило под поезд, не совало в петлю. Только за стол с расстегаями, наваристым борщом, да сибирскими пельменями, чему она рада несказанно и кушает причмокивая.

Кэрол подчиняется инстинктам радости и никогда – беды.

А потом ей приснился сон. Джонни потряс Кэрол своей приворотной красотой. Она любовалась Джонни всё время их дружбы, как любуются посетители Русского музея картиной Сурикова «Взятие снежного городка».

Её тянуло к Джонни, но никогда в постель. Джонни – неотъемлемая часть её жизни. Они вместе почти каждый день и все праздники обязательно, но без сексуальной компоненты. Кэрол хочет, чтобы Джонни оставался рядом всегда.

Она любит его по-настоящему! Как только и надо любить. Кэрол впервые рассказала Джонни, как она его любит. Хотела услышать о любви в ответ. И не услышала. Её половое самолюбие задето, оно-то, как ни крути, есть. Более того, у Кэрол есть и человеческое самолюбие и профессиональное. Если сравнить человека с автомобилем, то два эти самолюбия как бензин и солярка.

Человеческое самолюбие – бензин – может вспыхнуть от обычной искры: косого взгляда или кривого слова. Профессиональное – солярка – взрывается от давления, когда «хрен с горы» учит работать или советует как жить. И ещё, очень важно: самолюбие заменяет талант, а в конкуренции с талантом почти всегда побеждает. Талант часто ленив, самолюбие – живчик. Талант идет напролом, самолюбие на опережение. Бывает два в одном, тогда имя ему Лев Толстой. В быту, говорили, просто чудовище!

***

Джонни у компьютера. Фотки скачиваются. Джонни ждёт. Его подтрясывает. А вдруг затея про Душу – фигня полная. В мире тысячи отличных фотографов. И каждый мечтает открыть миру мир. Эй, Ньютон? Картье-Брессон, Родченко, Лейбовиц… подвиньтесь. Смотрите: я откидываю занавес-тело и обнажаю Душу. А, если всё-таки фигня…

Двадцать секунд, десять… Всё. Скачались. Лица Кэрол. Много лиц.

Те, что вообще не в тему – в корзину, остальные – в архив, лучшие – в папку. Как ювелир, оценивающий стоимость камня, Джонни растягивает кадр, скрупулёзно рассматривая лицо Кэрол, увеличивает по миллиметру, до кратеров кожи. Джонни ищет обнаженную Душу, а в ответ – стандартный набор эмоций: озабоченность, растерянность, взгляд в себя.

Душа, где ты, какая ты, есть ли ты?

Джонни оттолкнулся, кресло откатилось. Встал, подошел к окну, а там крыши-убийцы. Почему убийцы? Соучастники преступлений, да, но убийцы… Чушь! Кэрол, ты должна мне помочь.

Кэрол!

Вернулся за компьютер, открыл фотошоп. Ткнул любое фото, добавил морщинок глазам, трещинок рту, сгрёб со стола деньги и вышел. Кефира.

Прибранная голова и кружевной воротничок поселились в магазине?

– Могу разбить тысячу по пятьсот.

Старушка засуетилась, открыла портмоне, нервно перебирая содержимое. Увы. Старушка развела руками. Джонни усмехнулся. Старушка виновато хмыкнула. Джонни прошел в молочный.

***

Как выглядишь ты, Душа, покажись! Ты слабость моя или сила?

Джонни идёт вдоль улицы, пьёт кефир, рассматривает крыши снизу.

Душа есть крыша? Есть крыши плоские, есть скаты на обе стороны. Скаты как крылья. Однажды они взмахнутся и унесут дом в неизвестное. Как коршун, схватив острыми когтями-крючьями мышь, утаскивает её в неведомое никуда. Шизофрения. Или творческий поиск. Или творческий кризис. Факт кризиса подтверждает факт творчества, пусть и во временном тупике. Тупик.

***

Откатив дверцу, Ярославна вбросила руку в шкаф-купе, нащупала тревожный чемоданчик! Небольшой такой, ретро, в редкой сохранности. Возможно, с таким же чемоданчиком доктор Чехов отправился на Сахалин. Возможно, в таком же чемоданчике доктор Чехов хранил опросные карточки. Раньше тревожный чемоданчик бывал Ярославне часто жизненно необходим. Сегодня она им просто пользуется.

Вытащив чемоданчик, Ярославна опустила его на подоконник. Замочки знакомо щёлкнули, крышка прочь.

Внутрь заглядывает завороженно. Привычная дрожь, предчувствие небылого. Всё, как всегда. Ярославна вытягивает из чемодана змейку – красные чулочки в крупную сеточку. А это (две тесёмочки наперекрест буквой Т) – не подумайте плохого – трусики. Цвет красный. А в эту тесёмочку можно закутаться. Чтобы тесёмочка не спадала и прикрывала острие сосков, на конце тесёмочки есть защелка в форме цветка алого мака.

Сбросив гражданку, Ярославна облачилась в красное.

Ярославна вообще любит ретро. Ее конек – Гурьевская каша, подаётся в резной плошке с деревянной ложкой. Ярославне не чужд и хай-тек – гуакамоле в хромированном салатнике. А её пельмени из трех мяс!

Встала на шпильки, прошла на кухню, остановилась у разделочной доски. Сжала правой рукой тесак-хлеборез. Взмахнула, как в кавалерии, порубила чеснок «в капусту» и даже немного всплакнула. Зеркало не утешило Ярославну, наоборот, попортило и без того неустойчивое настроение, показав ответную слезу. Пришлось брать себя в руки без посторонней помощи, ведь помощи ждать не от кого.

Переодетая в «ню», Ярославна создает гуакамоле.

Ей предстоит накормить себя. Она та ещё привереда – вдруг не понравится! Ярославна старается, переминаясь со шпильки на шпильку. На шпильках неудобно, но очень хочется, и Ярославна продолжает месить салат в плошке деревянной ложкой.

***

Солнце сегодня печёт с перехлёстом. Похоже, ливанёт. А пока невыносимая духота и голову напекло. Давно так не парило. Нужно остыть, спрятаться, переждать. Солнце загоняет Джонни в подъезд старого кирпичного дома. Дверь нараспашку, но не жарко. Дышать можно. Поднял голову. Лестница вжалась в стену, освободив центр для пустоты. Она карабкается вверх, будто альпинист к горному пику. Или падает, цепляясь пальцами-ступенями за стену-жизнь. Пустота через этаж отсечена рабицей. Гагарин бы здесь взлетел лишь на два пролета. Гулкие шаги глушит кудахтанье скрипучего лифта.

Дверь распахнулась, первой выскочила болонка на поводке, затем юная хозяйка. Болонка, похоже, хотела присесть и рвала поводок. На Джонни собака вообще не обратила внимания, проскочила, чего не скажешь о хозяйке, девчонке лет шестнадцати. Поравнявшись с Джонни, она подняла глазищи и приветливо улыбнулась:

– Привет!

– Привет! – ответил Джонни приветливо и тоже улыбнулся.