Либерализм в России в начале ХХ века

Рассмотрение данной проблемы целесообразно начать с понимания ее представителями правого сегмента русского либерализма, ярким представителем которого был видный общественный и политический деятель Д. Н. Шипов. Учитывая, что его взгляды обстоятельно проанализированы в монографии С. В. Шелохаева[27 - См.: Шелохаев С. В. Д. Н. Шипов. Личность и общественно-политическая деятельность.], сосредоточу внимание лишь на некоторых исходных положениях мировоззрения Шипова, которые были положены в основу будущей программы и тактики правого сегмента русского либерализма.

Миропонимание, мировоззрение и мироощущение Шипова базировались на христианских православных ценностных идеях. Он был убежден в том, что смысл жизни каждой личности и человечества в целом заключается «в постепенном, но неуклонном движении по направлению к идеалу христианского учения – установлению Царства Божия на земле»[28 - См.: Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 2007. С. 39.]. Шипов был уверен в том, что никакой действительный прогресс в судьбе отдельной личности и человечества в целом немыслим, «пока не произойдет необходимой перемены в основном строе образа мыслей большинства людей». При этом религиозно-нравственное «устроение личности» должно быть, по его мнению, синхронизировано с условиями развития общественной среды, ибо «только разумное согласование и параллельное осуществление этих двух начал и может обеспечить переустройство личной и общественной жизни, согласно требованиям высшей правды»[29 - Там же.].

Идея эволюционного и гармоничного развития духовной и общественной жизни являлась для Шипова базовой. С одной стороны, она была важна для понимания внутренней логики российского исторического процесса. С другой стороны, она могла быть использована для конструирования идеального варианта общественно-политического переустройства России. Этот идеальный конструкт и должен был заменить «современный строй общества и государства», которые, по мнению Шипова, как раз и противоречили христианскому учению. Основная роль в осуществлении этой замены отводилась самому человеку, который должен был «всеми силами содействовать постепенному обновлению общественного строя в целях устранения из него господства насилия и установления условий, благоприятствующих доброжелательному единению людей»[30 - Там же. С. 161.].

Основную пружину развития социальной и государственной жизни Шипов усматривал в постепенной смене идей «низших» идеями «высшими». «Общественный прогресс, – писал он, – всегда выражается в освобождении от влияния идей, которые человечество переросло в своем духовном развитии, и в возрастающем сознании долга заботиться не столько о своем личном благополучии, сколько стремиться к обеспечению блага общего. Царство истины, добра и высшей правды – конечная цель мира, заключающая в себе смысл мирового прогресса и его разумное основание»[31 - Там же. С. 165.].

Из этой посылки логически следовало, что эволюция человеческого общества должна определяться не борьбой классовых и социально-политических сил, а прежде всего зарождением новых идей, которые будут последовательно усваиваться общественным сознанием. «Признавая внутреннее устроение личности главной основой улучшения и устроения всего социального строя, – писал Шипов, – нельзя в то же время не принять во внимание, что перевоспитание человеческой души совершается постепенно и что существенное воздействие этой основы на общественную жизнь возможно лишь тогда, когда сознание высоких идеалов, поставленных перед человечеством, сделается достоянием большинства людей»[32 - Там же. С. 166.].

Осуществлению высшей цели человеческого бытия, по мнению Шипова, должно всячески содействовать государство, основанное на двух исходных принципах – праве и власти. «Государственный строй и установленный в нем правопорядок, – отмечал он, – должны исходить из признания равенства всех людей и обеспечения каждой личности полной свободы в своем духовном развитии, и в своих действиях, не причиняющих ущерба, не производящих насилия в отношении к своим ближним в христианском значении этого слова»[33 - Там же. С. 166–167.]. В своей практической деятельности государство, неизменно подчеркивал Шипов, должно руководствоваться принципом христианской этики и считать своей главной задачей «улучшение общественной жизни ради всех своих членов». Государство «должно вести народ к тому, чтобы он стремился к нравственному совершенствованию», создавать условия «для развития личной и общественной самодеятельности»[34 - Там же. С. 168.].

Шипов считал, что обе стороны – власть и народ – должны руководствоваться единым, лежащим на них нравственным долгом. Гражданские идеалы, по его мнению, должны быть всегда органически связаны с идеалами нравственными. Правовые нормы, устанавливаемые государством, не должны отставать от роста общественного сознания и всегда находиться «в соответствии с выясняющимися требованиями высшей правды и справедливости и содействовать тем дальнейшему воспитанию духа личности и общества»[35 - Там же. С. 170.].

Считая наследственную монархию наиболее исторически совершенной формой государственного устройства, Шипов был убежден в том, что монарх должен «для восстановления нравственного взаимодействия власти с обществом» привлечь к участию в управлении страной народное представительство. Ссылаясь на исторический опыт России (периоды, когда власть в критические моменты призывала к управлению народ – Земские соборы), Шипов считал, что такая необходимость назрела и в данный момент. Поэтому созыв Земского собора должен был, как и в прошлые времена, восстановить разрушенное единство между властью и народом, оказать стимулирующее влияние на развитие всех сторон государственной и общественной жизни.

Отмечая, что состояние образования и культуры в стране еще не позволяет в данный момент перейти к всеобщим выборам в Земский собор, Шипов считал, что его следует формировать из представителей земского и городского самоуправления, которые кровно связаны с жизнью основной массы населения, хорошо знают его нужды и чаяния. Взаимоотношения между монархом и Земским собором должны строиться на осознании той и другой стороной «моральной солидарности» и «нравственного долга». «Организация народного представительства и отношение между ним и государем, – подчеркивал Шипов, – должна быть создана не во имя разделения их прав, а во имя сознания необходимости разделения и наилучшего выполнения лежащих на них обязанностей пред государством, в целях постепенного осуществления в жизни идеалов добра и правды»[36 - Там же.].

По мнению Шипова, только при этом условии «из государственной жизни может быть устранен элемент политической борьбы, и народное представительство сможет явиться выразителем соборной совести народа и сосредоточить все свое внимание на уяснении и удовлетворении материальных и, что еще важнее, духовных потребностей населения; только при этом условии государственная власть явится исполнительницей велений народной совести и будет почерпать необходимую ей силу в доверии и в поддержке населения»[37 - Там же. С.173.].

Являясь убежденным противником любых насильственных методов разрешения политических и социальных конфликтов, Шипов настаивал на том, что «всякое государственное преобразование должно совершаться с осторожностью и постепенно, не вызывая обострения политических отношений в стране»[38 - См.: Селезнева Л. В. Западная демократия глазами российских либералов начала XX века. Ростов-на-Дону, 1995.].

Мировоззренческая концепция Шипова, разделяемая сравнительно небольшой группой его единомышленников, была положена в основу программы правого сегмента русского либерализма и прочно вошла в историографию как программа меньшинства земских съездов.

В свою очередь, другие сегменты русского либерализма (по преимуществу представители «Союза земцев-конституционалистов» и «Союза освобождения») довольно критически воспринимали «идеалистические основы миропонимания» своих правых коллег, считали ставку на приоритет морально-этических норм во взаимоотношениях между властью и обществом не выдержавшей проверку временем, а следовательно, бесперспективной.

Основываясь на современных им правовых, социологических и политических учениях, историческом опыте передовых западноевропейских стран, представители «центра» и левого сегмента русского либерализма исходили из единства мирового исторического процесса[39 - Шелохаев С. В. Д. Н. Шипов. Личность и общественно-политическая деятельность. С. 45–47; Соловьев К. А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. М., 2009. С. 102–107.]. Считая в принципе использование европейского опыта вполне приемлемым для России, представители центрального и левого сегментов русского либерализма акцентировали внимание на примате конституционных и правовых норм, позволяющих, с их точки зрения, лучше обеспечить и гарантировать права и свободы личности.

Имеющиеся идеологические расхождения между центральным и левым сегментами русского либерализма проявлялись в заимствовании различных форм европейского опыта (предпочтение английского, либо французского, либо германского вариантов), установлении приоритета различных форм государственного устройства, выборе различных путей и методов решения поставленных ими целей. При этом важно подчеркнуть, что в отличие от славянофила Шипова, делавшего ставку на моральные и этические принципы, на основе которых и должно осуществляться совершенствование личности, представители других сегментов русского либерализма не питали каких-либо иллюзий относительно как природной, «естественной» сущности человека, так и исторической сущности государства и власти. По их мнению, европейский опыт убедительно показал, что либерализм может стать эффективной преобразующей идейно-политической силой только в том случае, если окажется способным предложить обществу не «идеальную» (на все времена и исторические эпохи), а именно рациональную модель общественного переустройства, соответствующую конкретному уровню развития общественного сознания и общей культуры.

Опыт западноевропейских либералов давал их русским коллегам богатую интеллектуальную пищу для отбора более или менее приемлемых для них моделей общественного переустройства. Однако при всех возможных заимствованиях русские либералы, хотели они того или нет, все же вынуждены были ориентироваться на конкретные российские исторические условия. Поэтому либеральная модель общественного переустройства России вполне может быть охарактеризована как интегральная. В случае успешной реализации этой модели российский опыт, в свою очередь, мог быть востребован и в других странах.

На первый взгляд может показаться, что западноевропейский и отечественный опыт должен был убедить идеологов правого крыла русского либерализма в том, что самодержавие не желает трансформироваться в соответствии с духом времени, а бюрократия продолжает действовать в традиционном стиле. Однако правые либералы не спешили расставаться с прежними иллюзиями о возможности союза между властью и обществом. С завидным упорством они ожидали, что рано или поздно монарх и правящая элита в целом «прозреют» и наконец осознают необходимость конструктивного диалога с обществом.

Что касается земцев-конституционалистов, не говоря уже об освобожденцах, то они эти иллюзии разделяли в гораздо меньшей степени, хотя, прямо скажем, тоже не были от них совершенно свободны. Тем не менее они более решительно и целеустремленно выступали за реформирование политического режима в западноевропейской парадигме, видя в этом главную предпосылку и условие для решения комплекса экономических, социальных, национальных, конфессиональных и культурных проблем.

Осознавая несомненную аморфность, а также проистекающую из нее неэффективность практических действий, каждый из либеральных сегментов пытался, так или иначе, консолидироваться на собственной идейно-политической основе. А для этого требовалось произвести размежевание не только между сегментами, но и внутри каждого из них. В результате этого размежевания должна была быть осуществлена иная самоорганизация и самоопределение либеральных группировок на базе соответственной программы, долженствующей, в свою очередь, послужить основой для формирования партийных структур.

Однако процесс выработки программы оказался непростым делом, ибо обусловливался прежде всего мировоззренческими разночтениями между различными сегментами либерализма. Учитывая, что содержание программной «Записки» Шипова и ход ее обсуждения обстоятельно проанализированы в монографиях С. В. Шелохаева и К. А. Соловьева[40 - Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 174–175.], сосредоточу внимание лишь на некоторых ее исходных положениях. Руководствуясь в своей личной жизни и политической практике православным миропониманием, Шипов объяснял «ненормальность настоящего порядка государственного управления» отсутствием «необходимого в государственной жизни взаимного доверия между правительством и обществом» и выражал это положение в афористической форме: «правительство не доверяет общественным силам – общество не имеет уважения к правительству». Шипов считал, что это проистекает из того, что правительство «стремится к административной централизации во всех отраслях местного управления и к опеке над всеми сторонами общественной жизни». По его мнению, сохранение самодержавия «возможно лишь при живом и тесном общении самодержавного государя с народом». При отсутствии этого условия «самодержавие царской власти теряет свое идейное значение и заменяется самодержавием министров и бюрократии, с которым русское общество никогда примириться не может». Шипов считал, что бюрократический режим ведет к разобщению «царя с народом», создает «почву для проявления административного произвола и личного усмотрения». Такой порядок «лишает общество необходимой уверенности в строгой охране законных прав всех и каждого и подрывает уважение к правительству»[41 - Там же. С. 175.].

Выход из сложившейся ситуации Шипов видел в том, что обществу следует предоставить более широкие трансляционные возможности «доводить до сведения самодержавного Государя о своих нуждах и о действительном положении вещей на местах», а для этого общество должно получить права «свободы совести, мысли и слова». Шипов считал целесообразным привлечь в Государственный совет представителей общественных учреждений, допустив их, таким образом, до участия в обсуждении правительственных законопроектов в депутатских комиссиях. Причем эти проекты, до внесения в Государственный совет, подлежали опубликованию «для всеобщего сведения», а общественным учреждениям давалось право «представлять свои мнения или отзывы по тому или другому законопроекту». Возражая против бюрократической традиции приглашать «сведущих людей» по своему личному усмотрению, Шипов настаивал на избрании для этого общественных представителей, ибо только в этом случае они «могут являться представителями общественного мнения»[42 - См.: Соловьев К. А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. С. 106.].

«Записка» Шипова прошла неоднократную «обкатку» среди членов кружка, в который входили кн. П. Н. и С. Н. Трубецкие, кн. Павел Д. Долгоруков, Н. А. Хомяков, М. А. Стахович, Ф. Д. Самарин, Р. А. Писарев, Н. В. Давыдов, В. О. Ключевский. В ходе обсуждений обнаружились принципиальные разногласия. Так, Самарин считал, что современное русское общество вообще не заслуживает доверия власти, ибо оно не имеет никакой позитивной программы. А если это так (сам Самарин в этом не сомневался), то он выступает решительно против привлечения общественных представителей к законодательной деятельности. По его мнению, если бы вдруг подобный опрометчивый шаг стал реальностью, то это имело бы для русского общества роковые последствия, ибо с логической неизбежностью привело бы к установлению в стране конституционного режима. Будучи категорическим противником подобной перспективы, Самарин вообще отказался от дальнейшего участия в совещаниях шиповского кружка.

По иным соображениям, но так же отрицательно отнесся к «Записке» кн. С. Н. Трубецкой, считавший шиповскую идею о восстановлении «идейного самодержавия» утопической. По его мнению, бюрократический режим должен быть заменен конституционным. Аналогичной точки зрения придерживались кн. Павел Д. Долгоруков и Р. А. Писарев. Учитывая разногласия, возникшие в кружке, Шипов отказался от идеи распространения «Записки» в земских кругах и ее отправки на имя царя. Осенью 1901 г. кружок прекратил свое существование.

Первый опыт выработки более или менее структурированного набора программных требований, как верно подметил К. А. Соловьев, был инициирован представителем правого сегмента либерализма, придерживающимся славянофильских идей. Тем не менее представители конституционного направления в русском либерализме присоединились к шиповской умеренной программе. «Конституционалистам, – пишет Соловьев, – постоянно приходилось адаптировать выражение своих идей к стереотипам мышления консервативного большинства дворянских и земских собраний»[43 - Там же. В англоязычной историографии идеология и тактика земского либерализма получила освещение в работах Б. Пэйрса, Д. Тредголда, Дж. Фишера, Р. Пайпса, Ш. Галая, К. Фрейлиха, Т. Эммонса (см.: Макаров Н. В. Русский либерализм конца XIX – начала XX века в зеркале англо-американской историографии. С. 65–70).]. Характерно, что эта тенденция до определенного момента находила свое отражение как в кружке «Беседа», так и на страницах журнала «Освобождение».

Впервые в отечественной историографии плодотворную попытку систематизировать разрозненные программные положения, обсуждавшиеся в кружке «Беседа», предпринял К. А. Соловьев[44 - Соловьев К. А. Кружок «Беседа». В поисках новой политической реальности 1899–1905. С. 110–120. Специальное исследование деятельности кружка «Беседа» провел американский историк Т. Эммонс, см.: Emmons T. The Beseda circle, 1899–1905 // Slavic review. 1973. Vol. 39. No. 3. Р. 461–490.]. Так, согласно его наблюдениям и обобщениям, картина выработки программных положений представляется следующим образом. Основными акторами предстоящих преобразований «собеседники» считали представителей местного самоуправления, которые на протяжении многих пореформенных десятилетий аккумулировали опыт взаимодействия с широкими массами, хорошо знали их нужды, чаяния и настроения. Не случайно круг программных положений «собеседников» замыкался по преимуществу на требованиях реформирования местного самоуправления. Речь шла о создании единой системы местного самоуправления, которая должна была, во-первых, распространяться на всю страну; во-вторых, спускаться «вниз» (мелкая земская единица), получая массовую поддержку населения, приобщая его к опыту общественной самоорганизации; в-третьих, связать воедино его разные «этажи» (всесословную волость, уезд, губернию); в-четвертых, расширить права и функции органов самоуправления. Согласно этой схеме реформированное земское самоуправление, глубоко укоренившись в российскую почву, в перспективе могло бы стать реальной основой для преобразования политической системы как целого.

Разумеется, в кружке «Беседа» не было единства взглядов ни по вопросу структуры (одна часть «собеседников» отстаивала идею всесословной волости, а другая – выступала за создание учреждений «хозяйственного попечительства»), ни по вопросу их компетенции. Однако при всей существующей разноголосице «собеседники» осознавали назревшую необходимость общей государственной реформы, без реализации которой все их надежды на реформирование органов местного самоуправления представлялись утопическими.

Поэтому в большинстве случаев на заседаниях кружка «Беседы», как отметил К. А. Соловьев, так или иначе звучала тема реформирования политической системы. Причем славянофилы предпочитали говорить о необходимости привлечения к обсуждению законопроектов представителей местного самоуправления, а конституционалисты о необходимости создания законодательного народного представительства, правда, пока без расшифровки его прав и функций. Единственное, что не вызывало полемики, – признание необходимости распространения образования и культуры в широких массах. Это был тот максимум согласия, делает общий вывод К. А. Соловьев, на которые готовы были идти члены кружка «Беседа».

Иная картина наблюдалась в центральном и левом сегментах русского либерализма. По инициативе и финансовой поддержке земцев-конституционалистов за границей был создан печатный орган – журнал «Освобождение», на страницах которого в дискуссионном режиме обсуждались программные, тактические и организационные вопросы. Подобно социал-демократической газете «Искра» и эсеровской газете «Революционная Россия», журнал «Освобождение» стал идейно-теоретическим органом, на страницах которого шла интенсивная проработка основных программных, тактических и организационных принципов центрального и левого сегментов русского либерализма.

В монографии К. Ф. Шацилло и кандидатской диссертации В. Ю. Канищева[45 - См.: Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне революции 1905–1907 гг. М., 1985; Канищев В. Ю. Роль журнала «Освобождение» в формировании конституционно-демократической партии. Дис. … канд. ист. наук. М., 2006.] подробно изложены предыстория и собственно история основания и функционирования журнала «Освобождение». В этих работах обстоятельно изучена и зарубежная историография проблемы. Это позволяет мне сосредоточиться на анализе самого процесса разработки либеральной программы. Ее принципиальные положения были сформулированы в статье «От русских конституционалистов», опубликованной в первом номере журнала. Отправной тезис статьи гласил: «…русская общественная жизнь не укладывается более в старые рамки; нужны новые формы, чтобы вместить новое содержание жизни». Причем определение «новых форм» и «нового содержания жизни» в данный исторический момент должно уже принадлежать не власти, а русскому обществу как целому. «Все общество, – подчеркивалось в статье, – требует от власти в один голос – серьезной политической реформы». Вокруг этого требования и должны были объединиться «те группы русского общества», которые не имеют возможности «найти исход своему возмущенному чувству – ни в классовой, ни в революционной борьбе». При этом авторы все же сочли нужным конкретизировать своего «адресата» – общественную группу, на которую они решили сделать свою ставку. Речь шла о группе представителей местного самоуправления, которые в силу своего положения в земской среде имели моральное право взять на себя обязанность «выступить активной представительницей бессословного общественного мнения».

Предложенная группой земцев-конституционалистов программа сводилась к двум базовым положениям. Во-первых, речь шла о законодательном закреплении прав человека и гражданина («хартия вольностей»), что подразумевало требования: личной свободы, гарантируемой независимым судом, равенства всех перед законом, свободы печати, собраний и союзов, а также право петиций. Выдвигая эти требования, авторы статьи подчеркивали, что они «во всех культурных государствах давно уже легли в основу свободной общественной жизни как ее элементарнейшие и необходимые предварительные условия».

Во-вторых, в программе выдвигалось требование созыва бессословного народного представительства «в постоянно действующем и ежегодно созываемом верховном учреждении с правами высшего контроля, законодательства и утверждения бюджета». Не желая детализировать данное требование (характер и структура народного представительства, его функции, механизмы взаимоотношения со структурами исполнительной власти), что могло обострить дискуссию в либеральной среде, авторы программной статьи считали реализацию этого требования проблемой «второго шага». Без решения центрального вопроса «первого шага» – обсуждения проекта конституции – авторы программы считали нецелесообразным детализировать ни «второй шаг», ни тем более «третий шаг», под которым подразумевалось определение круга конкретных законодательных задач, выносимых на суд «будущего органа русского народного представительства».

Характерно, что авторы статьи ограничились общим заявлением, что будущему законодательному органу предстоит решать экономические, финансовые, культурно-просветительные, административные проблемы, подготовить рабочее законодательство и аграрный вопрос, заняться децентрализацией и переустройством местного самоуправления. Однако главным и определяющим, по мнению авторов статьи, должно было стать создание условий и предпосылок для реализации политических преобразований.

Разумеется, авторы не могли уйти от вопроса о механизмах реализации политической реформы. По их мнению, «принципиальные основы политической реформы» должны быть «признаны и учреждены актом высочайшей воли», что уже само по себе могло свидетельствовать «о серьезности намерений верховной власти, о признании ею важности исторического момента и трудности ее собственного положения». Но и в этом случае проведение политической реформы нельзя будет доверять правительственной бюрократии. Предпочтительней всю работу по подготовке реформы отдать «в руки представительных учреждений общественного самоуправления», образующих собой «нижний этаж будущего конституционного здания» и сохраняющих за собой «предания политических стремлений», не противоречащих стремлениям русской интеллигенции. «Во всяком случае, – подчеркивали авторы статьи, – такой путь вернее и лучше, чем тот “скачок в неизвестное”, который представляла бы всякая попытка выборов ad hoc, под неизбежным в таких случаях правительственным давлением и при трудно определяемом настроении непривычных к политической жизни общественных слоев». Однако они прекрасно понимали, что ограничить состав «будущего учредительного органа» (термин «Учредительное собрание» авторы статьи предпочли не упоминать) одними представителями органов местного самоуправления было бы принципиальной ошибкой, ибо он не имел бы достаточного авторитета «в тех самых сферах, удовлетворить которые имелось бы в виду самым фактом устройства такого органа». Поэтому они предлагали «пополнить состав учредительного органа теми элементами, которые недостаточно представлены в современном самоуправлении». Речь шла о предоставлении права органам местного самоуправления избирать депутатов из лиц, принадлежащих «не только к среде земских и городских гласных и избирателей», но и «ко всему русскому обществу»; было бы полезно «допустить право представительства и для русских университетов».

Задача «учредительного органа», работа которого предполагалась как кратковременная, должна была свестись к выработке «хартии вольностей», избирательного закона и конституционных гарантий. На этом роль «учредительного органа» должна быть завершена, и он заменяется законодательным представительством, избранном на основе нового избирательного закона, в основу которого будет положен принцип всеобщего избирательного права[46 - См.: Освобождение. 1902. № 1. С. 7–12.].

Как видим, в программе земцев-конституционалистов была масса недоговоренностей и неопределенностей, но это было неизбежно, ибо журнал «Освобождение» на данном этапе поставил перед собой заведомо невыполнимую задачу – объединить не только все сегменты либеральных направлений и течений, но и все элементы освободительного демократического движения как целого. Не случайно представители правого сегмента либерализма критически восприняли статью «От русских земских конституционалистов». Они считали нецелесообразным ограничивать самодержавие введением законодательного народного представительства, подчеркивали неприемлемость введения всеобщего избирательного права. С другой стороны, статья не удовлетворяла широкие круги демократически ориентированной интеллигенции, отстаивающей лозунг созыва Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего избирательного права, и требования однопалатного народного законодательного представительства, радикальных социальных и экономических реформ. Полемика, развернувшаяся на страницах журнала «Освобождение», свидетельствовала о дальнейшем обострении разногласий в либеральной среде по программным вопросам.

В феврале 1903 г. в «Освобождении» появилась «сдвоенная» статья «К очередным вопросам» (первая ее часть была написана П. Н. Милюковым, вторая П. Б. Струве). По мнению Милюкова, чтобы добиться «однородности организуемых элементов», следует размежеваться со сторонниками «идеального самодержавия» типа Д. Н. Шипова, М. А. Стаховича и Н. А. Хомякова, решительно отказаться от лозунга созыва Земского собора. Основной вывод Милюкова сводился к тому, что подлинным конституционалистам следует объединиться на основе четкой и определенной программы.

Согласившись с милюковскими предложениями, Струве считал назревшим «расшифровать» общие принципы программы, изложенные в статье «От русских конституционалистов». «Программа, – писал Струве, – не только представляет формулировку цели движения. Она является орудием духовного объединения сил, отдающих себя на служение этой цели, поэтому программа есть не только цель, но и средство». Для партии политического освобождения России «нервом» ее программы должна стать замена самодержавного строя конституционным. Этой «верховной» цели следует подчинить и все содержание программы. В нее, по мнению Струве, должно быть безоговорочно включено требование всеобщего избирательного права, а также специальные разделы по рабочему и аграрному вопросам, «умолчание о которых оттолкнет те элементы, без привлечения которых партия будет влачить жалкое существование». Причем, подчеркивал Струве, «программное решение этих вопросов не может быть отсрочиваемо до момента самого политического преобразования»[47 - Там же. 1903. № 17. С. 289–292.].

Статья «К очередным вопросам» сыграла роль лакмусовой бумажки, четко определив границы пространства будущей либеральной партии, а также те элементы, которые должны были составить ее «ядро»; одновременно она стимулировала дальнейшую разработку программы. Было признано, что в условиях нарастания системного кризиса в России программа уже не может ограничиться одними политическими требованиями, она должна быть дополнена и социальными разделами. По сути, теоретики и политики освобожденческого толка осознали необходимость выработки синтетической программы, которая бы аккумулировала все «три шага», о которых говорилось в статье «От русских конституционалистов», а это поднимало русский либерализм на качественно новую ступень эволюции.

Дальнейшая разработка различных вариантов либеральных программ осуществлялась на страницах журнала «Освобождение» силами «Союза земцев-конституционалистов» и «Союза освобождения». Не вдаваясь в подробности анализа разработки и обсуждения многочисленных вариантов либеральных программ, выделю наиболее значимые их варианты, которые впоследствии составили «ядро» программ будущих либеральных политических партий. Отмечу также, что инициативу в разработке программы по-прежнему удерживали в своих руках освобожденцы.

Группой интеллектуалов в составе Н. Ф. Анненского, И. В. и В. М. Гессен, Ф. Ф. Кокошкина, П. И. Новгородцева, С. А. Котляревского, И. И. Петрункевича и Г. И. Шрейдера был разработан подробный проект Основного закона, который должен был принять «учредительный орган» в качестве российской конституции. Фактически группа выполняла одну из важных задач «первого шага» политического преобразования России.

В предисловии к проекту Основного закона, опубликованного в октябре 1904 г., его авторы указывали, что он «основан на вековом опыте Западной Европы и приспособлен к нуждам России в настоящий момент»[48 - Основной Государственный закон Российской империи. Париж, 1905. С. ХVI.]. Уже этим заявлением авторы проекта подчеркивали отличие своей исходной позиции от взглядов сторонников «идеального самодержавия», предпочитавших ориентироваться на традиционный российский опыт.

Согласно проекту, «Верховная власть Российской империи осуществляется императором при участии Государственной думы, состоящей из двух палат: палаты народных представителей и земской палаты, наделенных равными правами»[49 - Там же. С. 1.]. Император сохраняет за собой колоссальный объем прав: наложить veto на любой законопроект, издавать в пределах существующего закона указы, сохранять за собой руководство вооруженными силами, назначать и смещать министров и чиновников любых рангов, объявлять войну и заключать мирные и торговые договоры с другими государствами, созывать и распускать Думу. В то же время очерченным кругом прерогатив монарха авторы проекта ограничивали его самодержавную власть, которая, по их мнению, являлась пережитком предшествующей крепостнической эпохи.

В двухпалатной системе народного представительства авторы проекта усматривали «одну из главных гарантий действительного усвоения начал политической свободы». В качестве обоснования необходимости второй палаты авторы приводили следующие аргументы: во-первых, подобно американскому сенату, она должна представлять интересы различных частей империи, защищать их от централистских устремлений правительства; во-вторых, она должна исправлять поспешные решения первой палаты, принятые ей «под влиянием политических страстей»; в-третьих, передача власти одной палате может привести к режиму «якобинской централизации» и будет мешать «развитию демократизма и свободы»[50 - Там же. С. 51, 56.].

Согласно проекту верхняя палата формировалась из представителей земского и городского самоуправления, которые избирались на основе всеобщего избирательного права, но путем двухстепенного голосования. Единственным ограничением при этом был ценз оседлости (лицо, которому предоставлялось право голоса, должно было прожить в данном уезде или городе в течение одного года).

Нижняя палата избиралась на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права с тайным голосованием. По мнению авторов проекта, «основывать конституционный строй на принципе неравенства, с устранением огромной массы населения от участия в выборах, это значит, с самого начала сделать его шатким и непрочным, открыть новую эру борьбы за равенство и справедливость»[51 - Там же. С. 62.]. Участвовать в выборах и быть избранными могли граждане мужского пола, достигшие совершеннолетия (21 год), кроме лиц: а) состоящих на действительной военной службе; б) чинов уездной и городской полиции; в) состоящих под опекой; г) лишенных или ограниченных в правах по суду или находящихся под судом и следствием.

Исполнительная власть сосредоточивалась в руках Совета министров, причем министры могли назначаться императором как из членов Государственной думы, так и из числа прочих граждан[52 - Там же. С. 23.]. Министры несли ответственность перед Государственной думой за общий ход государственного управления. Авторы проекта подчеркивали, что «лишь при установлении такой ответственности возможно обуздание бюрократического произвола, который так легко заражает всякого человека, вкусившего власти»[53 - Там же. С. 59.]. Ни один акт императора по управлению государством не мог иметь силы, если он не был скреплен подписью министра, который тем самым принимал на себя ответственность за него. За нарушение законов министры подлежали гражданской и уголовной ответственности на общих со всеми гражданами основаниях. Для наблюдения за исполнением Основных законов и для разрешения споров об их толковании создавался Верховный суд. Иными словами, согласно проекту, исполнительная власть, которая при неограниченном самодержавии сосредоточивалась в руках безответственной бюрократии, должна была перейти в руки ответственного министерства. Авторы проекта считали, что это создаст условия и предпосылки для мирного разрешения политических и социальных конфликтов.

В проекте Основного закона были провозглашены основные права граждан, аналогичные тем, о которых шла речь в программной статье «От русских конституционалистов». Специальный раздел проекта Основного закона был посвящен взаимоотношениям с Финляндией, которой предоставлялась автономия в решении вопросов внутренней жизни. Составители проекта выработали также отдельный избирательный закон (распределение избирательных округов, порядок и срок выборов, избирательные списки и т. д.).

Для практической реализации проекта его авторы предлагали созвать Учредительное собрание, избранное всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием. Оно и должно было выработать и принять окончательный текст конституции. Однако вопрос о том, «при каких условиях совершится порядок избрания в Учредительное собрание», в проекте остался открытым. «Все это, – указывали его авторы, – зависит от временного стечения обстоятельств и не поддается юридическим определениям»[54 - Там же. С. 33–34.].

Подобный финал проекта конституции свидетельствовал о том, что его авторы, не желая связывать себя в дальнейших действиях, допускали двоякую возможность созыва Учредительного собрания: либо его «сверху» созовет сам царь; либо оно, по примеру ряда стран Западной Европы, будет созвано «снизу» самими гражданами. Судя по программной статье «От русских конституционалистов», либералы предпочитали первый вариант созыва Учредительного собрания, хотя в принципе не исключали и иную возможность.

Проект конституции 1904 г. стал своеобразным проверочным маркером для дальнейшего размежевания в либеральной среде. Сторонники «идеального самодержавия» увидели в нем чуть ли не низвержение исторических традиций и мировоззренческих основ. Для них оказались неприемлемыми требования созыва Учредительного собрания, введения двухпалатного законодательного народного представительства, ответственного думского министерства, всеобщего, равного, прямого избирательного права с тайным голосованием. Критически отнеслась к созыву Учредительного собрания, формированию ответственного думского министерства, всеобщему избирательному праву по его полной формуле и определенная часть земцев-конституционалистов. Между тем представители левого сегмента либерализма, прежде всего демократическая интеллигенция, настаивали на еще большем ограничении прерогатив монарха, разделяя при этом английский принцип – «король царствует, но не управляет». Освобожденцы, имевшие в своих рядах значительную часть сторонников республиканского образа правления, настаивали на созыве Учредительного собрания «снизу», на однопалатной системе народного представительства и осуществлении требования всеобщего избирательного права по полной формуле.