Анцерб

– Мне будет нужно освободиться в девять, – проговорила Ариса как можно тверже.

– Хорошо. После ужина я отвезу тебя, куда скажешь.

Медленно вечерело. Плетеные кресла террасы уютны, мягкий плед на плечах защищал от прохладных легких дуновений ветра с реки. Панорама новой застройки города отражалась в спокойных водах, а закатное солнце расписывало стекло высоток в нежные оттенки розового. Все это, вместе с неспешными разговорами, создавало атмосферу умиротворения.

Моро был галантен и обходителен, умело вел беседу и умел слушать – он не смотрел на собеседника, а словно заглядывал ему в душу, стараясь понять то, что хотелось скрыть, – подкупал начитанностью и широтой кругозора. Впервые за очень долгое время Ариса действительно погрузилась в общение, забывая о происходящих вокруг неурядицах, тревожащих сердце вопросах. Мир вокруг словно мерк, все его испытания и злободневные события испарялись в теплых объятиях весеннего вечера, в темных, почти черных глазах мужчины…

Когда Ариса становилась частью "Анцерба", то понимала, насколько изменится ее общение с людьми: придется быть избирательной и осторожной, следить за словами и действиями. Девушка рассталась со своим молодым человеком, первой своей любовью, так как знала – сохранность тайны организации превыше всего, а (почти что) жених, что не может быть в нее посвящен, все равно заметит перемены в избраннице, ее отсутствие вечерами и ночами, ее осведомленность и сопереживание судьбе антиправительственного движения. А потом… Среди "Анцерба" не нашлось покорителя сердца Арисы (ухаживания Деметрия ей особенно опротивели), среди "непосвященных" девушка не могла найти той эмоциональной отдачи, что так ей была нужна. Работа, работа, работа – и никому недоставало сил вырвать Хафнер из порочного круга.

Да и не хотела Ариса быть из него вырванной.

Моро же обладал странной внутренней привлекательностью, бешеная энергия от него ощущалась даже издалека. Ариса, сама засиживаясь в букинистической кофейне за работой над эскизами, часто наблюдала за мужчиной, начавшем появляться там с пару месяцев назад. Он упирал сосредоточенный взгляд в монитор, зачастую пил пустой черный кофе и всегда оставлял щедрые чаевые полусонным бариста (вне зависимости от качества обслуживания).

Но а пока был вид на реку и высотки, был разговор за бокалом белого сухого; и порой этими минутами Ариса ловила себя на мысли, что представляет теоретическое знакомство Жан-Паскаля с Харрисоном. Как бы отреагировал брат? Как бы оценил нового знакомого сестры? Ощутил бы то же напряженное недоверие, что в первые минуты испытывала к Моро Ариса?

А следом за этими вопросами следовали и другие: какого мировоззрения придерживается Моро? Истинно верный ли он подданный Трех, или в сердце его клубятся сомнении и страхи перед скрежетом серповидных керамбитов по стеклам укромного убежища-дома? Может он живет и наслаждается жизнью, не испытывая тревог о завтрашнем дне? Как относится к "терракотовой идеологии", что "ядом расползается по западу"? Насколько он честен? Насколько свят? Насколько хорошо умеет хранить секреты и какие из тайн можно исповедать его душе? Стоил ли он того?

Впрочем, весь этот сонм вопросов неукоснительно следовал за Арисой, когда она начинала любое общение с любым человеком "извне". Привычка, рефлекс или отчаянное чувство самосохранения – все в один миг играло основополагающую роль. Но… С Моро было непривычно легко, и Хафнер позволила себе на время, пусть даже не продолжительное, сыграть роль непринужденной девушки, занимающейся искусством и берущей от жизни всё. Казалось ли ей, будто бы она обманывает кого-то? Пожалуй, что нет – главное оставаться честной с собой, и Ариса честно себе признавалась, что компания Жан-Паскаля ей мила, а его ухаживания приятны…

А когда, спустя время, машина бесшумно остановилась на полупустой парковке, и за темной кроной деревьев проглядывали очертания загородного дома, на часах давно перевалило заполночь. Безветренная тёплая ночь обволакивала мягкими сумерками дремлющий мир.

Ариса, до сих пор не понимающая, как семь часов пролетели за пару минут, на мгновение задержалась в машине – что-то внутри умоляло задержаться, – смотря на дорожки света фар.

– Спасибо за вечер, – мягко проговорил Моро, не убирая руки с руля и не спуская глаз с высящегося впереди поместья. Он словно избегал пересечься взглядом с сидящей рядом девушкой, точно одно неверное движение могло многое переменить в его твердом (почти) намерении ее не задерживать.

– Взаимно.

Ответ Арисы последовал не сразу. Ее взгляд невольно скользнул по мужчине, по его жилистым рукам, по шее, по грубой цепи… Арисе бы потянуться к ручке двери, уйти; но внутреннее нежелание покинуть машину вынуждало неспешно застегивать сумку.

– Тебе точно уже пора уходить?

– Да.

– Я смогу увидеть тебя завтра?

– О сегодняшней встрече ты не спрашивал.

Моро, весь вечер не предпринимавший попыток излишне приблизиться, дотронулся до лица Арисы и увлёк её в поцелуй.

– В таком случае я украду ещё немного твоего времени, – проговорил мужчина горячим шёпотом в губы Хафнер; девушка обняла его за шею, чувствуя, как разгорается под ребрами и расползается по телу пьянительное чувство слабости. Думать не хотелось. Анализировать не хотелось. Было лишь желание раствориться в близости, забыться в крепких объятиях. Почувствовать себя живой и свободной – не обременённой оковами "Анцерба", способной на глупости и необдуманные решения.

Рука Моро соскользнула с руля под девичий кардиган. Холодные пальцы коснулись горячей кожи талии – лёгкий стон Арисы, движение навстречу, – и поднялись к груди.

– К слову, у тебя очаровательное бельё, – Моро улыбнулся, прикусывая кожу на шее Арисы, – которое ты у меня оставила утром… Если бы ты знала, как тяжело мне было весь вечер, зная, чтобы ты без него…

– Много фантазировал?

– До тумана в голове…

Жан-Паскаль потянул Арису на себя, усаживая на свои колени. Теснота машины вынуждала быть еще ближе; еще раскаленнее делался воздух, пропитанный резковатым парфюмом и нежным ароматом распустившейся акации… Издали, с оживленной трассы, доносился шум проезжающих машин; откуда-то со стороны набережной долетали отзвуки играющей музыкальной группы. В спорткаре же горячие поцелуи сопровождали касания рук, но…

Хафнер, уперев ладони о грудь Моро, отстранилась, почти с насмешкой глядя в его затуманенные желанием глаза.

– Доброй ночи, Моро, – девушка оправила кардиган и потянулась за сумкой, – давай встретимся, когда в твоих мыслях хотя бы немного прояснится туман.

И, прежде чем мужчина успел среагировать, выскользнула из машины, тряхнув копной густых вьющихся волос.

Жизнь в Государстве научила одной простой истине: сладкая иллюзия не перестает быть иллюзией.

2

Давид. Мукро

Ночь еще держала в крепких объятиях город. Серые предрассветные сумерки закрадывались в квартиру-студию неслышными шагами, несли за собой дуновения свежего ветра и аромат соленой воды, которой славилась река Гаудиум.

Свет выключен. Единственный источник голубоватого свечения – работающий стеклянный чайник. Кровать расправлена. Белоснежное постельное белье небрежно помято. Из раскрытых дверей шкафа виднелись идеально выглаженные костюмы. Из распахнутого окна лоджии лилась нежная птичья трель – дрожащее спокойствие и почти сюрреалистичное умиротворение. В высотке напротив не горели огни; даже дома поодаль еще спали; но за кромкой воды Гаудиума начинали поблескивать оранжевые всполохи близящегося солнца. Редкие машины проносились с мерным жужжанием по мосту с белоснежными арками (как удачно как-то выразился коллега – напоминающими рыбий скелет).

Давид, залив кофе крутым кипятком, не торопясь вышел на лоджию. Поставил литровую чашку на белый минималистичный столик, оперся предплечьями о подоконник, устремляя взгляд на дремлющую реку.

Мукро. Столица была величественно красива. Белоснежный город, увитый зеленью, так напоминал изобилующий растительностью родной край… То не была тоска по дому; то была тоска по теплым и трогательным воспоминаниям, с ним связывающим.

Но стометровой матче-флагштока почти бездвижно висело знамя Трех.

Давид тяжело вздохнул. Бросил взгляд через плечо в комнату – на книжной полке стояли две фотографии: Оберг с Харитиной, и ухмыляющийся Харрисон, обнимающий смеющихся Давида и Арису. Так давно это было… Словно уже и не с ним.

В душе Давида нескончаемо боролись две сущности: беспристрастный жнец, требующий рассказать о том, кто является ядром, вдохновителями и главными командующими Анцерба, и маленький Хафнер, стремящейся начать свою жизнь с чистого листа, а оступившуюся семью уберечь.

Но раньше Анцерб лишь защищался. Теперь он начал нападать.

Ариса. °3-6-18-1

Серый предрассветный сумрак городского парка окутывал влажностью и птичьими переговорами. На красной кирпичной стене здания, помнящего еще Серпенсариевкий переворот, что возвел Трех к власти, среди плюща и клематиса расцвели терракотовые цветы и золотые черепа. Еще пара минут и вырвавшиеся из плена ночи солнечные лучи зажгут граффити, воспламенится образ, вберет в себя свет и отдаст грядущим зрителям стократно…

Ариса сидела в слепой зоне на скамейке поодаль, внимательно изучая из-за деревьев финальный результат. Давно уже были распущены анцербовские наблюдатели, восстановлена видеорегистрация улицы, ушли на отдых бойцы, напоследок мелькнувшие плащами во мраке подворотней. Художник наблюдал за своим творением с благодатной публикой – рождающимся новым днем.

Девушка не питала иллюзий касательно жизни своего детища: пара часов? До обеда? В лучшем случае до вечера, и нагрянут коммунальщики. Закрасят все без остатка, чтобы даже намека не осталось. Раньше коммунальщиков примчит полиция. Оцепит квартал, чтобы зеваки не проходили мимо. Если кто-то успеет по излишней смелости или чрезмерной глупости поделиться фотографией творения в социальных сетях – сразу подчистят "нежелательные публикации" жнецы. Может "Анцерб" и выбил этих серпоносцев из города, но не избавил ни его, ни людей от их перманентной слежки.

Мысленно Ариса подсчитала, сколько уже граффити было закрашено в одном только °3-6-18-1. А сколько изображений других художников? И тех, кто работал с "Анцербом"? И тех, кто работал вне организации? Девушка усмехнулась; то, что Оберг взращивал и ласково называл "тайным обществом", "рукопожатной организацией", Трое нарекло преступной группировкой. Да и в той части общества, куда просочилось знание об "Анцербе", отношение к нему было двояким… Харрисон в это верить не хотел. На это не сильно обращал внимание Авдий. Но об этом постоянно твердила Харитина, взывая вкладывать больше сил в формирование положительного образа "Анцерба", раз уж организация решила выходить из тени и переходить с пути защитника, на путь борца… "Анцерб" разрастался. Контролировать его становилось все сложнее. Приходили новые люди и привносили совершенно иные идеи, и пока не было ясно, к чему это может привести.

– Прекрасная работа, – рядом с Арисой остановился Иммануил Грин. – Не жаль вам вот так раз за разом видеть, как творения ваших рук обращаются в пустоту?

– Не жаль, – пожала плечами девушка, – произведения искусства иногда умирают, но идея живет вечно.

Хафнер, не отводившая взгляда от граффити, не заметила мимолетного взгляда Преступного князя. Взгляда внимательного и заинтересованного. Девушка самозабвенно следила за первыми лучами, коснувшимися кромки крыши – движение их неумолимо достигнет золота черепов.

– Не жаль… Но достаточно больно, – искренне добавила Ариса, оборачиваясь к Иммунуилу. – Хотя я прекрасно понимаю: даже не будь эти росписи стен идейно вдохновлены "Анцербом", не являйся они лейтмотивом сопротивления, все равно не выжили бы в городских лабиринтах. Коммунальщики все закрасят, если это не будет рисунком (пусть и самым паршивым), связанным с пропагандой Трех.

– Оберг показывал зал в офисе Высотки, заполненный вашими полотнами, – внезапно переменил тему Грин, почувствовавший легкую дрожь в голосе собеседницы. Деликатно, но твердо он увел за собой не только мысли Арисы, но и её саму; взял Хафнер под руку и направился к выходу из парка. – Я вновь хотел бы высказать свои восхищения. Более того, осмелюсь попросить написать несколько картин мне на заказ, – в глазах Иммануила загорелся лукавый огонек. – Моя резиденция в °13-16-8-28 нуждается в должном оформлении. Я хочу изобразить собственный манифест; представьте, Ариса, длинная галерея коридора, высокие окна с видом на город, а меж оконными рамами на бархатистой темно-оливковой стене связанные единым сюжетом картины…