Обратная сторона Земли

– Тебе грозит опасность, и я, увы, ничем не могу тебе помочь, только убедить, чтобы ты скрылся из Города, и как можно скорее… – быстро заговорил Никодим.

– Мне грозит опасность с тех пор, как я очистился водами Иордана, когда Иоанн крестил меня. В начале ли пути, в конце его, опасность одинакова…

– Ты не понимаешь! – Никодим повысил голос. – Они боятся тебя! Они боятся последствий! Они боятся бунта, который вызовет Мессия! И римлян, против которых восстанут все. Не говоря уже о такой мелочи, как деньги!

И, видя удивленный взгляд, Никодим пояснил:

– Рынок при Храме, откуда ты выгнал торговцев, принадлежит сыновьям первосвященника. Они потеряли доход свой… впрочем, я уже говорил, что это мелочь. А наместник римский? Что может быть страшнее, чем закон об оскорблении величия? Уже донесли, что ты Царь Иудейский, что народ поддержит тебя, что ты освободишь Иудею от ига кесаря…

– Вот и Иуда путает царство на земле и Небесное, – тихо проговорил Он. – Давай присядем? – и Он снова прислонился к старому дереву. – Страх, жестокость, око за око… Ты заметил, Никодим, что все люди чего-то боятся? С рождения до кончины своей. Поэтому и жестоки. А почему так сложно, вместо того, чтобы убивать, – любить. Вместо того, чтобы красть – верить… А тебе страшно, Никодим? – Он посмотрел на стоявшего перед ним человека долгим странным взглядом. – А страшно, потому что уже поздно.

– Нет, – упрямо замотал головой Никодим. – Еще не поздно!

Он хотел рассказать, что еще можно прямо сейчас уйти подальше от Города, спрятаться у верных людей, что он подскажет, куда и к кому нужно отправиться до наступления первой стражи… Но осекся. Слова застряли где-то внутри.

Никодим вдруг увидел перед собой даже не юношу, а скорее ребенка, с синими, как небо над ними, глазами. Доброго, наивного, верящего, что добро должно победить. Что мир, в котором они живут, похож на мир из притчей.

Ему, вдруг постаревшему на много лет, представился зеленый нежный росток среди песков и камней безводной пустыни… И он почувствовал, как глаза его увлажнились от того, что он видел, от того, что должно было случиться, и от того, что сделать он уже ничего не мог. Поздно. Слезы потекли по его лицу, увлажняя седую бороду. Никодим было отвернулся, но не в силах сдержаться, заплакал в голос.

– Что ты, Никодим? Неужели я тебя чем-то обидел? Садись! Хочешь, я угощу тебя вкусными баккуротами…

В надвигающихся сумерках было видно, как из ворот вышли храмовые стражники в высоких тюрбанах и с длинными копьями и направились к западу, где последние солнечные лучи тонули в Змеином пруду.

– Напрасно ты боишься, – продолжил Он, когда старик неловко уселся прямо на землю. – Я собираюсь на Великую битву с фарисеями. Мы все идем на этот бой.

– Я тоже из фарисеев, – покачал головой Никодим. – Ты не понимаешь… Что сила языка может сделать против меча или копья?

– Мы возьмем меч веры! – уже без улыбки возразил ему собеседник. – Посмотри на меня, могу ли я отступить?

И снова Никодим поразился увиденному. Заглянув в глаза, он неожиданно увидал, как они излучали ту нечеловеческую силу, которая могла исцелить, разрушить, создать или поразить, и не одного, а тысячи человек. И не мог ею владеть ни человек, ни пророк, ни маг, а только если сам Бог явился в образе человеческом.

Ученики издали смотрели на Учителя и его гостя. Те продолжали беседу, наблюдая, как ночь накрывает и Храм, и дворцы, и мрачные башни Антониевой крепости.

– …у слепых и вожди слепы… – слышалось ученикам в тишине. – …как рождается зло? …все равны между собой… Слышишь тьму? А я слышу тьму…

– Это река шумит. Кедрон означает темнота…

* * *

Летит птица по безоблачному небу. Вдруг камень, запущенный кем-то, сбивает птицу, и она, нелепо взмахнув крыльями, падает на землю. И лежит в крови, на пыльной дороге, последний раз дергает лапкой и погибает. И Мария понимает, что она и есть эта птица. И от этого просыпается…

Сон этот снился ей еще до той страшной казни. Но только сейчас она поняла его смысл. Ее жизнь прервалась, словно полет этой птицы.

Она понимала сон, но не понимала, что означает это – воскрес.

Пришли, увидели, что камень не на своем месте. А в пещере тела не оказалось, и тогда она в голос завыла и стала рвать на себе волосы. Кто похитил Его? И почему все вокруг ликуют – воскрес? Чему радуются?

Он воскресил Лазаря, и тот ходит живой, здоровый. Это понятно…

Еще совсем недавно она тихонько заходила в комнату, где Он спал, смотрела, как Он дышит, как шевелятся губы во сне, наверное, рассказывая притчи, как лицо озаряется детской улыбкой… И подсмотрев, она даже не шла, летела к себе и засыпала счастливая, переполненная светлой радостью, чувством, никогда до этого не испытанным. Но это было словно в прошлой жизни…

Сны мешались с реальностью. Воспоминания – с болью происходящего. Мария бродила неподалеку от пещеры, среди высоких кипарисов, бесцельно и не глядя, куда она идет. Слезы текли, но она не обращала на них внимания.

– Женщина, что ты плачешь? Кого ищешь? – стоял перед ней человек.

– Унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его!

– Мария! – раздался голос Его.

– Раввуни! – она бросилась было к Нему, протянув руки, но замерла: свет необычный исходил от Него, яркий и белый.

– Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему…

* * *

Солнце всходило над Вечным Городом, отражаясь в мутных водах Тибра, освещая Марсово поле и мавзолей Августа и озаряя теплым розовым светом весь мрамор храмов, портиков, колоннад и камни зданий, окрашивая сады на холмах в изумруд.

А в Карцере Туллианума, нареченным впоследствии Мамертинской тюрьмой, независимо от времени суток царили сумерки. Было жарко и душно, даже в глубоких камерах, куда никогда не попадал луч солнца, но проникали зловония от Большой Клоаки.

Там, в сердце подземелий, происходило странное или необычное действие. Отделенный от других узников железными прутьями решетки стоял невысокий и немолодой мужчина, лысоватый, с небольшой бородкой, и говорил. Вернее сказать, речь свою он уже закончил и просто отвечал на вопросы людей, таких же узников тюрьмы, как и он сам, скопившихся вокруг его камеры. А странность заключалась в том, что стражники, которые вроде и не должны были допускать эту проповедь, это общение, сами стояли среди заключенных и слушали его с ничуть не меньшим вниманием.

– …потому что равны все между собой! И эллины, и варвары, и иудеи, и язычники… скажу более, что и рабы, и граждане римские тоже равны все перед Богом… – видно было, что оратор утомлен физической болью, пребыванием в подземелье, но внутренняя сила помогала ему оставаться на ногах и смотреть на слушающих его с неиссякаемой любовью и состраданием. – Ибо милосердие Христово и любовь его и к праведным, и к заблудшим… бесконечны и глубоки, словно море…

– …и не осуждайте друг друга! Есть кому с нас отчет потребовать… по делам вашим…

– …кто не ест, не уничижайте того, кто ест… Все мне позволительно, но не все полезно! Но ничто не должно и обладать мною! Едим ли мы – ничего не приобретаем, а не едим – ничего не теряем. Пища не приближает нас к Богу…

– …веру вашу и любовь Бог в сердце читает! Зачем Ему плоть ваша? Ритуалы языческие? Приблизят ли они вас к Нему?

– …любовь милосердная, долготерпеливая, зла не мыслит, выгоды не ищет, всему верит, все переносит… Можно познать тайны и науки, языками овладеть и даром пророчества, богатства нажить или раздать… но без этой любви – я никто, нет без любви от всего этого никакой пользы… Любите, дети мои, и любимы будете!

– …пришел Христос к нам, любил, исцелял, а чем мы ему ответили? Это ли любовь?

– …боюсь ли я казни завтрашней? Так ведь меч железный коснется на мгновение. А наш меч веры – он вечный. Когда Господь с нами, чего нам бояться? Это говорю вам я, Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию.

Он взял кувшин с водой, предназначенной для питья, и, вылив ее в ладонь, с силой плеснул на слушавших…

Часть вторая. «Один день из жизни доктора Алексея Михайловича»

Вот всегда так бывает: если утром тихо и спокойно, то потом начинается такая суета и беготня, что и поесть некогда. Да не только поесть – вздохнуть нет времени. И это дежурство – не исключение.

Была пятница, и Алексей Михайлович, доктор-реаниматолог, совмещал на «скорой». И чем ближе к вечеру, тем больше было «вызово?в», тем «тяжелее» становились пациенты, тем меньше надежд оставалось, что ночь будет спокойная. Погода, что ли, влияет? Или полнолуние? Или новости по «ящику»?

Мужчина, грузный, губы синие, сатурация снижается… Пленка ползет с шуршанием из аппарата ЭКГ, и доктор кривит губы, потому что видит на этой пленке ломаную кривую, не предвещающую ничего хорошего… Ни пациенту, ни ему, ни дежурному кардиологу, к которому они сейчас и понесутся с сиреной и мигалкой, заставляя оборачиваться гуляющих по городу граждан.

– Алло! – Алексей отвечает, потому что звонит жена. И на вопрос, есть ли у него минута, коротко сообщает: – Одна.

Плечом он прижимает к уху трубку сотового телефона, а руками перебирает ленту ЭКГ.