Мечник. Око Перуна

Однако время шло, время менялось. Дошла и до Колохолма очередь. Прислали княжеского воеводу, тиунов и, конечно, по новым временам – священника. Русь принимала греческую веру, а тут до сих пор ни церковки, ни часовенки… Воевода звякнул мечом, зыркнул оком, священник водой обрызгал и кадилом помахал. Потужили колохолмцы, да делать нечего – стали вроде как греки по вере. С честью свезли братьев-богов в лес да и со слезами похоронили – сожгли, как подобает воинам. И каждый взял себе по уголечку из костра. Уголечки эти хранились в домах колохолмцев в потайных местах: у кого в коробе вместе с деньгами, у кого прямо в красном углу за иконами.

Нынешний воевода был по счету пятым. Звался Ильей. Одной рукой мог повалить трехлетнего бычка. Мог, но не валил: несмотря на грозный вид, был незлобив и бивал только врагов на рати. А дома – никогда. Особенно смирен стал Илья с тех пор, как во двор к нему залезли лихие люди – поживиться хотели добром. Наткнувшись в темноте, Илья от неожиданности так влепил кулачищем несчастному татю, что у того глаза выскочили из орбит. Насилу вправили потом. Одно око спасти так и не удалось, бедняга окривел. Илья его у себя во дворе оставил, кормил, поил, ухаживал. А когда тот маленько оправился, еще и дал денег на дорогу. Такой вот в Колохолме был воевода.

К такому человеку шел Доброшка в гости.

Дом у воеводы был большой, на подклете. Взобравшись по крутым лестницам, Доброшка очутился в светлой горнице. Там его встретила Белка. Она сидела на лавке. Раненая нога была замотана белой тряпицей.

Умытая и причесанная, она показалась пареньку чудо как хороша. «Как это я сразу не приметил? – подумал он. – Видно, с испугу». Огромные глаза, коса чуть не до пола. Он в жизни не видывал таких девчонок. Хоть и немало пригожих девиц было в Летославце, однако все-таки не таких красивых. Голову Белки охватывала пестротканая тесемка, виски были украшены тонко кованными серебряными кольцами. И впрямь как маленькая княжна. Будучи жителем маленького пограничного городка, Доброшка никогда не видел ни княжон, ни княгинь. Ни маленьких, ни больших. Но с этого момента стал совершенно уверен, что выглядеть они должны именно так. А если иначе, то им же хуже.

От открывшейся ему красоты гость слегка ошалел и несколько мгновений переминался у входа, не зная, с чего начать беседу. Наконец взгляд отлип от Белкиного лица и обратился на замотанную ногу.

– Болит?

– Болит, – покивала Белка. – Да ты проходи, садись, витязь-спаситель, не стесняйся… Оказалось, ничего страшного, вывих просто – Илья вправил уже. А кровь из глубокой царапины натекла – перелома нет. Наш знахарь посмотрел, сказал: через три дня прыгать буду. Калачик будешь?

Гость от угощения отказываться не стал, отведал и калачик, и медовый взвар, и яблочко.

Между тем пришел и воевода Илья, оглядел Доброшку с ног до головы, усмехнулся:

– Тебе сколько годков-то, парень? И что собираешься дальше делать?

– Мне совсем скоро четырнадцать исполнится, – немного соврал «витязь».

– А как в лесу оказался?

Начинающий путешественник все честно рассказал: и про отца с матерью, и про Летославль, и про плот, и про мед. Только про Индию и карту умолчал (тайна все-таки).

– И что дальше думаешь делать?

– Дальше поплыву, – не особенно задумываясь, ответил Доброшка.

Илья усмехнулся. Отпускать мальца дальше в путь ему не хотелось. Летославль был совсем недалеко. С летославскими мужами не раз приходилось в боевые походы ходить. Вроде бы даже отца Доброшкиного Илья смутно припоминал. Отпустишь сейчас – что потом родителям скажешь, когда искать кинутся? И мудрый воевода придумал:

– Есть у меня для тебя, храбр странствующий, предложение: оставайся у нас. Не делай удивленной рожицы – в дружине у нас недобор. Служба нелегкая, печенеги далеко, зато ватаг разбойничьих в лесах немало – кружат как волки…

Доброшкина душа воспарила, как птичка, до небес: служить в дружине! Оружие дадут!!

Помимо героического желания служить в дружине и носить оружие в Костиной голове мелькнула мысль и про Белку: ее видеть можно будет!

Не чуя себя от восторга, Доброшка выпалил: «Да!»

Оказалось, что в местной городской дружине в самом деле есть свободное место младшего отрока. Должность невеликая, однако для начинающего воя почетная. Обязанности несложные. Выступать в дежурство вместе с городской стражей. Понятно, что основную работу будут делать старшие, но и ему найдется дело. Меч не дадут, но боевой топор – пожалуйста. Дома на такое счастье Доброшка рассчитывать не мог – там его ребенком считали. А тут своим геройским появлением мальчик показал себя уж не мальчиком, а отроком, то есть, как будут говорить в далеком XXI веке, подростком. Кое-какую работу ему можно было доверить.

Жить Доброшку определили к тому же Илье. Дом у него был большой, а народу всего ничего: сам да Белка. Жена его, как спустя некоторое время узнал Доброшка, умерла. Второй раз он так и не женился. Тосковал по Соловушке своей, что пела так недолго. А тосковать воеводе нельзя – не такая у него стезя, чтобы тосковать. Люди от него зависят, город на его плечах стоит. Чтобы не было дома так пусто, взял к себе на воспитание сироту – Белку. А теперь в число его домочадцев вошел еще и новый отрок сторожевой дружины – Доброшка Летославец (так со всей честью его записал старшой стражник).

Начались будни, которые по необычности своей для начинающего сторожевого ратника выглядели то ли как каторга, то ли как праздник. В ночной дозор его пока по неопытности не ставили, и поэтому пока ночью Доброшка, как полагается нормальным людям, спал.

Но утром начиналось учение. Учиться приходилось не с пером и чернильницей, а с тяжелым дубовым мечом (по весу ничуть не легче настоящего, стального) и вполне настоящими сулицей и боевым топором. Сулицу метали в тяжелый сосновый кряж, установленный у самой крепостной стены, а мечами его гоняли старшие ребята из отряда до полного изнеможения. Сначала отрок, одурев от неопасных, но весьма болезненных и, что еще важнее, обидных тычков деревянных мечей, убегал со двора и прятался в самой дальней сторожевой каморе. Однако, отдышавшись и усовестившись своей слабости, возвращался на «поле боя» и вновь брал в руки деревянный меч.

Поначалу Доброшке удавалось отбить только один удар из десяти. Он уже почти смирился и приготовился вечно ходить в синяках и сложить свою буйную головушку в первом же настоящем бою. Но потом вдруг в одночасье что-то поменялось. Совершенно неожиданно для себя он обнаружил, что очередная «трепка», которую пытались задать ему его вечные наставники-мучители, вылилась в веселую игру: мечи сталкивались в воздухе, на весь двор стоял веселый треск, клубились тучи пыли. Ни один из ударов не оставался незамеченным и получал достойный ответ. Наконец отрок принял дубовый клинок старшего на гарду своего меча, извернулся и хлопнул учителя прямо по лбу. Будь меч настоящим – конец буйной головушке, а так – шишка.

– Ой… – От неожиданного успеха Доброшка сам опешил, отпрыгнул чуть не на три аршина и встал в оборонительную стойку, выставив вперед свое, показавшееся ему вдруг жалким, деревянное оружие.

– Ну все… – взревел стражник, слывший в дружине самым лучшим мастером клинкового боя. Глаза его сузились, и он плавными кошачьими шагами стал приближаться к Доброшке медленно, но неумолимо.

Тот, однако, вопреки обыкновению, не бросился бежать в спасительную камору, а стряхнул с себя оцепенение, встал поудобней и принялся ждать противника, плавно покачиваясь на мягко пружинящих ногах.

Последовала серия молниеносных ударов: треск, пыль, шумное дыхание…

И вот вдруг все стихло.

Посреди двора стоял взмыленный подросток и крепкий молодой мужчина. Подросток держал наизготове деревянный меч, а мужчина свой такой же меч опустил к земле. Он пристально посмотрел на готовившегося продолжать поединок младшего, усмехнулся, тряхнул русоволосой головой и сказал лишь одно слово, которое прозвучало для юного ратоборца как самая сладкая музыка:

– Молодец.

Бой на мечах давался тяжело. И освоить его в полной мере Доброшке не удавалось долго. Но было дело, в котором Доброшка неожиданно проявил недюжинную сноровку. В общем, он знал за собой это умение и раньше, но не придавал ему серьезного значения. Выяснилось, что уроженец Летославля обладает необыкновенной меткостью.

В общем-то, это было не чудо: у них каждый мальчишка, едва только начинал что-то понимать, уже сгибал из дубовой веточки немудрящий снаряд, стругал из прутиков стрелы и начинал тренироваться по всякой подвернувшейся под руку мишени: по торчащей из земли былинке, по качающейся на ветру ветке, по зазевавшейся птичке или мышке. Доброшка всегда бил без промаха, уже лет в шесть от его снежков зимой никто не мог увернуться. А уж из лука – и подавно. Поэтому, пускаясь в путь, он не слишком заботился о провианте: всегда можно было подстрелить себе на обед что-нибудь пригодное.

В Колохолме детвора тоже любила позабавиться стрельбой. Но такого умельца там не видывали.

Выяснилось это неожиданно. Как-то свежим погожим летним утром колохолмские дружинники, как это было у них в обычае, затеяли во дворе игру: поставили на столбик изгороди яблоко и принялись стрелять в него с двадцати шагов.

Вызвался попробовать и Доброшка. Настоящий, тяжелый составной лук попал ему в руки первый раз. Чтобы натянуть тетиву, требовалась нешуточная сила. Он напрягся, выстрелил – и… Стрела ушла «в белый свет». Воткнулась в стену воеводиного дома, как раз под окнами Белки. Сопровождаемый добродушными смешками Доброшка отошел в сторону и некоторое время стоял в задумчивости.

Тем временем в толпе дружинников раздались шумные крики одобрения: очередная стрела прошла совсем близко к цели, задев яблочко оперением. Доброшка решительно подошел к принимавшему поздравления стрелку и взял у него из рук лук.

На сей раз он подошел к делу иначе. Не стал сильно натягивать тетиву – цель была не так уж далеко. Принял во внимание тяжесть стрелы и легкий ветерок. Приноровился, прищурил глаз и на медленном выдохе отпустил тетиву, полагаясь больше на чутье, чем на расчет, выстрелил. Маленькое румяное яблочко разлетелось на тысячу кусочков.

Дружинники притихли, а потом грянули разом: принялись хлопать Доброшку по плечам, трепать волосы, поздравлять с удачей и тому подобное. Но он решил попробовать еще раз и показать всем, что если это и удача, то не случайная. Поставил еще одно яблочко и снова выстрелил. И снова попадание было точным.

Тогда на Доброшку снизошел веселый азарт, и он захотел свершить невозможное. Вместо яблочка воткнул в расщелину изгороди тоненький ивовый прутик. На сей раз он выцеливал несколько дольше. Солнце поднялось высоко и стало слепить глаз. Но поменять позицию было уже нельзя: взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Наконец, решив, что от долгого прицеливания толку немного, Доброшка выстрелил. Стрела покрыла расстояние за мгновение. Но для стрелка это время будто бы многократно растянулось. Звуки вокруг исчезли. Доброшка видел, как стрела по плавной дуге струится в воздухе, и мысленно направлял ее в нужную сторону. Наконечник поблескивал в лучах солнца, раздвигая воздух, как горячий нож – масло, пылинки зависли в воздухе, мир вокруг будто бы остановился.

Но вот красивая линия полета пришла к цели и стрела с треском расщепила прутик на две равные доли. Мир вновь обрел звуки и движение. Доброшку подхватили на руки и стали подбрасывать в воздух. Шум, восторг!

Доброшка бы предпочел лучше быть мастером биться на мечах, но и меткостью своей тоже гордился. Поскольку знал: всякое особенное умение – это от богов дар, разбрасываться такими дарами нельзя.

Есть

Дощатый потолок – вот что увидел Харальд, когда смог разлепить глаза. Запах мокрого дерева. Каюта корабля. Попробовал пошевелиться – тщетно: связан. Ну конечно. Значит, греки оказались сильнее и он в плену. Легкое покачивание и характерный звук волн рассказали молодому, но немало уже повидавшему викингу, что корабль идет по ветру. Очевидно, тем же курсом, что и шел до встречи с драккаром.

Скрипнула дверца, и в каюту зашел человек. Он был невысокого роста, черные кудрявые волосы и борода светились обильной сединой. По фигуре и осанке видно, что не воин. Наверно, слуга. Или раб. Точно, раб: воды принес – в руках бородатого грека Харальд увидел кувшин.

– Позови хозяина! – Грозная интонация юного конунга несколько не вязалась с его бедственным положением. Но как еще вождь славных воинов, пусть и поверженный, должен говорить с подневольным человеком?

– Ты что, оглох, раб, позови хозяина, я сказал!