Несколько часов до конца лета. Рассказы

– Энрико – мужчина в соку! Ему нужно разнообразие. Пока мы были вместе, я не гулял, – соврал он и с долей злорадства добавил. – Теперь вынужден посещать злачные места. Должен доложить, что бордели – целый мир! Не осуждай Энрико! Ты сама хотела его в мужья!

– Я и не осуждаю. Главное, чтобы СПИД или еще какую-нибудь гадость в дом не притащил… Из-за этого загула уже дважды пришлось перенести вылет в Европу. Энрико туда не пускали лет пятнадцать. Он что-то по молодости натворил в Испании. Теперь визы есть, билеты есть, а муженька нет!

– Сыщется! Только как улетите? Места в самолете будут?

– Мы летим премиум бизнес-классом. Там всегда свободные места имеются.

– Я тоже в «рашку» собрался. Завтра вечером лечу. Эх, опять лето подкрадется незаметно – в самолете, когда буду спать.

– А помнишь, как мы когда-то встретили лето в Болгарии?

– Буду помнить всю жизнь! Только зачем бередить прошлое? – махнул он рукой и пошел собирать вещи.

Друзья, оставшиеся в России, сообщили, что полковник из ГБ, некогда собиравшийся по дешевке купить его фирму, догорел от рака. Подчиненные полковника стали пенсионерами, ныне промышляют в охранных предприятиях, превратившись в никого и звать никак. В разные годы отстреляли «братков» с «королями», присматривавшихся к его компании. Теперь можно поработать в совсем другой России с ее огромными рынками, огромным количеством банков, биржей.

Его действительно встретила совсем другая страна со «свободой предпринимательства». Правда, как и годы назад, за эту «свободу» надлежало платить огромному количеству всевозможных чинуш, дорвавшихся до власти, считавших, что все должны им только за факт их рождения, напоказ выставлявших презрение к тем, кто обеспечивает им «кусок хлеба» не только с маслом, но и с черной икрой.

Платить он не стал. Выгодно вложился в акции на бирже, продал их, затем снова купил, снова продал. Тоже самое делал с валютой – долларами, евро, британскими фунтами и даже с японскими иенами. Быстро поднялся, быстро купил квартиру в элитном жилом комплексе, быстро завел «Мерседес» с водителем-охранником. Он чувствовал ситуацию. Вовремя сбывал резко поднявшиеся в цене акции, покупал те, что через несколько месяцев, а то и недель в разы росли в цене, снова продавал. Валюта – вообще была для него «отдельной песней». На ней он увеличил свое состояние в Коста-Рике. В Москве деньги от игры на разнице в курсах, рекой текли на его банковские счета. А там приспел новый продукт – крипто-валюта. К ней поначалу относились осторожно. Он каким-то особым чутьем угадывал, что ничего не стоящее сегодня завтра принесет многомиллионную прибыль.

Решил наладить «личную жизнь». Прошелся по банкетам, презентациям, показам мод. При девчатах – моделях, певичках, «светских львицах» – было все: красивые лица, фигуры, ноги «из плеч». Только шарахались от него тусовщицы. Выяснилось, что им допущена тактическая ошибка. Дорогие американские костюмы, сшитые на самых лучших фабриках, здесь не котировались. Богатые и очень богатые россияне ездили «обшиваться» в Европу: в Италию, Францию. Смотался и он. Заказал из английской шерсти, но флорентийского пошива тройку прикидов, по двадцать тысяч евро каждый. Тогда на него обратили внимание. Даже замужние красотки с вожделением стали поглядывать, ища в нем замену более старому и менее богатому законному или «гражданскому» мужу. Хватало также свободных девушек. Правда, те ломили за ночь утех пять тысяч долларов. Без труда нашел экзотический эконом-вариант: узбечки, киргизки, казашки. Азиатки были во многие разы дешевле, совсем не требовательны, усердные в постели. Кроме того, Москву наводнили чернокожие «жрицы любви». Но те ему надоели «дома», как он называл Коста-Рику, на Кубе или в Доминикане, куда временами летал, чтобы сменить обстановку. Да и друзья предупредили, чтобы был поосторожней с африканками:

– В койке ленивые. Цены не соответствуют качеству. Обязательно что-нибудь сопрут. Хорошо, если по мелочи. Могут опоить какой-либо психотропной гадостью и «обнести хату» вчистую.

Так, он и жил несколько месяцев в России, наслаждаясь общением на родном языке с еще школьными и университетскими друзьями, выезжая на недельку в Питер с его музеями и дворцово-парковыми ансамблями пригородов, не пропуская новых экспозиций в Москве. Выскакивал на недельку в Париж, потусоваться, затем в Канны поваляться на чудесном песке, посетить Монако и прибрежные города Франции. Когда было настроение, путешествовал по Германии, Бельгии, Голландии. Посещал Испанию – тоже ради музеев. Средиземное море в ней не нравилось: вода холодная, песок – пыль придорожная, как сказали бы в России. Наши курорты – Кавказ, а после присоединенный Крым не любил. С детства и юности, когда ездил туда с родителями, не сложилось. Обшарпанные номера, хамоватый и ленивый персонал, вымогавший деньги за каждый свой шаг, забитые голыми телесами пляжи с грязноватой водой совсем не способствовали желанию вернуться туда в зрелом возрасте. На уговоры друзей, говоривших, что там сейчас не так, как «при коммунистах», а все на европейском уровне, отвечал:

– Цирк уехал, а клоуны остались. Я лучше в Ливорно или в Сан-Ремо.

Правда, итальянские берега он тоже не жаловал из-за жуликоватой публики, схожей повадками с русскими гопниками, с состоятельными людьми, одетыми словно московский «офисный планктон», со средними гражданами, считавшими каждый евро. Слетал как-то в Грецию, на Ионическое море. Долго не мог отплеваться – грязь и нищета! Решил: отдыхать в Европе на море надо только в Каннах. Там платные пляжи, где дерут по пятьдесят евро в день, но нет «наших» предпочитавших Ниццу с ее галькой на берегу, зато более дешевую. Планшет с выходом в Интернет всегда был при нем. С него он контролировал ситуацию на мировых рынках, приумножал свои богатства.

Свой приезд в Москву он начинал с Ваганьковского кладбища. Там упокоились прадед, дед, отец с мамой. Им поставил новый памятник, дорогой. Поменял ограду. Переводил ежегодно деньги в администрацию погоста на уход за могилой. Неподалеку покоился друг по школе, а после – университета – Серафим. В «лихие девяностые» Симка не нашел ничего лучшего, как связаться с уголовниками. Даже стал «бригадиром» – главарем одной из небольших банд. Тогда же погиб в «разборке» во время очередного передела собственности. «Братва», привыкшая держать в страхе мелких и средних бизнесменов, налетела на боевиков из Чечни. Те прошли войну, прекрасно владели оружием, обладали великолепной реакцией. Москвичей перестреляли, едва те потянулись к своим пистолетам. Раненых «гости столицы» добили контрольными выстрелами в головы.

В первый раз, заглянув на могилу друга, он остолбенел. Временный деревянный крест давно сгнил и лежал на поросшем травой холмике. Подошла мать Симки – тетя Клава.

– Неужели, Сима после себя ничего не оставил? – спросил он.

– Много оставил. И в рублях, и в валюте. Только, в день гибели пришли милиционеры – у нас тогда еще милиция была – выгребли все. Нашли пистолет, меня обвинили в соучастии в незаконном обороте оружия. Велели помалкивать. Не то – уголовная ответственность! Все пошло прахом… – вздохнула старушка.

– Что же вы к «крутым» не пошли? Ведь за них Серафим голову сложил…

– Ходила. Сказали: «Твоего сына „грохнули“, как лоха трамвайного. И дела не сделал, и пацанов положил, и „стволы“ потерял. Хорони его, маманя, на свою пенсию»! Нынче на памятничек скопила. Хочу на обратном пути в дирекцию зайти, заказать.

Он поставил памятник за свои деньги. Не такой шикарный, как у родителей. Просто не одобрял связей друга с преступным миром, который сам ненавидел. Даже звонил из Коста-Рики, обещал подкинуть немалые деньги, лишь бы Серафим сменил сферу деятельности.

– Благодарю, дружбан! – ответил тот. – Бабла у меня, что грязи под ногами. Драйв нужен!

Вот, и успокоился, оставшись навсегда молодым.

Только в тот раз вернулся «домой», грянул жесточайший кризис. Ему ничего. Вовремя угадал, продал все акции, когда они еще росли в цене. Вырученные коста-риканские колоны, которые они с Наташей поначалу окрестили «тугриками», быстро обменял на доллары. А вот Энрико крепко погорел. Закрыл все свои предприятия, сельскохозяйственные фермы, фруктовые и табачные плантации. Остался лишь при деньгах. Их, правда, были миллионы. Случайно встретились в борделе сеньоры Изабеллы. Разлучник только вышел от путаны. Закурил сигару. Вдруг пожелтел, схватился за сердце, выдохнул:

– Как мне плохо!

– А кому сейчас хорошо? – усмехнулся он.

Хохмы не получилось. Энрико рухнул на пол.

– Немедленно «скорую помощь»! – схватился он за мобильник.

– Только не «скорую»! – заломила руки сеньора Изабелла. – Будет большой скандал!

«Счастливый соперник» умер у него на глазах. Пришлось вместе с шофером выносить труп через «черный ход», везти уже в морг.

– По-моему, смерть наступила несколько раньше, чем вы говорите, – покосился на покойного врач.

– Не имеет значения! – сунул он в карман медику несколько крупных ассигнаций.

– А где скончался сеньор Энрико? – не унялся доктор-вымогатель.

– Это – тоже не имеет значения! – сунул в карман патологоанатому еще несколько крупных банкнот.

Энрико завещал Наташе половину своего состояния. Остальную половину – двоюродным братьям и сестрам. Родной брат усопшего много лет назад погиб со всей семьей в автомобильной катастрофе. И где только врожденное благородство предков – испанских грандов? Наследнички потребовали, чтобы вдова ушла в монастырь, а свою долю оставила им. У него уже было много схвачено в этой стране. Словом, родичам Энрико растолковали, что им лучше тихо разделить завещанное и забыть о принадлежавшем Наташе. Ну а она, как только кончился кризис, быстро восстановила потерянное. Вернула к жизни недвижимость, продала ее, «ушла» в игру на курсах валют. Теперь была не против возвратиться к нему. Он не пожелал, предпочел остаться друзьями.

Сама «бывшая» с годами постарела, усохла, не могла иметь детей по возрасту. Общим потомством с Энрико не обзавелась, поскольку тот еще в юности перенес триппер и остался бесплодным. Детей с ним она тоже не завела, боялась, что ребятишки станут добычей еще советских бандитов. А он с годами вообще «забил» на семью, предпочитая жить в свое удовольствие. Имел пару двоюродных братьев и столько же сестер. Им и их потомкам завещал свое состояние. До поры – до времени не хвастался богатством. Привозил всем хорошие подарки. Когда пребывал в Коста-Рике, посылал деньги по случаю дней рождения, Нового года, Рождества. Остальное – после смерти, в качестве памяти, в качестве нежданного сюрприза.

Так, и жил, прилетая в Москву, как правило в конце мая, чтобы встретить там лето. И надо же – оно всегда подкрадывалось незаметно. Тоже сейчас! Забыл задвинуть светонепроницаемые шторы. Разбудило солнышко. Легло своими ласковыми, еще нежаркими лучами на лицо. Прошлось нежным, приглушенным, июньским светом по комнате. Застыло на портрете давно «ушедших» родителей. Он заварил чашку коста-риканского кофе, коего всегда привозил большой запас, поскольку не признавал другого. Прихлебывая крепкий, ароматный напиток, вышел на балкон. Легкий, теплый ветерок поиграл в волосах, забрался под шелковую пижаму. А солнечные лучи гуляли по уже темным листьям берез, всегда темным иглам сосен, светло-зеленым побегам ржи на фермерском поле неподалеку от жилого комплекса. Незаметно пролетит лето. Поначалу пожелтеют полевые злаки. Затем их скосят, оставив посеревшую землю. Потом пожелтеют листья берез и опадут за одну ночь. Останутся лишь вечно темные иглы сосен. А там небо затянут серые тучи и забарабанит по стеклам нудный осенний дождь. Тогда – «домой»! К джунглям до горизонта, громадам вулканов, всегда комфортной воде двух океанов. Ну, а сейчас настало главное время года, когда можно поработать и отдохнуть от души. Когда можно столько сделать, натворить, начудить, накуролесить. Время года, ради которого стоит жить.

СЛАБОЕ ЗВЕНО

Она пережила всех подруг: сверстниц, моложе ее, намного моложе ее. Пережила всех в своем роду. Девяносто три года – не кот начихал! Однако была бы молодцом, не начнись старческая атрофия суставов и мышц. Все чаще подводили ноги. Временами падала. Звонила по телефону сыну. Тот приезжал, укладывал на кровать, вызывал скорую помощь. Медики приезжали, заявляли об отсутствии в необходимости госпитализации, перекидывали на попечение врачей из муниципальной поликлиники. Те выписывали массу дорогих, ненужных, а подчас опасных для стариковского здоровья лекарств. Их она не принимала, использовала то, чем привыкла поддерживать себя десятилетиями.

Вот и сейчас «завалилась». А звонить некому. С невесткой расплевалась лет тридцать назад. На внука, коего растила и воспитывала более двух десятилетий, надежды никакой. Некогда добрый мальчик в одночасье прервал все отношения, заблокировал ее номер в своем мобильнике. Почему так случилось? Ее постоянно мучил этот вопрос. Может быть, накопившаяся годами усталость от совместного проживания под одной крышей дала себя знать? В результате брошенное ею резкое слово перечеркнуло все отношения. Внук предпочитал немного зарабатывать, но вольготно жил. Мог даже поспать на работе. Однако никаких высот не достиг. Влепила ему как-то: «Неудачник»! Внук съехал и открыл свою фирму. Верно, какие-то деньжата были накоплены. Теперь благоденствовал. Но даже с праздниками «бабку» не поздравлял. Не поздравил и с такой датой как девяностолетие. Надежда одна – на сына. Беда, что сын вернется только завтра. Возвращаясь из командировок, он прямо с аэродрома приезжал к ней. Открывал своим ключом, вваливался в квартиру загорелый, пропахший то пустыней, то запахом тропиков, перемешанных с запахом океана, то горами, то джунглями. Привозил ее любимые духи «Шанель номер пять», шербет, рахат-лукум, которые делали только на Ближнем Востоке. Вез какой-то невиданный в России кофе и чай. Еще много чего вез. Сынок уж немолод. Семьдесят, а все держат. Отправили на военную пенсию по возрасту да выслуге лет, но уговорили продолжить вольнонаемным. Сам сын нередко говаривал, дескать трудно без него придется. После каких только академий не работают у них люди, а пустяковой бумажки составить не могут. Да и быстрого, правильного решения в оперативной обстановке тоже принять не умеют. Оттого приходится на склоне лет болтаться по всему миру. Разумеется, чем занимался сын в командировках, не рассказывал. Не говорил даже, в какую страну летал. «На Средний Восток или в Центральную Америку, или в Африку», – отвечал он на вопросы.

– Как там люди живут? – спрашивала она.

– Мягко говоря, хреново живут. Есть, конечно, богатая и очень богатая публика, но большинство влачит убогое существование. Ну а нам приходится разбираться, что в той или иной стране наворочали «сильные мира сего».

В этот раз она упала и удачно, и не очень. Не очень, потому что не в гостиной, где стоял телевизор, находился книжный шкаф, до которого можно было доползти. Скрасила бы «досуг». Зато в спальне на журнальном столике всегда стояли кружка с кофе и бутылочка воды, лежали упаковки с лекарствами, конфеты, пачка печенья или вафель. На кровать самой не взобраться, а вот стянуть подушку и одеяла, устроить лежбище – запросто. Сложно без сиделки, но она ненавидела чужих людей в доме. Теперь надо набраться терпения и ждать.

***

Дрёму сменяли воспоминания. Озеро Селигер с его просторами, казавшееся ей в детстве необъятным морем. Поездки к бабушке с дедушкой в соседнее село на Троицу. И до колхозов, и в их время широко отмечали этот праздник. Отставляли всю работу. Шли утром в храм. Потом садились за накрытый стол. Затем шла главная часть торжества – катание на лошадях. Коней в этих краях выращивали издревле для дружин новгородских князей. Именно на них воины Александра Невского гнали пять верст по льду Чудского озера крестоносцев, псов-рыцарей. Накануне праздника лошадок чистили, одевали в «парадную» сбрую, использованную лишь раз в году. Если чаще то, чтобы доставить новобрачных в церковь на венчание, да отвезти в тот же храм младенца на крещение. Чинно рассаживались в таратайки в которых ездили лишь по торжественным случаям, да в уездный центр по делам. В прочие дни «рассекали» на телегах или санях. Начиналась езда по широким улицам, приветствия ехавшим навстречу односельчанам, ревнивые взгляды на коней, упряжь, повозки соседей. Каждый хотел, чтобы у него было лучше. Затем следовал обед, переходивший в чаепитие, а там и ужин. Молодняк разбредался водить хороводы, да петь песни под гармонику. Случались между парнями драки: один конец села на другой. Преимущественно из-за девчат. Мужики в эти разборки не вмешивались. Сами когда-то были такими, теперь остепенились. Когда народ погнали в колхозы, стало не до катаний. Лошадок забрали в «общественную» конюшню. Туда же сдали телеги. Пылились в сараях без дела оказавшиеся ненужными таратайки. Когда жены напоминали, дескать надо бы смазать колеса, да кожаную обшивку, мужики лишь с досадой махали руками. Уходили подальше, чтобы не сказать супругам что-то в сердцах.

Тогда же закрыли в округе церкви. Оставили на десятки километров лишь один храм – в селе, где жили дедушка с бабушкой. Только потому, что был он построен на народные деньги в память о войне 1812 года. Тамошние крестьяне всегда были «государственными», работали на царя-батюшку. Аккуратно сдавали в казну положенное. Царь был далеко, не выжимал соки, как крепостники-помещики. Словом, водились у мужиков лишние копейки. На них и возвели собор по инициативе тех, кто бил французов на Бородинском поле, под Вязьмой, Лейпцигом, брал Париж.

С потомками крепостников-помещиков встретились через несколько лет. Тогда прибыли в глушь прилично одетые мужчины, в большинстве своем с военной выправкой, их опрятные жены, хорошо воспитанные детки. Выселили в ту пору из Ленинграда всех «бывших» – офицеров, жандармов, полицейских, банкиров, владельцев заводов. Представители «старого режима» оказались толковыми бухгалтерами, экономистами и даже инженерами. Дела местной промышленности пошли вверх. Вечерами «переселенцы» устраивали домашние спектакли и концерты, летними воскресеньями отплывали на лодках на пикники. Теперь местные обыватели потянулись к высланным за культурой. Дети быстро подружились. Хотя пацаны попытались поначалу издеваться над отпрысками буржуев. Но те умели за себя постоять. Знали бокс, джиу-джитсу, еще какие-то виды борьбы. Даже закоренелая шпана зауважала вновь прибывших.

Потом настал 1937 год. По замерзшему Селигеру прикатили грузовики, легковушки, крытые авто, прозванные в народе «черными воронами». В легковушках привезли сотрудников НКВД. Один из них – красавчик-еврей Ривкин остановился в директорской квартире ее отца. Уходил рано утром, приходил поздно вечером. Случалось, не приходил сутками. Уходя «на работу», чекист всегда оставлял по числу сестер три конфеты «Раковая шейка» – других в магазине попросту не было. Ну а «бывших» начали грести, словно сетями. Забрали папашу ее подруг Настеньки и Людочки.

– Его-то за что? – поинтересовался отец у Ривкина. – Человек смирный, хороший бухгалтер…