Ульмигания

Даниил снял кольчугу, аккуратно оторвал полоску ткани от рубахи и плотно замотал голову Торопу.

– Ну вот, порядок, – сказал он, облачаясь. – Ты пока посиди тут, а я неподалеку коня приметил, схожу за ним.

Даниил протянул небольшую помятую серебряную фляжку.

– Вот, хлебни пока, что б не скучно было. Это тебе сил прибавит.

Во фляге была медовуха, сваренная на травах. Витязи использовали ее и для смазывания ран, и принимая понемногу внутрь. Несколько глотков этой горечи действительно сняли боль и прояснили голову Торопу. Он стал думать.

Матери он не знал, та померла при родах. Отец погиб в стычке с переславцами, когда Торопу было всего пять лет. С тех пор он всегда был подле Поповича. Попович был ему и отцом, и учителем, и князем. Теперь не осталось ничего. Куда идти? Выстояли ли черниговцы, галичане и прочие? Если нет, то, как далеко зашли эти татары, или бог их ведает, кто они? И куда направились?

Тороп почувствовал, что начинает болеть голова от вопросов, которыми никогда не задавался, и хлебнул из фляжки.

Куда же он теперь, без Поповича? Пришел Даниил, ведя в поводу оседланную лошадь. Бросил на землю меч и шлем:

– На, я вижу твою сброю татары увели. Эта должна прийтись тебе впору.

Тороп отпихнул татарина и вытащил из-под него свой пояс. Потом обулся. Встал. Его качнуло.

– О-о-о.., брат.., – протянул Даниил. – Тебе, видать, и одеться самому невмочь, не то чтобы на коня взобраться.

Он наклонился за мечом и шлемом.

– Я сам, – сказал Тороп.

– Ладно, уж… Сам! Будет срок, и ты за мной присмотришь.

Даниил помог Торопу снарядиться и поддержал, когда тот садился в седло. Потом направился к своему коню, стоявшему, как положено боевой лошади, там же где и оставил ее хозяин.

– Куда мы? – спросил Тороп.

Даниил нахмурился:

– Не знаю. Сначала выясним – далеко ли ушли татары? Потом решим. Однако запомни – в драку не суемся. Ты не боец, а мне придется больше на тебя оглядываться, чем воевать. Нас теперь только двое, и каждый – на вес золота. Нельзя нам ни за что, ни про что пропадать.

– Семьдесят витязей! – пробормотал он, пришпоривая коня. – Семьдесят таких бойцов уложил ты, свет Мстислав Романович! Припомнят тебе это твои потомки…

“Распространились слухи о поражении русских князей на Калке, и стало известно о гибели семидесяти двух богатырей, и о междоусобных войнах в Русской земле, и о голоде, и о великом море, и об оскудении русских войск, и о ссорах между братьями,– о всех бедах Русской земли…

…А киевляне полегли костьми на Калке с великим князем Мстиславом Романовичем и с другими десятью князьями… новгородцы же частью умерли голодной смертью, а живые разошлись по чужим землям, так же и Смоленск, и все другие города постигла такая же смерть, и вскоре опустели они…”

    Тверская летопись «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях».

3

Монголы дошли до Днепра, вырезая и выжигая все на пути. Затем повернули и ушли так же внезапно, как и появились. Последствия их набега были страшными. Южнорусские земли превратились в голую черную пустыню. Но еще большим потрясением для Руси была гибель семидесяти витязей. Рыцарство на Руси было единственным, что связывало восточных славян с арийской культурой их предков и не давало развалиться обществу в момент принятия новой религии, примиряя его с ней, амортизируя переход сознания в качественно новый уровень. Пока витязь держит свой меч, и смерд, и князь знают, что в безопасности и их имущество, и образ жизни.

Не все рыцари погибли на Калке, но лучшие из них, славнейшие, те самые, о которых слагались былины.

Началось шатание. Откуда ни возьмись, во множестве появились скоморохи, колдуны. На дорогах – вереницы нищих. Повсюду возрождалось язычество. Причем, в самых худших, развратных его формах. Еще слабая церковь не могла удержать народ от пьянства и блуда, тиунов от – мздоимства, а князей – от произвола. Смерд, укравший или купивший меч, называл себя воином и выходил на большую дорогу. Тот, кто смог собрать еще десяток таких же, как сам, занимал деревню и объявлял себя князем. Да и князья пробавлялись откровенным разбоем, не стесняясь разорять даже храмы.

Больше года Тороп с Даниилом странствовали по Руси, нигде подолгу не задерживаясь.

Царило запустение и разброд. На зарастающих беленой столбовых дорогах шайки обезумевших от безделья и безнаказанности лихих людишек не стеснялись нападать даже днем. По ночам в лесах горели костры и с визгом бегали голые девки. Даниил, с изумлением наблюдая эти игрища, говорил Торопу, что с настоящими ритуалами они не имеют ничего общего.

– Вы забыли своих богов, – говорил он. – А нового так и не полюбили. А может, просто не поняли. Нельзя верить тому, чего не понимаешь. Вы, русские, как дети – в вас нет мудрости. Вы с легкостью бросаете одну игрушку, чтобы ухватиться за другую. Так нельзя. Народ должен чтить своих предков и их опыт.

Тороп не спорил с ним. Он слушал.

Попович наставлял его тому, что воин всему должен учиться. Смотреть, слушать, запоминать. “Нет ничего, чтобы когда-нибудь не пригодилось, – учил Попович. – То, как двигаются листья на березе, и то, какой корень у резеды так же важно, как чужой язык или строение татарского лука”.

Тороп узнал, что прусские языки имеют много общего со славянскими, что у обоих народов раньше были одни боги. Что когда-то славянские вадимы, как и прусские вайделоты, записывали знание особыми знаками – рунами. Даниил показал, как пользоваться односторонним мечом мазуров, рассказал, как прусские воины пользуются частыми в тех местах туманами.

– В этом мире только мы – пруссы помним обычаи предков. Мы – последние хранители древних богов, – говорил Даниил. – Только мы помним заповеди белых великанов.

– Каких великанов? – удивился Тороп.

Они сидели на берегу Днепра на холме, откуда хорошо просматривались стены Смоленска, купола его храмов с золочеными крестами. И все, о чем рассказывал Даниил, казалось Торопу чем-то сказочным, как песни слепых музыкантов. Да и само лицо Даниила в такие минуты становилось похоже на деревянных идолов, которых Тороп видел в новгородских лесах – темным, полным затаенной значительности.

– Давно, – сказал Даниил, – В те времена, которых никто не помнит, ибо не было еще у людей Памяти, а бродили они по земле дикими толпами, и лица их были темны, а сердца – во мраке, с Неба упала Звезда…

И родила Звезда великих людей. Рост их был выше сосен, а волосы белее снега, а глаза их светились, как небо в утренние часы. А имя им было – Ульмиганы.

И взошел старший из них на высокую гору, и окинул взором пески у моря, и многие реки полные рыбы, и многие леса полные дичи, и сказал: “Вот страна, достойная быть нам Родиной. Здесь мы построим наши замки. Ей отдадим мы свое великое знание. Ей посвятим мы свою небесную силу. И зваться она будет отныне – Ульмигания”.

И взяли великаны темнолицых в подданные, и научили их строить замки, и выращивать хлеб, и делать одежду, и торговать. И приумножилось богатство той страны, и возросла слава ее, и счастливо жил народ ее.

Прошла тысяча тысяч лет. Стали великаны брать дочерей темнолицых себе в жены, и было у них много потомства, и разошлось оно по всей земле, но дети уже не были великанами, а только светлые волосы и синие глаза напоминали об их происхождении. И забыли люди своих предков.

Только одно племя, женщины которого носили в волосах украшения в виде луны и звезд в знак своего родства с Небом, помнило о древнем завете – вернуться в священные земли белых великанов и поднять утерянное людьми великое знание.

В огромном замке на берегу Немана нас встретила последняя из дочерей звезды – великанша Рагайна. У нее был ключ к тем землям. И только нашим воинам под силу было поднять его.

Даниил вдруг хмыкнул:

– Получается, что Ульмигания не только нам, пруссам родина, но всем, у кого белая кожа и светлые волосы. И тебе тоже. Захочешь вернуться – добро пожаловать.

“Украшения в виде луны и звезд.., – думал Тороп. – Где я мог это видеть?”

И вспомнил – смеющееся лицо племянницы великого князя юной княжны Анны – светлые волосы стянуты повязкой на лбу, и звезда, и под косой – месяц.

“Что это? Напоминание о родстве с великанами? Чушь! Бог создал человека, а не какая-то звезда! Язычество. И все же странно…”

Тороп засыпал, а ему все чудилась улыбка княжны, и звезда в ее лбу сияла.

“Тороп, – говорила княжна, увлекая его за собой, – Это правда, именно там, где морской ветер треплет сосны на песчаных холмах, а в густых дубравах живут страшные древние боги предков, там наш дом. Пойдем, Тороп, пойдем домой…”

“Ты же мертва! – отвечал Тороп. – Тебя ведь убили татары! Сгинь! Я не пойду с тобой”.