Ян и Яна

– Конечно, – не подумав, отвечает Ян, по привычке соглашаться со всем, что исходит от жены. И только затем понимает, что произошло. Переговоры о мире затягиваются надолго…

И так изо дня в день, уже с раннего утра начиная восхождение на свою сладостную голгофу, Ян был занят Яной, и даже перестал считать, сколько срочных и важных дел было им отложено в долгий ящик и там забыто. Потому что в его жизни осталось только одно-единственное по-настоящему важное дело – это Яна, женщина, которую он любил. К этому выводу они пришли почти сразу после свадьбы совместно и без особого спора.

Это и было счастье, как Ян теперь понимал. До отъезда Яны для него это была просто жизнь. А в жизни, как известно, многие события осознаешь в их истинной значимости только по прошествии некоторого времени. Иногда это смягчает боль. Отдалившись на безопасное расстояние, смотришь как будто со стороны и мыслишь разумом, не чувствами. Жить чувствами очень болезненно.

Шепот звезд в лунную ночь слышится как укор людям за суетность их желаний. В такие ночи приходят сожаление и раскаяние.

– Десятки раз я чувствовала, что ты не любишь меня, – рассерженный шепот Яны расплавленным свинцом вливается в душу Яна. – Ты злой и плохой человек. Как я попалась!

Тень на стене исказила свои очертания и сломала отростки рук.

– Это ты, ты во всем виноват! Не будь тебя, я могла бы быть счастлива.

Это не было правдой. И тем убедительнее звучало.

Вина Яна была действительно велика – он не подал руки жене, выходя из автобуса. Оправданием с последующим прощением могла быть только его безвременная смерть. Яну очень хотелось умереть, чтобы Яна не так страдала. Но как-то не выходило. Возможно, мешало знание того, что ожидалось дальше по сценарию этой ночи, как две капли воды схожему со многими предыдущими. И потому кроме скуки он ничего не испытывал.

– Что ты молчишь, негодяй? – повысила голос Яна.

Это был апогей. Дело близилось к развязке.

– Дура, – коротко и емко охарактеризовал Ян поведение жены.

Брызги негодования превратились в водопад кипящего масла. Яна воскликнула:

– Ненавижу! – и в ближнее к ней плечо Яна впились все десять крепеньких пальчиков пианистки с остренькими коготками.

Неприятное и, сказать по правде, чрезвычайно болезненное ощущение.

В их жизни до брака было всего несколько коротких встреч, между которыми пролегли долгие месяцы разлук, лишь отчасти сокращаемые множеством писем и частыми телефонными разговорами. Впервые они встретились случайно, во время отпуска, присев за один столик в летнем кафе на морском побережье. Разговорились. Их поразило сходство имен и профессий. Ян и Яна. Она преподавала по классу фортепиано в музыкальном училище, он – историю в университете. Казалось, это был короткий курортный роман, который просто обязан был, по закону жанра, завершиться ничем. Во время второй встречи, там же и ровно через год, они решили, что это судьба, и не надо ей противиться. И еще через год они осуществили свое намерение.

Между этими двумя историческими для них событиями: встречей и свадьбой – было много других, и события эти так или иначе меняли их отношение к жизни, вкусы, привычки, характеры. Но они были далеко друг от друга и не знали этого. Вторая, промежуточная, встреча ничего не изменила, она была очень короткой, сумбурной, заполненной выяснением чувств и признаниями, в ней не нашлось места фактам и времени для анализа. Так что когда они сошлись, чтобы не расставаться уже никогда – они встретились не с тем человеком, которого сохранила им память, а совершенно другим. И реальность поглотила сновидения, как это всегда бывает в первую же минуту пробуждения ото сна.

И это было очень странное, двойственное чувство. Душа по привычке, приобретенной за предшествующие годы, любила, а разум негодовал на подлог. Еще недавно самый желанный и любимый на свете человек вдруг показался чужим, посторонним, случайным и временным попутчиком.

И радость обладания порой пересиливала горечь недоумения – неужели это и есть любовь? Та самая, воспеваемая великим множеством поэтов с самого сотворения мира…

Но удивительнее всего, что это действительно была любовь. Ведь по-настоящему любят не мечты и грезы, не идеал и не Афродиту, богиню любви. Любят человека во плоти, земного и слабого, не знающего меры в своих грехах и добродетелях, переплетенных порой так, что уже и не разберешь, что и где. В этом, наверное, и есть суть библейского проклятия, печать, наложенная разгневанной божественной рукой на жизнь человека.

… И вот она уехала, в отпуск, в другой город, в котором она родилась и жила до того дня, пока не сменила фамилию и не переехала к мужу, оставив в том городе папу с мамой, подружек и свое прошлое. Увозящий Яну поезд еще не успел отойти от перрона вокзала, как в пробитую в памяти Яна разлукой брешь хлынули воспоминания. Горькие и сладостные, о днях и ночах, о словах и жестах. Чем дальше уносил Яну поезд времени, тем ближе становилась она Яну, и тем чаще приходила к нему во снах.

Но были и другие гости.

Первой незаметно подкралась тоска. Она заглушила все остальные чувства, парализовала волю и не затронула только физических процессов организма, превратив Яна в механизм, поглощающий пищу лишь затем, чтобы иметь возможность функционировать, и не более того. Насыщение не приносило былого удовольствия.

Затем пришла бессонница. И странным было это чувство одиночества в ночи, когда холод постели и даже сама благостная прежде тишина мешали ему заснуть. Он беспокойно ворочался с боку на бок и чувствовал себя заблудившимся в пустыне путником, бредущим без капли воды под безжалостно палящим солнцем. Раскаленный бархан подушки, за которым мерещился блаженный оазис сна, отказывался принимать удобное положение, колол, давил, ускользал. И утро приходило вместе с головной болью и опухшими глазами.

Потом были и другие потери, но сознание Яна уже не задерживалось на них. Его разум будто требовал компенсации за бессонные ночи, он сутки напролет и не спал и не бодрствовал, а словно бы дремал.

В одну из таких ночей Ян вспомнил о Франсиско Гойе. Чтобы избавиться от чудовищ, порождаемых его разумом, испанский художник брал карандаш и рисовал. Только теперь Ян по-настоящему понял его «Каприччос». Он решил последовать примеру великого живописца, но на свой, доступный ему, манер. Он сел за компьютер и уже к утру закончил рассказ, который назвал «Видение». Главными его героями были, разумеется, он и она, Ян и Яна. Вот только описываемая в рассказе жизнь была не реальной жизнью, а той, которая могла бы случиться, если бы они были не они, люди из плоти и крови, а, допустим, чьей-то фантазией, выдумкой…

На этом месте своих объяснений Ян окончательно запутался и решил довериться самой Яне. Он был уверен, она поймет, что он хотел сказать, когда прочитает его рассказ. А, быть может, даже объяснит ему.

ВИДЕНИЕ

Эпиграф

«И каждый вечер, в час назначенный,

Иль это только снится мне?..»

А. Блок. «Незнакомка».

Одно за другим гаснут окна городских домов, и одна за другой вспыхивают в небе звезды. Далекие миры обращают свои взоры к Земле, и та, привычная и давно уже обжитая людьми планета, преображается под их взглядами, становится таинственной, полной чудес, и никому не ведомо, что может произойти здесь между полуночью и рассветом.

Я включаю настольную лампу, ставлю на столик две чашки, сахарницу и чайник, устраиваюсь в одном из кресел и жду. Часы бьют полночь.

Неожиданно распахивается окно, порыв ветра приводит в движение голову китайского болванчика на письменном столе, и в комнату на метле влетает Яна. Сделав пируэт, она мягко опускается в кресло напротив и небрежным жестом отправляет метлу в угол комнаты. Китайский болванчик укоризненно качает головой, но, на его счастье, Яна не замечает этого. Сегодня она – египетская царица, в белоснежной тоге, в сандалиях, опоясывающих тонкими ремешками ее икры, с чуть удлиненным разрезом мерцающих, как огни святого Эльма, зеленых глаз.

– Доброй тебе ночи, великий маг! – волнующим меня голосом произносит Яна.

Я отвечаю, радуясь, что сегодня все удалось как нельзя лучше, и даже не разбилась ни одна из чашек:

– Приветствую тебя, прекрасная царица!

Тени по углам, вспугнутые было внезапным появлением Яны, снова мирно засопели. Зачавкал в углу домовой, дожевывая свою кашу. Дракон у дверей, неодобрительно пыхнув огнем, покосился на открытое окно и заполз за диван, опасаясь сквозняка.

– Царицы не летают на метлах, – надула губки египтянка. – Зачем нужно было загонять меня на эту ветлу с ручкой? Еще бы в ступу засадил!

– Подобающий царице караван верблюдов не вошел бы в эту комнату.

– Вошел – не вошел… Превратил бы в мышей… В летучих, – помолчав, уточнила она. – И вообще, позволь побыть собой. Ну, пожалуйста!

Когда Яна о чем-то просит, устоять невозможно. Исчезла тога, пропал удлиненный разрез глаз, и очаровательные ножки с копытцами застучали по паркету. Яна пробежала по квартире, стряхивая с себя остатки африканского песка, по пути наступила на драконий хвост, не поместившийся за диваном, и не извинилась, взглянула на свое отражение в зеркале в прихожей и показала ему язычок, бесцеремонно прогнала на кухню домового, доедать кашу – и все это в одно мгновение, не успела дрогнуть секундная стрелка на настенных часах.

Яна, в истинном своем облике и в натуральную величину – явление, в сравнении с которым кажутся мелкими самые разрушительные стихийные бедствия, самумы и цунами. Я знаю это, и все же не могу не позволить ей побыть самой собой хотя бы раз за вечер.

– Ох, ну и теснотища, – пытаясь сохранить равновесие, взмахнула она руками, в очередной раз спотыкаясь о хвост дракона. Тот, жалобно скуля, заполз под диван, и оттуда, из темноты, настороженно следил, поблескивая глазами, за ее копытцами. – Неужели нельзя дворец построить на одну ночь?

– Нельзя, городские власти не разрешают, – почему-то оправдываюсь я.

– Бюрократы, – говорит Яна. Но внимание ее уже отвлечено другим. – А это что еще за шкура в углу пылится?

– Не трогай! – едва успеваю ее удержать. – Это последний на земле мамонт зашел ко мне в гости по пути в свой каменный век. Возвращается на каникулы из будущего, из межгалактического зоопарка…

– А мамонт – это такой слон, только заросший и небритый? – не дослушав меня, интересуется Яна.

Зверь, обидевшись, встает и уходит, проломив в стене дыру. Известка медленно оседает на пол, покрывая паркет густым слоем. К счастью, соседи в этот час крепко спят, и никто из них не увидел последнего на земле мамонта, пересекающего лестничную площадку современной панельной пятиэтажки.