Завещание волхва

Глава 3. Письмо волхва

Гладкий лист бумаги был исписан ровными крупными буквами с витиеватыми завитушками на старинный манер. У того, кто писал это письмо, был почти каллиграфический почерк, свидетельствующий в его пользу. Несомненно, это был человек целеустремленный, с большой силой воли, мужественный, добрый и щедрый. А еще очень консервативный. Олег не был профессиональным графологом, но несколько лет работы учителем в школе научили его с большой долей вероятности определять характер человека по почерку. А еще он сразу понял, что автор письма хотел, чтобы все написанные им слова легко читались и не отвлекали внимания на усилия их разобрать. В этом послании каждое слово имело значение, и лишних не было.

«Мой мальчик, ты читаешь это письмо, значит, я умер, и пришло время тебе узнать о том, что ты не обычный человек, а потомок великого древнего рода волхвов, уходящего корнями во тьму веков. Ты – потомственный волхв по праву твоего рождения.

Твоя бабушка – моя родная сестра скрыла от тебя эту тайну, тем самым надеясь изменить твою судьбу. Точно так же некогда она прокляла наше с ней родство и отреклась от меня, считая противником христианской церкви. Но это не так, поверь мне.

Задолго до того, как Русь приняла крещение, существовала языческая вера, жрецы которой исповедали культ разных богов – Велеса, Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Сварога и многих других. Люди были близки природе, зависели от нее, и потому они поклонялись земле, солнцу, ветру, дождю, грому, прося у них милости и принося им жертвы. Разве можно их за это осуждать?

Но наступили другие времена, и языческую веру объявили вне закона. Волхвы обладали способностью заклинать стихии, прорицать будущее, предсказывать судьбу. Их обвинили в том, что этот дар они получили от врага рода человеческого сатаны, и начали обличать как лжепророков, гнать и преследовать. Капища волхвов разрушались, их самих безжалостно убивали. Пользуясь поддержкой народа, волхвы поднимали восстания, которые жестоко подавлялись. То были смутные времена на Руси, и не надо сейчас искать ни правых, ни виноватых, потому что это не приведет к добру.

Знай, что родоначальником нашего рода был князь Всеслав Полоцкий. Он считался великим кудесником и ведуном – умел излечивать болезни, принимать звериный облик, появляться неведомо откуда и неизвестно куда исчезать, и совершал, с точки зрения современного человека, много других чудес. О нем слагал песни Боян, вещий внук бога Велеса. Славен князь Всеслав Полоцкий в веках и поныне. И ты, как и я, его потомок.

Да, я жрец Велеса по имени Ратмир. Вернее, был им. А теперь, после моей смерти, ты должен продолжить служение нашему древнему языческому богу. Именно это твоя судьба, а не жалкое бесцельное существование, на которое тебя обрекли. Но я никому не судья. Не суди и ты никого.

Бог не дал мне жены и законных наследников. Я завещаю тебе все, что имел. Свое имущество и свое служение. Прими от меня этот дар и используй во благо. И будь достойным потомком нашего славного древнего рода.

Прощай, мой мальчик! И до встречи в лучшем из миров, где нет ни невзгод, ни ненависти, ни бед, и где, быть может, мы не узнаем друг друга.

С любовью и верой в тебя,

твой дед, Святослав Вячеславович Полоцкий,

жрец Велеса волхв Ратмир».

Олег успел прочитать письмо дважды – сначала бегло, снедаемый нетерпением, а потом медленно и вдумчиво, прежде чем буквы начали бледнеть, становиться прозрачными, а потом и совсем исчезли, словно по волшебству. Перед ним лежал совершенно чистый лист бумаги, как будто на нем никогда ничего не писали. «Чертовщина какая-то», – пробормотал он и даже перекрестил бумагу. Но ничто не изменилось. Текст не вернулся.

Вероятно, волхв Ратмир не хотел, чтобы кто-нибудь еще, кроме внука, прочитал его послание, и наложил на него заклятие, подумал Олег и невольно усмехнулся. Он не верил в колдовство и чудеса, считая это суеверием и мракобесием. Более вероятным он счел то, что чернила, которыми писал дед, становились невидимыми при ярком свете, но это было не чудо, а определенная химическая реакция, точный расчет ученого, а не магия. Если существуют чернила, которые проявляются только после того, как бумагу нагреют, то почему бы не быть обратному процессу, когда они исчезают при определенных химических или физических условиях…

Придя к такому выводу, Олег успокоился и смирился с потерей послания. Впрочем, беда была невелика – обладая хорошей памятью, он запомнил текст наизусть, почти слово в слово. И теперь начал размышлять над прочитанным письмом.

В одном дед был, несомненно, прав – жизнь Олега нельзя было назвать интересной и занимательной, он и в самом деле жил скучно и, в общем-то, бессмысленно, не имея определенной цели. «Существование» было наиболее точным словом, характеризующим его жизнь. И он не помнил времени, когда бы это было иначе. В детстве он был лишен многого из того, что имели и чем жили другие дети. Он жил в семье, непререкаемой главой которой была бабушка, а тихая, покорная мама Олега во всем ей подчинялась. Отца он не знал, на памяти Олега его никогда не было, и это служило поводом для постоянных упреков, которыми бабушка держала свою «распутную», как она выражалась, дочь в повиновении, словно накинув на нее узду. Но главное, бабушка была очень религиозна. Это началось после того, как умер ее муж, еще молодым, от инсульта. Посчитав это божьей карой за ее атеизм, она начала часто ходить в церковь, а когда внук немного подрос, стала брать его с собой. Первые детские впечатления Олега были неразрывно связаны с запахом ладана, заунывными молитвенными песнопениями и холодными каменными плитами храма. Веселыми эти годы назвать было никак нельзя. Кроме того, бабушка неукоснительно и строго соблюдала все посты, предписанные церковными канонами, а иногда, по собственной инициативе, вводила дополнительные, принуждая себя и остальных членов семьи отказываться от скоромной пищи – быть может, еще и потому, что денег им катастрофически не хватало. И маленький Олег, часто недоедая, испытывал постоянное чувство голода. Он чувствовал почти физическое отвращение к постной пище, которую обычно обильно приправляли дешевым, дурно пахнущим подсолнечным маслом. По этой ли, или по другой причине, он рос худеньким и низкорослым мальчиком, которого обижали сверстники, потому что он не мог дать им сдачи. Учился Олег в православной гимназии, и не миновать бы ему семинарии, если бы бабушка к тому времени не умерла. Но даже после этого их жизнь с мамой не стала веселее или сытнее. Теперь уже его мама зачастила в церковь, привычно считая себя виноватой во всех смертных грехах, к которым прибавилась преждевременная, как она считала, смерть матери по ее вине. Но зато она не настаивала на том, чтобы ее единственный сын избрал церковное поприще. Она вообще ни на чем и никогда не настаивала, и казалось, что была безразличной ко всему миру, погрузившись с головой в пучину раскаяния. Она угасла, как свеча, тихо и незаметно, как и жила.

К тому времени Олег успел закончить исторический факультет местного университета и начал работать в школе учителем. Он выглядел молодым человеком среднего роста, узкоплечим и костлявым, а еще, воспитанный двумя очень своеобразными женщинами, нерешительным и слабовольным, что, разумеется, было очень далеко от общепринятых представлений о настоящем мужчине. А потому, даже на фоне повального дефицита представителей мужского пола в учительской среде, он не пользовался особым интересом женщин, которые в массе своей воспринимали его как коллегу, но не объект матримониальных притязаний. А те редкие женщины, которые обращали на Олега внимание, не вызывали интереса у него. Как правило, они были некрасивы и озлоблены на жизнь, которую винили во всех своих неудачах.

Так он и существовал до этого дня – в одиночестве, в том числе душевном. Скучал, не видя радости в рутинной работе в школе. Не находил в себе силы восстать против привычного порядка вещей. А главное, не верил, что его жизнь может измениться в лучшую сторону, и потому не предпринимал никаких попыток, чтобы это случилось. В общем-то, Олег и сам понимал, что к своим тридцати годам он стал законченным неудачником. Но он не понимал, почему это произошло. Он был неглуп, что доказывал университетский диплом с отличием, трудолюбив, как муравей, настойчив в достижении цели. Он мог добиться многого в жизни, если бы захотел… Но в этом-то и была главная закавыка. Олег не испытывал сильных желаний, которые мотивировали бы его. Даже в юности Олега не терзали страсти, не мучило самолюбие. То, что для других было пределом стремлений и вожделений, ему казалось незначительным и не стоящим усилий. Он был созерцатель, а не практик. Жил в реальном мире, но зачастую ему казалось, что он словно спит и все, что происходит вокруг него – это лишь сновидения, редко цветные и радостные, а чаще черно-белые и скучные. Если бы он проснулся, то, возможно, все было бы по-другому. Но он не хотел просыпаться, по крайней мере, не испытывал к этому позыва.

Так что дед был в чем-то прав, думал Олег. Он действительно влачил жалкое бесцельное существование. Но с одной поправкой – не его обрекли, а он сам себя обрек на него, не желая тратить сил на жизнь, в которой он не видел и не находил, потому что не искал, цели и смысла. Это и была горькая правда.

Но посвятить свою жизнь служению какому-то языческому божеству казалось Олегу еще более странным и не стоящим занятием. Религиозного фанатизма он досыта нахлебался ребенком. Когда вырос, в бога верить не перестал, но храмы обходил стороной, испытывая те же чувства, что человек, в детстве испугавшийся темноты и с тех пор испытывающий невольный страх перед комнатой, в которой не горит свет. То, что он оказался потомком какого-то волхва, пусть даже великого и прославленного в прошлом, Олега не вдохновило. Это было умозрительное знание, навязанное ему, а не прочувствованное. Он привык к мысли, что генеалогическое древо его семьи начинается с бабушки, а дальше простиралась тьма, из которой оно произрастало. Впустить в свое сознание одного деда, о существовании которого он даже не подозревал, было еще куда ни шло, но запустить туда же целую ораву предков – это было выше его сил. До этого дня он чувствовал себя сиротой, таким хотел и остаться, чтобы не тратить душевных сил на неожиданно обретенных родственников, к тому же давно уже мертвых. Горизонты его знания расширились, а души – не успели. Она оставалась все такой же скукоженной и жалкой, как когда-то его детское тельце, не получающее достаточного пропитания. Для того, чтобы его душа увеличилась в размере, нужно было время и вволю пищи, которой она могла бы питаться. Олег был еще не готов.

– Извини, дед, – произнес он вслух, желая нарушить гнетущую тишину в комнате, в которой был заперт, как его душа – в маленьком и худосочном теле, и где им обоим было тесно. – Но вынужден буду тебя разочаровать. На мне древний род волхвов прервется. Не повезло князю Полоцкому с потомком. Мог бы и предвидеть, кстати, если умел прорицать будущее.

Олег пытался шутить, но на душе у него было пусто и гадко, как в детстве в желудке, когда он, принуждаемый бабушкой, наполнял его скудной невкусной пищей, обильно приправленной дешевым подсолнечным маслом.

Он вышел из комнаты, взяв зачем-то чистый лист, на котором прежде было написано письмо, адресованное ему дедом. За дверью он увидел Эльвиру. Она терпеливо дожидалась его, стоя у стены. А, быть может, приникнув ухом или глазом к замочной скважине, внезапно подумал Олег. Но отмахнулся от этой мысли, потому что она противоречила выражению лица старой девы, на котором, словно вырезанная резцом по камню, навечно застыла гримаса отвращения ко всем земным слабостям, включая любопытство. Не проронив ни слова, она провела Олега к нотариусу, но на этот раз не вышла из кабинета, словно дожидаясь дальнейших распоряжений.

Перед Мстиславом Ивановичем на письменном столе лежали какие-то бумаги, которые он изучал до того, как вошел Олег. Опустив на них свои крошечные птичьи ручки, он равнодушно произнес:

– Так какое решение вы приняли, молодой человек?

Неожиданно Олег спросил, как будто это имело для него значение:

– А что бы вы мне посоветовали?

Старичок нотариус оглядел его критическим взглядом, прежде чем ответить.

– На вашем месте я бы отказался, – проскрипел он с легкой ноткой презрения в голосе. – Учитывая условия, изложенные в завещании.

– Хотите сказать, что не по Сеньке шапка, – усмехнулся Олег. – Всяк сверчок знай свой шесток.

Мстислав Иванович ничего не ответил, но его взгляд был намного красноречивее. И он говорил, что Олег не ошибается в своих предположениях.

Олег перевел взгляд на Эльвиру, застывшую, как изваяние, у двери кабинета. Кислое выражение на лице женщины не изменилось ни на йоту, но она едва заметно качнула головой, словно китайский болванчик.

В памяти Олега всплыл недавний ранний утренний гость Белозар со своим грозным предостережением.

Он вспомнил, что и сам только что принял то же самое решение, не прошло и пяти минут…

– Я принимаю наследство, – внезапно услышал Олег свой собственный голос. И поразился тому, как ровно и спокойно он звучал, словно в то же самое время здравый смысл не рыдал и не бился в истерике, напрасно взывая к его разуму.

От двери, где стояла Эльвира, раздался короткий сдавленный стон разочарования, в присыпанных пеплом глазах Мстислава Ивановича промелькнула тень сочувствия. Но сам Олег испытал неожиданную радость, словно он выиграл в лотерею или вытянул на экзамене билет, ответы на вопросы которого знал назубок. Радость была мимолетной, но очень сильной, подобной Олег не испытывал давно, быть может, никогда в своей жизни. Весь мир, казалось, был против него, он восстал – и теперь чувствовал себя победителем, не задумываясь о последствиях и жертвах, которыми предстояло оплатить свой бессмысленный бунт. Таков уж был его характер, который и до этого приносил ему немало проблем.

Стараясь, чтобы его голос предательски не дрогнул, он вслух спросил:

– Что надо подписать?

Когда все необходимые бумаги уже были подписаны, Олег поинтересовался:

– А где находится это озеро, над которым я должен развеять прах?

Мстислав Иванович велел принести географическую карту, и когда Эльвира выполнила его распоряжение, разложил ее на своем столе. Своей крохотной птичьей ручкой нотариус провел невидимую линию от точки, которой на карте был отмечен их город, до центра пятна, похожего на большую зеленую кляксу.

– Вот здесь, – сказал он. – Несколько часов на поезде до станции Глухомань, затем на автобусе до поселка Кулички, и еще два-три километра до усадьбы, в которой жил ваш дед. А там уже недалеко и до озера Зачатьевское. Думаю, где оно находится, вам подскажут местные жители. Так что найдете.

Последнюю фразу старичок произнес таким тоном, словно сам не был уверен в своих словах. Во взгляде, который он бросил на Олега, также читалось сомнение. Вероятно, поэтому нотариус счел необходимым добавить после короткой паузы:

– Если захотите, конечно.

Олег предпочел промолчать. Совершив один необдуманный поступок, он не видел причин, по которым должен был отказаться от других. Это был так называемый принцип причинности, когда одно явление неизбежно вытекает из другого и закономерно рождает следующее. Одно время Олег увлекался изучением философии Аристотеля и понял из него только то, что ни к чему хорошему это не приведет, поскольку с определенного момента от самого человека уже ничего не зависит, и он становится жертвой обстоятельств. Однако отвечать за последствия ему все равно приходится. Это было несправедливо, и Олег разочаровался и в Аристотеле в частности, и в философии в целом. Однако это разочарование не могло ему помешать совершить это путешествие, которое выглядело логично неизбежным после того, как он согласился стать законным наследником своего деда.

– Назвался груздем – полезай в кузов, – произнес он с поддельной улыбкой. – Ступил на лед – скользи.

Была у Олега такая привычка – обосновывать свои действия с помощью пословиц и поговорок. В результате даже самые глупые поступки выглядели уже не так глупо, подкрепленные народной мудростью. А, быть может, это ему только так казалось, и он пытался обмануть самого себя.

– Вот и хорошо, – сказал старичок с легкой ехидцей в голосе. Он был стар и мудр, и его обмануть напускной бравадой было невозможно. – Только не забудьте урну с прахом. А то придется возвращаться.

– И где мне ее взять? – деловито поинтересовался Олег. – В крематории?