Святослав

Князь Святослав ждал возвращения посольства из Печенегии с нетерпением и тревогой, часто уезжал из стана, с немногими людьми уединялся в березовых рощах или на берегах лесных озер, подолгу беседовал с ними. Гридни-телохранители затаив дыхание слушали князя, и перед ними разворачивались немыслимые дали.

Однажды, остановившись на берегу коричневого от торфа лесного озерка, князь Святослав сказал:

– Больше всего воду люблю. Чтобы много было воды, без конца и без края. В Днепре воды много. В Оке, реке вятичей, тоже. Но та вода бегучая, неласковая. Здесь вода стоячая, спокойная, но темная как ночь. До теплого моря хочу дойти, до синей воды, где плавали ладьи Олега Вещего и отца моего Игоря Старого. Но не гостем мимоезжим хочу побывать на море, а стать на берегу его крепко…

Слова князя быстро разошлись по дружине, и воины заговорили о походе к теплому морю. Возвратившееся от печенегов посольство напомнило о таком же посольстве князя Игоря, которое положило начало совместному походу на Царьград. Волхвы искали и без конца находили добрые предзнаменования.

Нетерпение охватывало воинов…

Весна 965 года выдалась ранней и дружной. Быстрее обычного очистились от льда реки. По большой воде в землю вятичей приплывали ладьи с воями, оружием, припасами. Войско множилось на глазах, и уже не хватало княжих мужей, чтобы ставить старшими над сотнями. Печенеги, раньше обычного покинувшие приморские пастбища, пригнали тысячные табуны коней. В конные дружины князь Святослав звал всех, кто умел держаться в седле. До позднего вечера на приокских лугах и на лесных полянах слышались конский топот, лязг оружия, повелительные выкрики десятников: новые дружинники приучались к ратному строю.

Крепкие заставы перегородили дороги и тропы, чтобы на Волгу, к хазарам, не проскользнул ни конный, ни пеший, чтобы в Итиле не узнали о готовности русского войска. Когда наступит время, князь Святослав сам объявит о походе. А пока пусть нежатся в покое неведенья хазарские правители, пусть пересчитывают жирную десятину с торговых караванов!

Внезапным весенним громом будет для них поход князя Святослава!

На исходе мая, в канун змеиных свадеб, наступил долгожданный день.

Святослав напутствовал гонца, который отправлялся к хазарскому царю:

– Лишних слов перед царем не рассыпай. За многими словами малая сила, за немногими – великая. Сильный шепотом скажет, а все слышат. Крика же слабого разве что заяц испугается, да и то потому, что отроду пуганный.

Всего три слова передашь: "Иду на вы!" Сказав, замолчи. Смертью грозить будут, все равно молчи. Помни: в твоем молчании – сила!

Бояре и дружинники смотрели на гонца с почтительным уважением. На верную смерть отправляется гонец, рубаху перепоясал черным похоронным поясом, а лицом светел, безмятежен. Меча у гонца не было, только короткий нож за черный пояс заткнут – самого себя до сердца достать, коли станет невмоготу терпеть муки. Немыслимого мужества и жертвенности человек. По нему хазары о всем русском войске судить будут. Не на посольский разговор поехал гонец – на смертный поединок. Доблесть показать хазарам, чтобы уязвить дух хазарского царя задолго до битвы…

Гонец двинулся к выходу, тяжело ступая сапогами по еловым плахам пола. За ним потянулись из избы бояре и воеводы. Только гридни-телохранители остались возле княжеского кресла. Гридни всегда при князе, не оставляют ни на минуту. Князь Игорь Старый этот обычай завел.

Понадобятся зачем-нибудь гридни – вот они, рядом, а если ненадобны, то будто и нет их, столь они молчаливы. Как копья, поставленные до поры к стене.

Проводив гонца, Святослав подумал, что надо бы объяснить дружине, почему он сам предупреждает хазарского царя о походе. Сказать гридням, чтобы разнесли эти слова по дружине.

– Эй, отрок! – обратился князь к высокому светловолосому дружиннику родом из вятичей. – Замечал я, что ты смышленый, угадливый. Смекни, зачем я царя о походе упреждаю?

– Не ведаю, княже.

– То-то, что не ведаешь! – улыбнулся Святослав. – Вижу, и другие в недоумении. А ведь просто догадаться. Подумай сам: намного ли опередит гонец войско? Самое большее – на неделю-полторы, если мы пойдем быстро.

Сумеет царь за это время новых воинов набрать и обучить? Думаю, не сумеет.

Что есть под рукой, то на битву и выведет, не больше того. А трепет у него в душе от нашей дерзости будет великий. Подумает царь, что безмерно сильны мы, если сами о походе предупреждаем. Того мне и нужно…

Гридни с восхищением слушали своего князя, а Святослав, расхаживая по избе, продолжал рассуждать:

– И о том я подумал, чтобы воинов хазарского царя одним разом сразить. А что получится, если царь не успеет их вместе собрать?

Разбредутся припоздавшие воины по степям, разыскивай их потом! Так-то вот, отрок…

С ликованьем отплывала судовая рать. Путь предстоял неблизкий, но привольный: вниз по Волге до низовьев, где на островах, образованных волжскими притоками, притаилась за глиняными стенами хазарская столица Итиль.

Конные дружины пошли к Итилю прямым путем, через печенежские степи.

По дороге к ним присоединялись печенежские князья, заранее оповещенные гонцами о начале похода.

Грозным и неудержимым было движение войска князя Святослава. Его тяжелая поступь спугнула сонный покой хазарской столицы.

Глава 4

Прозрачным майским утром, которое отличалось от других разве что тем, что накануне был большой торг и усталые горожане крепче обычного спали в своих жилищах, к воротам Итиля подъехали всадники, забарабанили древками копий. Сонный стражник выглянул в бойницу воротной башни и кубарем скатился вниз: приехал сам Иосиф, царь Хазарии и многих соседних земель.

Медленно, со скрипом распахнулись тяжелые ворота. Стражники склонили копья, приветствуя царя. Улицы Итиля были пустынны. Только благочестивые старцы, для которых прожитые десятилетия сократили время сна до короткого забытья, брели к храмам на утреннюю молитву, да ночные сторожа дремали на перекрестках, опершись на древки копий.

Царь Иосиф равнодушно скользил взглядом по жилищам ремесленников, по купеческим приземистым доминам, прятавшимся за глинобитными заборами, по глухим, без окон, стенам караван-сараев. Постройки были присыпаны желтоватой пылью, казались унылыми и безликими. Улица вела к протоке Волги, которая делила город на две части – Итиль и Хазар. На песчаном острове высился кирпичный дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами и виноградниками. Это был город в городе, недоступный для простых людей. На остров можно было попасть только по наплавному мосту, возле которого всегда стояли вооруженные арсии.

Иосиф спешился, бросил поводья арсию, пошел по скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста к площади, выложенной известковыми плитами. На площади стоял дворец Кагана, поражавший своей громадностью. Выше дворца были только минареты некоторых мечетей, но они торчали, как древки копий, а дворец загораживал полнеба. Все, что окружало дворец, казалось ничтожно малым. Жилище, достойное равного богам…

Царь Иосиф медленно пересекал площадь, испытывая непонятную робость.

Для него не было тайн во дворце, да и Каган был избран им самим из числа безликих и безвольных родичей прошлого владельца дворца, но сейчас Иосиф чувствовал себя ничтожным и униженным, ступал по белым плитам осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой дворцовой площади.

У высоких дверей, украшенных золотыми и серебряными бляхами, Иосиф положил на ступени меч, железный шлем, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился, босой и смиренный. Приоткрылось оконце, прорезанное в дверях:

– Кто нарушил покой равного богам?

– Иосиф, слуга богов.

– Что ищет слуга богов у равного богам?

– Совета и благословения.

– Пусть ищущий войдет…

Двери бесшумно отворились, и царь Иосиф шагнул в полумрак дворцового коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах, с маленькими топориками в руках сопровождали его. Влажные плиты пола неприятно холодили босые подошвы. Струи дыма от пылающих факелов ползли, как змеи, к сводчатому потолку.

У порога тронного зала Иосифа остановил привратник-чаушиар. Он коротко поклонился царю, поднес к стоявшей рядом жаровне палочку пропитанного благовониями пальмового дерева, и дерево загорелось ровным, почти бездымным пламенем. Царь благоговейно взял горящую палочку, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары верили, что огонь очищает и освобождает от недобрых мыслей.

– Войди и припади к источнику мудрости! – сказал наконец чаушиар.

Золотой трон Кагана стоял посередине большого круглого зала. Над троном висел балдахин из алого индийского шелка с золотыми тяжелыми кистями. Лучи солнца, пробиваясь сквозь узкие длинные окна, яркими пятнами расцветили ковер на полу. Торжественная тишина царила в зале.

Царь Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц на ковер и не поднимал головы, пока не услышал негромкий певучий звон: управитель дворца кендер-каган ударил молоточком по серебряному диску.

– Жаждущий совета может приблизиться!

Иосиф на коленях пополз к трону.

Когда до него оставалось несколько шагов, снова раздался серебряный звон, и царь поднял голову. Он увидел Кагана.

Каган сидел на троне неподвижно, как каменное изваяние. Высокая шапка Кагана, сплошь вышитая золотом, поблескивала множеством драгоценных камней. Рукава белого одеяния спускались почти до пола. У Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества лицо, глаза прикрыты набрякшими веками.