Корректировка

А я стою тут перед ней, в затрапезном прикиде, босяк босяком. Впрочем, судя по отсутствию брезгливости во взгляде, это ее ничуть не смущает. Во времена моей юности люди были куда проще, носили что придется – страна только выбралась из нищеты. А к стилягам – тогдашним хипстерам, наоборот, относились с подозрением.

– А как красавицу зовут? – я решил, что немного лести не повредит.

– Евгения, – от смущения девчонка стала важной.

– А меня Феликс.

– Как Дзержинского?

– Типа того. Да вы заходите Женечка. Правда я убраться не успел. Я бы вас чаем напоил, но у дяди Вити даже чайника нет.

– А пойдемте к нам? – предложила Женя. – У нас все есть, и чайник, и варенье, и мед нам деда Коля с пасеки возит.

Отказываться было глупо, да и жрать хотелось.

– А бабушка что скажет? – уточнил я на всякий случай, – не попрет?

– Да что вы! – всплеснула руками девушка, – Баба Фрося мировой человек! Ей только дай кого-нибудь накормить. К тому же, ее и дома нет, она на базаре медом торгует.

Контакт налаживался.

* * *

Четвертая квартира отличалась от третьей лишь наличием еще одной комнаты. В зале висел непременный ковер с оленями, под ним раздвижная тахта, покрытая плюшевым пледом. Вдоль противоположной стены выстроились в ряд старинное трюмо, сервант с посудой, и шифоньер. Посреди комнаты царил массивный овальный стол, украшенный вазой с букетом полевых цветов. Горшки с цветами стояли и на подоконнике, а через распахнутую балконную дверь виднелась кадка с чем-то древовидным. И, наконец, всю третью стену занимал самодельного вида стеллаж, заставленный книгами. На меня глядели тусклые корешки всевозможных собраний сочинений. Тут были Конан Дойл и Джек Лондон, и отечественные Лесков с Куприным и прочими Толстыми.

– Сейчас чай будем пить, – сообщила Женя и упорхнула на кухню.

Я подошел к трюмо. Зеркало было высоченное, украшенное сверху резным венцом. Под деревянную раму всунуты многочисленные поздравительные открытки и фотографии с патриархального вида дедами и старухами, детишками в смешных костюмчиках, серьезными молодцами и строгими молодухами. Меня привлекло одно фото, с изображением круглолицего прищуренного паренька в фуражке и парадном мундире с погонами танкиста. Но не это главное, а то, что внизу каллиграфическим почерком было приписано: «Чита, 1972 г.»

– Жень, – позвал я, – а кто этот военный?

– Где? – подпоясанная передником девушка раскраснелась от хлопот. – А это братишка мой старший, Андрюшка. Он сейчас в армии, в Забайкалье служит в танковых войсках. Год отслужил, еще год остался. Скучаю по нему, прям не могу.

– Ну-да, ну-да! – посочувствовал я. – Но ничего, не плачь девчонка, пройдут дожди! А фотка-то старая?

– Новая совсем! Неделю назад прислал. Написал, что в мае фотографировался.

Ну, вот все и прояснилось. На всякий случай уточнил.

– Слушай, я что-то забегался, дням счет потерял. Сегодня, какое число? Четвертое?

– Да что ты, шестое уже! – она счастливо рассмеялась. – Первая неделя каникул!

Стол Женька накрыла царский: душистое земляничное варенье, малиновое, яблочное. Мед свежайший, еще пахнущий ульем.

Мы пили ароматный чай, ели варенье и, как подобает солидным людям, степенно беседовали.

Незаметно перешли на «ты».

Я сообщил Евгении, что являюсь студентом НГУ, перешел на последний пятый курс и на каникулах решил посетить малую родину.

– А ты, кем будешь, когда закончишь? Как Виктор Мефодьевич, геологом?

(Вот и стало понятно, чем занимается «дядюшка»)

– Нет, я на факультете естественных наук учусь. Химик.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что дядя Витя здесь очень редко бывает. Говорят, у него, здесь Женька перешла на шепот, в другом городе есть любовница и он там в основном проживает. Вот и стоит квартира почти всегда пустая.

Их кухонька была такая же крошечная, как и моя. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, и я не мог удержать невольных взглядов то в вырез ее блузки, то на круглые коленки.

Она честно старалась не замечать моих взглядов и безостановочно щебетала.

Эту трехкомнатную квартиру дали деду Илье, ветерану войны и труда.

– Он всю войну, с первого до последнего дня прошел, – с гордостью говорила Женька. – полный кавалер Ордена Славы, а таких меньше, чем героев Советского Союза!

Вот только, едва успели дать квартиру, как дед возьми да помри от инсульта. С тех пор так и живут они тут вчетвером. Баба Фрося, Нина (Женькина мать), брат Андрюха и сама Евгения.

– А мамочка у нас где? – невзначай поинтересовался я.

– На юге. Ей путевку от профкома дали в Геленджик. Она у нас передовик производства, начальник цеха на швейной фабрике!

– А тебя что ж с собой не взяла?

– Ну… надо же ей от нас отдохнуть, – при этом Женька сделала забавную рожицу, явно кому-то подражая.

– А отец где же?

– Да они с мамой развелись, еще, когда мне четыре года было.

– И что?

– И ничего, – развела она руками, – алименты платит и не показывается. Один раз пришел, когда мне шестнадцать исполнилось… почему-то к школе. Я его даже не узнала сначала. Поздравил. Сунул коробку конфет и плюшевого мишку. Вот зачем, спрашивается, взрослой девушке дурацкая игрушка? Лучше бы духи или там, помаду подарил. Как жизнь, спрашивает? Нормально, отвечаю. Ну, постояли десять минут, как дураки, о чем говорить не знаем. Ушел, а я мишку этого в кусты закинула.

– Ну, это ты зря.

– Может и зря, – не стала спорить она.

– А конфеты не выкинула?

Девушка усмехнулась.

– Нашел дуру! Слопали с подружками.

– А ты Жень в какой школе учишься?

– В третьей.