Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

Уже много половцев было убито, но русские тоже несли потери. Были убиты Ратибор, его сын Ольбер и даже отрок Бяндюк, которого Мономах посылал к Итларю. Погиб и Славята, дружинник Святополка. Узнав об этом, Илья, не одобрявший убийство Итларя, решил малость передохнуть и подъехал к Мономаху, тоже в тот момент спешившемуся с коня поодаль от битвы.

Илья сообщил Мономаху печальные новости и добавил:

– Вот видишь, княже, карает Господь убийц посла. А ведь это ты велел им убивать, и ты разжег эту войну.

Илья умел воевать и был жесток в бою, но его крестьянской натуре больше был люб мир.

Мономах ничего не ответил на дерзкие слова Ильи. Он даже назначил его после боя старшим дружинником вместо погибшего Ратибора, но уже тогда между ними наметился раздор, вылившийся потом в крупную ссору.

Между тем половцы, отброшенные было назад, перешли в контрнаступление. Алеша, не сходя с места, сразу оживился. Отступавшие воины спотыкались о его коня и честили Поповича последними словами, он же терпеливо ждал, когда Тугор-хан подъедет ближе. Он не забыл, как, гостя у Мономаха, хмельной Тугор-хан назвал его, Алешу, смердом.

И вот тот показался – еще далеко, но достаточно близко для выстрела. Алеша пустил стрелу и пронзил сердце половецкого хана. Это был гораздо более красивый и меткий выстрел, чем сделанный покойным Ольбером, не говоря уж о значении этого выстрела.

Вот почему в русской былине сказано, что именно Алеша Попович убил Тугарина.

Добрыня, увидев, что произошло, подскакал к мертвому Тугор-хану и одним ударом снес ему голову. Как от надоедливых мух, обороняясь от половцев, пытавшихся защитить тело своего вождя, он привязал его туловище к крупу коня, а голову передал другу Алеше, который воздел ее высоко над собственной головой.

Узнав о гибели хана, половцы обратились в бегство. Неустрашимый Боняк попытался остановить их, однако не сумел.

Русские, поймав кураж, преследовали бежавших врагов. Было убито еще много знатных половцев, в том числе сын Тугор-хана. Но Боняк остался жив.

– Вот она, достойная месть за Стугну и Желань! – воскликнул Мономах, обнимая Мстислава, также славно потрудившегося в этом бою. – И за брата моего Ростислава. Не зря были убиты послы. Прежний мир, – он выразительно посмотрел в сторону Святополка, – был миром трусов, а сегодня мы победили, как герои!

– Но есть еще один человек, – прошептал он на ухо Мстиславу, – которому тоже следует отмстить. И рано или поздно я отмщу ему.

Речь, понятно, шла о его нынешнем союзнике, великом князе Святополке.

Мономах щедро одарил своих воинов, но самый дорогой подарок – золотой кубок – получил убийца Тугор-хана, Алеша Попович.

Насчет останков половецкого хана между Святополком и Мономахом разгорелся спор. Мономах, справедливо считавший себя главным победителем, предлагал бросить тело поганого на растерзание зверям и птицам. Однако Святополк не мог так поступить с останками своего тестя и зятя. Он довез его тело почти до самого Киева и торжественно похоронил на распутье, между дорогой, ведущей на Берестово, и дорогой, ведущей к местному монастырю.

В великом смятении Святополк вошел в горницу Марджаны. Та сидела и вышивала.

– Как закончилась битва? – спросила она, поднимая глаза от вышивки.

– С Божьей помощью мы победили, – ответил Святополк.

Марджана явно была раздосадована: судя по его лицу, она ожидала совсем другого ответа. Притом ее земляки до сих пор всегда побеждали.

Раздосадован был и Святополк: так, значит, Марджана желала победы половцам. Впрочем, это можно было понять и простить.

– Что случилось с моим отцом? – произнесла Марджана.

– Твой отец убит. Но я не дал бросить его тело на поругание тварям, – продолжал Святополк, – как то предлагал Владимир Мономах. Я похоронил его под Берестовым, и ты сможешь поехать на его могилу.

– А мой брат? – спросила Марджана с поразительным спокойствием и как-то отрешенно.

– Он тоже погиб. Но его тело увезли половцы.

– По крайней мере он будет похоронен в степи, – сказала Марджана все так же отрешенно.

– Пойми, Марджана, – пробормотал Святополк, садясь рядом с ней на ложе, – что я мог сделать? Твой отец сам пошел на нас с войной.

– Он пошел с войной на Переяславль, – процедила Марджана, – где по приказу Мономаха подло убили его послов. Зачем тебе было помогать негодяю, который спит и видит, как лишить тебя киевского престола?

– Да, Мономах – негодяй, я согласен, – кивнул Святополк. – Это он разрушил мир, которого я добился. И о замыслах его коварных я знаю. Но я вынужден был вступить с ним в союз. Твой отец обозлился против всей Русской земли. Он не внял моим письмам, в которых я пытался убедить его, что в убийстве его послов я неповинен, что мой дружинник (упокой Господи душу Славяты) был втянут в это дело обманом. Он убивал моих гонцов. Это он толкнул меня на союз с Мономахом.

– Как смеешь ты в чем-то винить моего отца, убитого тобой?! – воскликнула Марджана. – Ты такой же негодяй, как и Мономах. Ведь ты же его союзник, пусть вы и ненавидите друг друга. Если бы ты оставил его одного оборонять свой проклятый Переяславль, мой отец, убедившись в твоей доброй воле, простил бы тебя. Это ты лишил меня отца.

– Клянусь, – перекрестился Святополк, – что не мои воины убили его. Его убил из лука дружинник Мономаха, некто Алеша Попович.

– Не все ли равно? – сказала Марджана.

– Марджана, – ласково произнес Святополк, попытавшись ее обнять, отчего она увернулась, – я понимаю, ты потеряла отца.

– Не только отца, – с ненавистью в голосе проговорила Марджана. – Он был моим первым мужчиной. Он научил меня любви – не вашей, христианской, а настоящей любви. Он лишил меня невинности так, что мне совсем не было больно. Вы, русские, не способны на это, потому что вы все скоты. Будь ты проклят, Святополк! Я никогда не любила тебя. Я пошла за тебя потому лишь, что мой отец сказал: так нужно для половцев. А ты принес нам великое несчастье.

С этими словами она выбежала из горницы. Великий князь хотел броситься за ней, но усталость, накопившаяся после битвы и утомительного возвращения, словно насильно швырнула его на ложе.

Комкая в руках незаконченную вышивку Марджаны, Святополк созвал слуг, приказав им отыскать и вернуть свою жену. Но никто так и не сумел найти Марджану. Когда позже у берега Днепра был обнаружен ее шейный платок, стали говорить, что Марджана, не пережив смерть отца и брата, утопилась в Днепре. Святополк не хотел в это верить, он приказал продолжать поиски. Однако думать приходилось уже о другом.

Боняк

На следующий день, в пятницу, в первом часу дня к Киеву подошел Боняк. Лишь чудом половцы не вошли в город. Они зажгли предградье, выжгли Стефанов и Германов монастыри, несколько деревень, а затем направились к Киево-Печерской лавре.

Монахи мирно разошлись по своим кельям после заутрени. Половцы поставили перед монастырскими воротами два стяга и произнесли клич. Часть перепуганных монахов бежали через задворки монастыря, другие взобрались на церковные хоры.

Половцы вырубили ворота монастыря и начали высекать двери келий. Из келий они выносили все, что там было ценного. Затем они подошли к церкви и зажгли двери как на северной, так и на южной стороне.

Они ворвались в притвор у гроба старца Феодосия, чьи мощи, перенесенные сюда четыре года назад, чрезвычайно почитались в лавре.

– И они уверяют, что этот старик так хорошо сохранился по воле их Бога, – сказал Боняк. – Да они просто набальзамировали его, как то умеют в Египте.

Он был хорошо образован.

Половцы срывали со стен иконы и разбивали их о землю.

– Где же их Бог?! – воскликнул Боняк. – Что же он не поможет им? Посмотрите, как даже их Бог покровительствует святотатцам!

Потом он поднял глаза на хоры и крикнул жавшимся друг к другу монахам:

– Передайте князю Святополку, что земляки мои хотели надругаться над его дочерью, а потом разорвать ее на части, но я, милосердный Боняк, спас ее от лютой смерти и от позора, сделав своей рабыней.

Наконец половцы оставили лавру в покое. Напоследок они еще запалили Красный двор, поставленный когда-то Всеволодом на Выдубицком холме.

У Боняка было слишком мало людей, чтобы попытаться взять Киев. Он просто хотел большой ложкой дегтя омрачить русским радость от вчерашней великой победы.

Назавтра митрополит снова проповедовал в Софийском соборе.