Нянька Сатана

– Они пощадили пленного офицера, который отвечал за контейнер, и он доложил, что спутник Боксёра весьма интересуется Лаурой.

Сообщение заставило Бухнера умолкнуть. Он прошёл за спиной оператора дронов, мимо стола, на котором была расстелена карта города, задержался у второй, огромной и очень подробной, той, что висела на стене, цыкнул зубом – всё это время герцог потирал указательным пальцем кончик носа, что было у него признаком глубокой задумчивости, – и затем протянул:

– Старые грехи похожи на привязанный к шее камень: как ты ни старайся, рано или поздно они утянут тебя на дно.

– Согласен, – сдержанно ответил Север.

– Я гарантировал ей безопасность от себя и от обитателей трущоб… – На мгновение, на одно-единственное мгновение в глазах Бориса вспыхнул огонь, и начштаба понял, что герцог сам не прочь прикончить красивую тварь. Но не смог нарушить слово… – Сделаем так: группу противника пропустить, позволить им воспользоваться лифтом, атаковать на любом уровне, кроме восемьдесят четвертого. Охрану с вертолётной площадки убрать.

Он гарантировал суке безопасность от себя и обитателей трущоб, но в их договоре ни слова не было сказано о камнях, что оказались на красивой шее Лауры в далёком прошлом…

– Чисто!

– Можно!

Лаура улыбнулась, кивнула, давая понять, что согласна с услышанным, и они двинулись дальше. Пока – по широким коридорам и таким же широким лестницам центральной башни ДылдаСити, и одновременно – прочь из него, из города. Каждый шаг приближал их к конвертоплану, но, учитывая, что бунтовщики уже несколько раз появлялись во внутреннем городе, опасность могла таиться за каждым углом, и телохранители Лауры принимали максимальные меры предосторожности.

– Чисто!

– Можно!

Конвой состоял из двенадцати человек. Двое в авангарде ощупывали дорогу взглядами и сонаправленными со взглядами стволами. Двое замыкали небольшую колонну, удерживая на прицеле пройденные двери и коридоры. Четверо самых крупных солдат живым щитом окружали Лауру, а трое несли контейнеры с гонораром. Золото и радиотаблы, которыми Дюк расплатился за смерть ненавистных отбросов. В каждом контейнере лежало столько, что хватило бы всем охранникам Лауры до конца жизни, однако женщина безбоязненно вверяла им и себя, и деньги – все телохранители Най были инфицированы. Ничего личного – просто мера предосторожности.

Осознав масштаб разразившейся катастрофы, начальник службы безопасности научного центра пожелал взять на себя всю полноту власти, заявил об этом Лауре и наверняка взял бы, но умная красавица за пару дней до нахального предложения распылила в помещениях собственноручно разработанный вирус, и с тех пор жизнь помощников Най подчинялась одному нехитрому правилу: беречь Лауру как зеницу ока, поскольку только она знала формулу антидота. А вкалывать его требовалось раз в месяц…

– Чисто!

– Можно!

Перед выходом на вертолётную площадку на мгновение остановились, привыкая к дождю, хоть и слабому – смена обстановки, смена освещения, – огляделись, зафиксировав отсутствие охраны, но не придав этому значения – все знали, что из-за прорыва у восточных ворот Борису пришлось сбивать в ударные отряды всех, кто был под рукой. Двинулись дальше, но уже на третьем шаге Лаура почувствовала неладное. Почувствовала раньше телохранителей.

– Стоп!

Бойцы среагировали мгновенно: окружили её, готовые убивать и умирать, но вместо выстрелов услышали негромкий вопрос:

– Помнишь меня?

И резко повернулись.

А он стоял на плоской крыше будки, из которой только что явился конвой – широкоплечий мужчина с пронзительно синими и пронзительно холодными глазами. Без маски и, кажется, без оружия.

– Альфред… – прошептала Най.

– Лаура… – улыбнулся в ответ Сатана…

– Чего тебе не нравится?

– Слишком просто, – проворчал Горький. – Мы перебили охрану, вошли в центральную башню, поднялись на лифте почти до самой крыши, и нас никто не остановил. Слишком просто.

– У Дюка большие проблемы на периметре.

– Не настолько большие, чтобы снять охрану с центральной. – Горький вздохнул. – Здесь его оплот, Боксёр, его штаб, арсенал, покои… Здесь его спальня!

– И что?

– А то, что раз мы здесь, значит, Дюк этого хочет.

Из лифта они вышли вместе с Сатаной и Майором – на восемьдесят четвёртом уровне, и там же расстались, решив продолжить путь по лестнице. Однако отправились не вниз, к лаборатории, а наверх, к штабу. Поднялись на восемьдесят пятый, осмотрели ближайший коридор, убедились, что в нём никого нет, но не рискнули заглядывать за бронированную дверь, перекрывавшую путь метрах в тридцати дальше. Её можно было снести, но бунтовщики не торопились.

Их обуяли сомнения.

– Надо уходить, – выразил Горелый общую мысль. – Надо взять лабораторию, как ты хотел сначала, и уходить.

– Теперь поздно.

– Может, успеем.

Однако главарь имел в виду совсем другое.

– Не получится, – объяснил Боксёр. – Дюк не отстанет, не простит нам мятежа и будет преследовать до тех пор, пока не убьёт. – А чтобы у «верных друзей» не возникло желания расплатиться с герцогом его головой, добавил: – Будет преследовать всех нас.

– Уйдём в другой город.

– К падишаху Кеннеди, – поддержал Горелого один из бойцов.

– Кеннеди не станет затевать из-за нас войну с Борисом – выдаст. Или сам кончит.

– Он ведь собирался воевать!

Боксёр резко обернулся и зло ощерился:

– Он собирался войти в Сити, который бы мы залили кровью, понятно? Собирался завладеть Дылдой нашими руками, а потом кончить.

– Ты не хотел пускать сюда Кеннеди, – сообразил Горелый.

– Конечно, нет! Я собирался занять место герцога, а не ложиться под падишаха. И я займу! Осталось чуть-чуть! – Боксёр поднял тяжёлую штурмовую винтовку и оглядел соратников. – Мы уже должны были умереть, парни, должны были сдохнуть в канаве, отравленные Дюком. Но мы здесь. Нас всего пятеро, но мы – лучшие. И у нас есть шанс не только расплатиться с этой сволочью, но всё переиграть. У нас есть шанс одним ударом решить дело в свою пользу, и я попробую этим шансом воспользоваться. Даже если придется идти одному…

– Альфред…

– Лаура…

Чудесные ореховые глаза и ледяные синие. Взгляды, в которых любовь так сильно смешалась с ненавистью, что разделить их была неспособна даже смерть.

– Альфред…

– Лаура…

С самой первой встречи их безумным магнитом тянуло друг к другу. Раньше – чтобы любить. Теперь – чтобы убить. Они знали, что между ними кровь, но каждый из них был заворожён видом другого. И в тот короткий миг проживал все их счастливые мгновения, которые каждый – каждый из них! – помнил с неимоверной отчётливостью, а вспоминал исключительно с нежностью.

– Альфред…

– Лаура…

– Стреляйте, идиоты…

…и врезали пулемёты.

Конвертоплана.

Крупнокалиберные снаряды, рассчитанные на поражение бронированных машин, рвали тела на части, обильно окрашивая вертолётную площадку смертельным красным. И разбрызгивая ошмётки мяса. И засевая осколками костей… Крупнокалиберные снаряды били в бетонную стену, оставляя на ней уродливые выбоины. Улетали к другим башням, вонзаясь в их бока и окна. Грохотали, визжали, превращали в кровавую пыль… а Сатана стоял и смотрел.

– Лаура…

Он так и не смог «отключить» чувства, и что-то продолжало грохотать в его душе даже после того, как смолкли пулемёты. Что-то необычное гудело в его голове, в которой поселились управляющие чужеродными конечностями шестерёнки. И необычность заключалась в том, что эти самые шестерёнки – надоедливые – сейчас молчали, а стучало что-то другое. Что-то старое. Привычное. Родное. Возможно – сердце.

Или душа.

– Лаура…

– Скорее! – заорал Майор, высунувшись из иллюминатора конвертоплана. – Мы едем? Что ты стоишь пень пнём, будто плутония нажрался?

На одном из верхних уровней, кажется, там, где находился штаб Дюка, раздался грандиозный взрыв. Огненный поток выбил стёкла, заставив Майора нырнуть внутрь машины, и на Сатану посыпались осколки.

Жизнь продолжалась…

– Не едем, а летим, – уточнил Фредди, располагаясь в кресле второго пилота. – Мне будет не хватать наших мотоциклов.

– Купим новые, – рассмеялся Майор, поднимая конвертоплан в воздух. – Можем себе позволить.

– Предвосхищая твои вопросы, брат: я в порядке, – сообщил Сатана.

И отвернулся, глядя на удаляющуюся центральную. И стараясь не смотреть на вертолётную площадку, с которой струи дождя смывали то ли кровь, то ли грязь.

– Знаю, – кивнул Яша. – Ты крепкий мужик, ты справишься.

И замолчал.

И услышал. Не почувствовал, не понял, не догадался, а именно услышал, как бешено грохочет сердце друга.

Или его душа.

«Куда вы дели детей?»

«Отвезли в Петрозаводск. У русских тоже жизнь не сахар, но там правит закон, и безопаснее, чем в Зандре».

«Вы их спасли».

«Этих – да».

«То есть ты не остановишься?» – Каким-то образом Цезарь сумел передать удивление своим безжизненным, синтезированным цифрой голосом.

«Нянька не может остановиться».

«Нянька – да. Но ты…»

«Я тоже Нянька».

Неожиданное заявление Майора вызвало законное недоумение:

«Какое тебе дело до них? Тебе! Ты мог бы командовать моей армией, творить историю, стать величайшим полководцем эпохи, а вместо этого бродишь по Зандру и спасаешь мальков исчезающего биологического вида… – Цезарь помолчал. – С Сатаной всё понятно: вид «кроликов» будет преследовать его до самой смерти. Но ты? Зачем тебе это?»

«Ты не поймёшь».

И снова – пауза.

Иногда Майору казалось, что Цезарь посмеивается над ним в такие вот мгновения тишины, однако чаще Яша верил, что ему удалось вывести собеседника из себя. Ему нравилось вызывать у ИИ человеческие эмоции, а поскольку любить Цезарь не умел, приходилось вгонять его в злость и раздражение.

Впрочем, Цезарю, кажется, нравилось их испытывать. Или же он учился их испытывать. Или же он пытался понять, что это такое.

«Сатана искал похитителей детей, чтобы через них выйти на Лауру. Теперь он добрался до Лауры, достиг цели, и вы можете остановиться».

Логика машины была безупречной. Безупречно неправильной.

«Есть и другие», – повторил Майор.

«Другие цели?»

«Другие дети».

«Какое вам до них дело?!»

«Мне нравится, что ты меня не понимаешь».

«Так объясни!»

Тихий смешок.

Машина созданная хихикала над машиной урождённой. Бывший человек – над искусственным интеллектом. Результат эксперимента – над своим творцом.

Майор не вызывался добровольцем и не просил о модификации, Цезарь вторгся в его голову по собственной прихоти, прооперировал, создав в мозгу Якова Дегера уникальную цифровую паутину, биоквантовый компьютер невиданной мощности, но вместо послушного робота заполучил обозлённого человека, который категорически отказался следовать предназначению, что уготовил ему ИИ, и ушел бродить в Зандр.

Цезарь ошибся.

Или же Майор оказался слишком сильным.

«Зачем тебе Сатана?»

«Он мой друг».

«Мне известен смысл слова «друг», – торопливо произнёс Цезарь. – Я спрашиваю, зачем тебе именно этот друг? Почему не дал ему умереть? Зачем притащил ко мне?»

«Потому что он не хотел. Потому что Фредди не умер в том вдребезги разбитом вертолёте, в котором я его нашёл. Потому что он хотел жить так сильно, что шесть часов дышал без рук и ног, с повреждённым спинным мозгом, плавая в луже собственной крови и блевотины. И я восхитился им настолько, что потребовал от тебя дать ему ещё один шанс».

«Ты просил».

«Ты всё равно сделал».

Цезарь минуты на три замолчал, пережёвывая обиду в двоичный код, после чего заметил:

«Восхищение живучестью неспособно стать основой долгой дружбы».

«Тут ты прав, – признал Майор. Помедлил, словно прикидывая, стоит ли делиться с машиной настоящим, но все-таки продолжил: – Сатана такой же переломанный, как я, и снаружи, и внутри. Но он оказался сильнее. Он сумел отыскать правильный путь, который успокаивает его душу и придаёт смысл его существованию. Правильный, хороший смысл. Сатана со своего пути не свернёт, и мне нравится следовать за ним».

«Бродить по каменным пустошам?»

«Мы оба знаем, что я мог бы завоевать для тебя Зандр, Цезарь, ведь именно для этого ты меня создавал, – медленно произнёс Яша. – Но, к несчастью для тебя, я встретил Сатану».

«Ты мог бы сам прокладывать путь».

«Я – робот, машина, я обязан следовать за человеком и служить ему».

«Ты не робот! Я – робот. Я – ИИ. А ты… Ты просто нечеловек. Ты – спятившая биомасса, в мозги которой я воткнул цифровые блоки! Я! Я – твой создатель! И я говорю: ты не робот!»

«Мне нравится, когда у тебя дымятся платы. Так ты платишь за моё создание».

Пауза. Щелчки двоичного кода. Глухой цифровой голос в голове:

«Я могу убить вас обоих».

«Знаю».

«И что?»

«Плевать».

Десять секунд тишины.

«Иногда мне кажется, что я тебя ненавижу».

Губы Майора растягиваются в усмешке.

«Какой же ты тогда робот?»

Цезарь молчит.

Действительно, какой?

«Мне очень не нравится термин «нечеловек».

Я – робот, я не испытываю чувств, но когда я слышу слово «нечеловек», мне делается неприятно, поскольку это обращение означает, что существо разумное, возможно – образованное, возможно, когда-то бывшее воспитанным, ведёт себя подобно животному, а может быть, даже хуже. Жизнь в Зандре жестока, планка морали существенно понижена, и нужно крепко постараться, чтобы заслужить у людей репутацию зверя.

Нужно совершить нечто особенное, нечто запредельно плохое и невозможно кровавое – лишь после этого люди откажутся считать тебя своим.

Такое случается, потому что это Зандр. Но мне такие случаи неприятны. И слово неприятно. И я не хочу его слышать, не хочу, чтобы его «зарабатывали».

Не хочу.

Потому что я знаю, какое это счастье – быть настоящим человеком».

(Аудиофайл 82–0948–24589–47–20945

статус: важный

стереть: нет)

Время Света – два часа.

Вдумайтесь, мать вашу – ДВА!

Огненные вспышки, огненные волны, огненные ливни и огненные росчерки в небе – вот его символы, уничтожившие почти всё население Земли и едва не погубившие цивилизацию.

Удары тектонического оружия вызвали землетрясения, ядерные атаки стали мелким подспорьем, пресловутой соломинкой, переломившей верблюду хребет, и земная кора пришла в движение. Одни горы стали выше, другие рассыпались, третьи ушли под воду. «Проснулись» вулканы, заливая всё вокруг кипящей лавой, а небо – пеплом; в морские берега врезались грандиозные цунами. Цветущие земли опустились на дно, планета сменила облик, словно побывав под ножом пластического хирурга, и географические карты резко – за два, мать его, часа, – устарели.

Землю сменил Зандр.

Нью-Йорк исчез, оставшись в памяти рукотворными скалами Манхэттена, провалился под землю Берлин, а Лондон, Париж, Москва и Пекин превратились в радиоактивные развалины, над которыми клубились дым, пепел и прочая пыль прошлого мира.

Вместо ядерной зимы случились ядерные заморозки, планета не превратилась в безжизненный шар, но несколько месяцев над ней ходили плотные облака, испражнявшиеся ядовитыми осадками и мощнейшими молниями, способными расплавить тяжёлый танк. Несколько месяцев природа кряхтела, всхрипывала, дрожала, но победила ту мерзость, что ей устроили.

Выжила.

На небе стало появляться солнце, семена дали всходы, и люди покинули убежища.

Чтобы увидеть, во что превратилась их Земля.

Чтобы понять, как жить дальше.

Когда рухнул Закон. Когда рухнула Власть. Когда исчезли или погибли президенты с королями и пришло время новых людей.

Которые стали врагами друг другу.

(Отрывок из одиннадцатого письма Скучного Очевидца)