TranSfer

Это была их последняя встреча. Узнав о казни Лорки, Дали долго не мог поверить этому. А потом воскликнул «Оле!» – так испанцы на корриде выражают свое восхищение пасом тореадора… До самой смерти Лорка оставался для Дали главным человеком в его жизни после Галы.

Дали умер 23 января 1989 года, держа за руку Артуро Каминаду, который почти 40 лет работал у художника и считал его и Галу своей семьей. В завещании Дали не оставил Артуро ни песеты. Каминада не мог этому поверить. Он умер меньше чем через два года и ни разу не давал интервью, хотя знал о частной жизни гения больше, чем кто бы то ни было. Молва приписала его смерть разбитому сердцу. Дали всю жизнь жил, предавая друзей и не умея прощать. Ему пели осанну и ненавидели, его жалели, проклинали, грозились убить. Но это было именно то, чего добивался он сам. Последнее желание Дали выполнено не было. Художник хотел быть похороненным с закрытым лицом, чтобы никто не видел его обезображенным старостью и болезнями. Но во время похорон на него смотрели 15 тысяч человек.

***

Отсутствие машины также спасло меня от соблазна ехать на ней из Фигераса в Кадакес, маленький городок на границе с Францией, где в 20-х годах жил Сальвадор Дали и куда в сентябре 1929 года приехал французский поэт Поль Элюар (настоящее имя Эжен Гриндель) со своей русской женой Еленой Гомберг-Дьяконовой, которую он прозвал Гала? с традиционным для французского языка ударением на последний слог. Именно под этим именем ее узнает весь мир – Гала Дали (дома в России ее просто называли Галочкой).

Первая же встреча 25-летнего Сальвадора с 36-летней Галой была как удар молнии. Дали мгновенно и страстно влюбился в нее. И она, пораженная молодым художником, не раздумывая осталась в Кадакесе вместе с дочерью Сесиль.

Разразился жуткий скандал. В то время в Каталонии гулять с француженкой значило гулять с проституткой. Самой же французской богеме был хорошо известен любовный треугольник Элюар – Гала – Макс Эрнст – художник, у которого она была натурщицей и с которым они устраивали совместные оргии. Сексуальный аппетит жены Элюара граничил с нимфоманством. После оргий втроем Гала открыто сожалела, что «некоторые анатомические особенности» не позволили ей заниматься любовью одновременно с двумя партнерами.

Отец Сальвадора в гневе отказал ему во всякой поддержке. Почти сразу он изменил свое завещание в пользу дочери Анны-Марии, которая тоже отнеслась к Гале враждебно. Не поняли и не одобрили поступка Дали и его друзья Пабло Пикассо и Луис Бунюэль. Его не приняли чуть ли не все жители Кадакеса. И тогда Дали и Гала решили уединиться в Порт-Льигате.

В то время это была заброшенная бухточка, одно из самых пустынных мест на каталонском побережье Коста-Брава. Вдова рыбака уступила им свою хибарку с удобствами во дворе. Именно из этой запущенной дощатой лачуги, едва защищавшей ее обитателей от сильных ветров, и вырос дом, который со временем станет еще одним музеем.

Сначала хибарка была капитально отремонтирована, потом в течение многих лет перестраивалась по собственному проекту художника, который каким-то немыслимым образом объединял все новые строения. «Наш дом рос, как некая биологическая структура, размножаясь клеточным почкованием», – скажет потом Дали.

В итоге дом в Порт-Льигате внешне уподобился мавританскому жилищу, напоминающему крепость под черепичной крышей над простым белым фасадом почти без дверей и окон, окруженный разросшимся садом. Комнаты на разных уровнях, соединенные между собой узкими лестницами и коридорами, здесь, как и в Театре-музее Дали, образуют любимый им лабиринт. Все просто, основательно и добротно: стены выбелены известью, полы выложены терракотовой плиткой. В прихожей деревянные стулья, старый сундук, чучело канадского медведя, служащее подставкой для тростей и зонтов. Две белые гостиные почти без мебели. В столовой – прямоугольный дубовый стол, украшенный двумя железными светильниками, за которым супруги обедали, когда на улице было холодно, сидя на деревянной скамейке. Отсюда несколько ступенек вверх и пара поворотов ведут в необыкновенную комнату с каменными сиденьями вдоль стен, которую Дали окрестил «Яйцом Гала». Комната действительно имеет яйцевидную форму. Ее единственное украшение – огромный круглый белый камин, опоясанный кирпичным фризом. Расположенное на его фронтоне круглое зеркало дает искаженное изображение овального пространства. Пустынный интерьер немного скрашен подушками из индийского шелка и русским самоваром.

Рядом с «Яйцом Гала» – библиотека Дали, картинная галерея, вместившая работы художника, созданные в Порт-Льигате, коллекция безделушек, которые собирал хозяин дома. На самом верху лабиринта – спальня. Она подвешена, как антресоль, и смотрит в море, отражаясь в зеркалах. Это единственное место, которое выбивается из нарочито простой, даже аскетичной обстановки дома. Две огромные, поставленные рядом, отделанные золотом кровати под голубым шелковым балдахином с розовой вышивкой придают спальне царственный вид.

Чтобы всё это увидеть, пришлось немного поволноваться. Мы с Бабенко взяли билеты на рейсовый автобус и по привычке уселись на задние сиденья, чтобы никто не пыхтел в затылок и можно было спокойно смотреть по сторонам и вперед. Но когда автобус стал подниматься по крутому серпантину, мы поняли, что это ошибка. В некоторых местах он без всякого преувеличения подъезжал к самой кромке горы, и мы своими пятыми точками буквально зависали над бездной, и по сторонам лучше было не смотреть. Да и что там увидишь кроме упавших вниз автомобилей и ржавых автобусных остовов! «Наверное, я трус, – подумал я, – но хорошо, что не за рулем. Подняться я, может быть, еще как-нибудь и смог, а вот спуститься, наверное, уже нет».

– Нет, не трус, – сказала мне после поездки девушка Анна из посольства Испании. – Когда я поехала на машине в Кадакес, я тоже не представляла себе весь этот ужас. Смотрела вниз и думала: это они когда упали – только что или немногим раньше?

«Парадокс, – подумал я, – в Кадакесе очень дорогая недвижимость, добраться до которой целая проблема. Лишний раз из дома лучше не выезжать. А если на горы спускается туман, а если непогода, а человеку в больницу, рожать или что-то еще очень срочное, то без вертолета точно не обойтись».

Когда мы прибыли на место, то на прощание пожали больше похожим на альпинистов водителям автобуса руки и поблагодарили их за подвиг. Те усмехнулись, поправив темные очки на загорелых лицах, и сказали, что они этот подвиг совершают по три раза на дню и за относительно небольшие деньги, можно сказать, из любви к искусству.

А еще один раз в году на Кадакес с Пиренеев налетает Трамонтана – жуткий северный ветер, развивающий скорость до 130 км/час, переворачивающий машины, вырывающий с корнем кусты и деревья и вгоняющий жителей долины Эмпорда в тяжелую депрессию. Его так и называют – «черный ветер долины Эмпорда». Все, кто жил в Кадакесе, были с детства «тронуты» этим ветром, что объясняет самоубийство деда Дали по имени Гал, который прыгнул вниз головой с балкона своей собственной квартиры (факт самоубийства тщательно скрыли от семьи). Так что песня Юлии Чичериной «ту-лу-ла, ту-лу-ла, ту-лу-ла, в голову мою надуло ла-ла-ла» имеет конкретный смысл. Сумасшествие деда отчасти передалось и Сальвадору.

Когда мы приехали, трамонтана дул уже достаточно сильно, и мне пришлось держать Сергея за пояс, чтобы тот смог снимать окружающие пейзажи. Мимо, как в пустынном мираже, проплывали местные жители на мопедах. На лицах были черные повязки под самый нос.

– Что за маскарад! – воскликнул я, увидев этих ниндзя. – Зачем на рот-то натягивать?

– Рот откроют – назад поедут, – невозмутимо ответил Бабенко и продолжил снимать.

***

С Сергеем мне было комфортно сразу по нескольким причинам. Во-первых, он был отличный фотограф, имевший острый глаз, пытливый ум и открытое сердце. Во-вторых, в то время мы вместе смотрели на мир одинаковыми глазами. И, в-третьих, он был очень энергичным. К тому же Сергей говорил по-английски, чего нельзя было сказать обо мне, потому что на вечернем факультете иняза им. Мориса Тореза, на котором я учился, английский был факультативно и мне, с семи лет заточенному на французский язык, не хотелось забивать свою матрицу еще одним объемом знаний; я откровенно считал, что английский, равно как и любой другой язык, будет для меня лишним. К тому же английский всегда был третьей парой, а это, учитывая рабочий день, перемещения на транспорте и другие занятия, было уже утомительным. Поэтому на английском, на который ходили только я и моя приятельница с немецкого отделения Ирина Шелякова, мы откровенно валяли дурака, а потом и вовсе заменили его изучение на посиделки с нашей молодой преподавательницей за бутылкой вина.

Впрочем, Сергей не раз отмечал, что его английский, который некогда катил во время его работы в Афганистане, в Каталонии мало кто понимает и со мной охотнее разговаривают на французском, иногда даже пытаясь перейти на каталанский или окситанский. Такая же фигня была и на Мальте, где английский – второй после мальтийского государственный язык – понимали только на главном острове со столицей Валетта, а вот на Гозо уже надо было сыскать человека, способного разговаривать на этом языке, и там куда охотнее реагировали на итальянский: сказывалась близость Сицилии. Короче, в моем случае английский выглядел примерно следующим образом:

– I’m very sorry, I don’t speak English, I only speak Russian and French, I’m a journalist, text-money, text-money…

Если я произносил эту сентенцию кому-нибудь, кто обращался ко мне на языке Туманного Альбиона, Сергей обычно улыбался в бороду и добавлял:

– Russian tabloid.

В той поездке английский пригодился Сергею только один раз. Когда мы ехали в гостиничном лифте, английская бабушка, по которой соскучились все кладбища мира, кинув бесцеремонный взгляд на Сергея и его завитые мелким бесом, собранные в хвост до пояса волосы, тут же спросила:

– В каком номере живете?

Бабенко ответил, но сначала мы заржали так, что лифт чуть было не застрял между этажами.

***

– Ты как хочешь, а я все-таки искупаюсь, – сказал Сергей и, сложив аппаратуру в кофр, начал раздеваться.

– Февраль, однако, – ответил я, но тоже начал снимать с себя одежду.

Морская вода буквально обожгла наши тела. Мы несколько раз символически окунулись в знаковом месте, и выйдя на берег, открыли припасенную нами бутылку виски, банку помидоров в собственном соку, купленную в местном магазине, маслины и нарезанный тонкими ломтиками хамон. Обратная дорога показалась уже веселей.

Когда мы вернулись в Фигерас, то прежде чем пойти в гостиницу, решили немного посидеть под сенью олив и в блаженстве растянулись на лавках центральной площади, где по соседству с нами каталонцы играли в петанк, шахматы и неспешно пили вино. Через минуту на площади появился молодой парень и с выпученными глазами на французском спросил у нас, как проехать в Фигерас.

Мы рассмеялись и сказали, что вы и так находитесь в Фигерасе, и более того, на его центральной площади. Он сказал, что мы его то ли обманываем, то ли разыгрываем, но это не похоже на Фигерас, поэтому он поедет дальше в поисках этого прекрасного города.

– Смотри, не промажь мимо Барселоны, – посоветовал ему я, и мы пошли в ресторан гостиницы поужинать и снять стресс после поездки по Пиренеям. Когда мы уже сели за стол, в ресторан зашла пара французов. Он – неопрятный, с грязными, слипшимися от пота волосами, в мятом пиджаке и в каких-то изжеванных штанах. Она – в джинсах сорок четвертого размера, ковбойке и в казаках со скошенным каблуком. Как говорят у нас в России: «Сзади пионерка – спереди пенсионерка». И действительно, глядя на ее лицо, ее можно было запросто перепутать с шарпеем.

Официант сей секунд вышел на встречу, но был буквально отброшен назад короткой репликой:

– Слишком агрессивный прием!

Молодой симпатичный парень, судя по всему, из Латинской Америки, смутился, но быстро пришел в себя, предложил присесть и поинтересовался, что они будут пить.

Мужчина что-то произнес в ответ, затем засунул свой синий, как спелая слива, нос в бокал, понюхал, сделал большой глоток и покачал головой. Затем он проделал то же самое со второй и третьей бутылкой вина, которую официант открыл на его глазах и, похоже, начал теряться в обстоятельствах, когда француз, увидев, что я внимательно за ним наблюдаю, обратился ко мне:

– Вы хотите что-то спросить?

– Да, месье, у меня к вам всего лишь два вопроса: как давно вы мыли голову и на какой помойке вы нашли вашу одежду и вашу подругу?

Французы буквально вылетели из ресторана, а еще через минуту официант принес прозрачный чайник с хересом и торжественно поставил его нам на стол: «Подарок от заведения!»

– Вот она, польза французского языка, – сказал Бабенко и налил через тонкий носик по полкружки божественного напитка.

– Сильно не налегай, – ответил я, – а то у тебя еще свидание.

***

В Пуболь – третье знаковое место для Дали и Галы – мы уже не успевали. В Пуболь я приеду с женой и дочерью еще через несколько лет, а пока у нас не оставалось времени даже на Барселону. Но Бабенко, который до поездки произносил как мантру «Саграда Фамилия, Саграда Фамилия», все-таки уговорил меня оставить чемоданы в камере хранения на железнодорожном вокзале и рвануть на метро до одноименной станции, к тому самому месту, где другой испанский гений (без сомнений!) Антонио Гауди задумал воздвигнуть свое величайшее творение, нареченное Сальвадором Дали «громадиной сыра рокфор».

Бабенко побегал по площади, затем залетел внутрь еще не достроенного храма, вылетел оттуда…

– Ну, как? – спросил я. – Как впечатление?

– Да он просто издевался над испанским народом!

06.06.2024