Пластуны. Золото плавней

Боевому искусству и джигитовке казаков начинали учить с детства. К восемнадцати годам из казака получался смелый и ловкий воин. Но кострычить[58 - Кострычить – рубить.] ловко лозу, попадать пикой на всем ходу в кольцо, стрелять на ходу в цель – это одно. Совершенно иным выглядел бой в реальности, когда в тебя в ответ также летели пули и твердая рука врага с шашкой тянулась к твоей голове.

Поэтому казаки и держали парубков в резервных группах и пускали их в бой, когда его исход был предрешен не в пользу врага. Так казачий дух, закаленный в регулярных тренировках, отшлифовывался и превращался в несгибаемую сталь, способную, подобно крепкому кар-бижу[59 - Карбиж – лезвие пластунского ножа.], разить врага.

Молодые казаки, слегка утомленные переходом и жарой, шли на конях шагом, глядя изредка по сторонам и стараясь держать походный строй. Рева же и его одно-сумы, напротив, не сводили глаз с прилегающих скал. Ничего не ускользало от их пристального наметанного взора. За уступами скал мог запросто скрываться не один десяток черкесов, которым, чтобы уничтожить небольшой конный отряд, не понадобились бы даже ружья. Достаточно было столкнуть вниз пару увесистых валунов, и камнепад смел бы казаков вместе с конями.

Рева дал знак рукой остановиться. Младший урядник несколько раз, раздувая ноздри, глубоко вдохнул воздух, словно горный барс, когда выслеживает добычу. Ветер донес запах еще свежего лошадиного навоза. Рева слегка насторожился. Он также знаком подозвал двух братьев Раков и Сашко Калиту – одного из молодых казаков, ехавших в первом ряду. Младший урядник залихватски закинул согнутую в колене правую ногу на седло и облокотился предплечьем правой руки на бедро.

– Ну-ка, хлопцы, разнюхайте, шо там попэрэду. Дюже навозом лошадиным воняеть. Да глядите, шоб все нозирком[60 - Нозирком – скрытно, издали.], – негромко распорядился Димитрий.

Прячась за валунами, короткими перебежками трое посланных на разведку казаков скрылись из виду. Вернувшись через четверть часа, Гнат Рак доложил:

– Кубыть тихо усе. Привал варнаки делали. Оттель и гний конский дюже воняеть. Черкесы кубырь сробылы. Гати[61 - Гать – острый колышек.] рясно[62 - Рясно – густо.] навтыкали. Мы с хлопцами шлях зачистили. Могем дальше двигать.

– Добре, – ответил Рева. Вновь вдел носок правой ноги в стремя, слегка выпрямил спину и дал отмашку двинуться дальше.

Справа все так же шумела река, разговаривая с камнями. Порой из ее чистых вод выпрыгивала форель, на секунду зависая над течением, и вновь окуналась в обжигающую холодом воду. По противоположному склону, полого спускающемуся к реке, островками расположились кушнари[63 - Кушнари – густые заросли.] дикой горной акации. Среди ее мелких темно-желтых цветков завели свою вечернюю перекличку турчелки. В воздухе пахло прохладой и свежестью, идущей от реки.

Пики скал, словно зубы великана, кусали солнечный круг. Оставалось совсем немного времени, и солнце зайдет за горные уступы, поднимающиеся, казалось, неприступной стеной. В горах темнеет быстрее. Необходимо было найти место для ночевки, чтобы отдохнуть самим и дать отдых лошадям. Впереди, на расстоянии в полверсты, в лучах заходящего солнца багровым всплеском сверкнула излучина реки. Здесь ее течение замедлялось. Слева шла все та же отвесная скальная стена. Между ней и излучиной реки природа создала колтычок, достаточный для стоянки полусотни всадников. Здесь и решено было сделать привал. Димитрий Рева выделил из молодых хлопцев двоих коневодов. Все казаки спешились. Коневоды приняли лошадей и отвели их в сторону, к зарослям ивняка. Когда лошади остыли, их напоили и пустили пастись.

Находясь на территории врага, было решено костры не разжигать. Рева выставил два секрета. В каждый из них он определил двух казаков. Рябокобылу и молодого казака Иванко Пяту младший урядник отослал на версту вперед по пути следования. Те залегли среди валунов и затаились. Двух других – Гната Рака и парубка Журбу – Рева отправил к излучине реки. Они укрылись среди ивняка, густо росшего по берегу. Вечеряли кто хлебом, кто лепешкой, натертыми соленым бараньим курдюком.

– Всем спать, – сказал Димитрий. Сам же дремал в полока, читая про себя молитвы ко Господу и Богородице.

Ночь своим черным покрывалом в час накрыла и окрестные скалы, и реку, и лагерь казаков. Лишь Семь сестер, Стожары да Чумацкий шлях разливались по темному небосводу мягким голубоватым светом. Эти небесные путеводные знаки, по которым со времен седой древности находили нужную дорогу предки черноморских казаков – запорожцы. Да и сейчас не утратили казаки навыка их пращуров – ориентироваться ночью по звездам.

Димитрий лежал на спине, закинув обе руки за голову. Остро пахло полынью. Находясь в полудреме, почудилось ему, что жива его красавица жена Фотиния, жива и его доченька Марьюшка. Смеются обе, увидев его, пришли на покос. День жаркий, солнечный. Младшенькая все ручонки тянет, обнять хочет, букетик ромашек протягивает, приговаривает:

– Что ты, папка, полынь нюхаешь, на ромашек тебе! Нарвала, пока поднимались.

Жена губы пухлые в улыбке кривит, качает головой, улыбается, протягивает белый тугой узелок.

– Смотри, коровка божья по цветку ползет, сейчас к тебе полетит! – слышится радостный детский крик.

Принесли девчонки трапезничать: холодного айрана в макитэрке[64 - Макитэрка – глиняный сосуд с широким горлом.] да свежую лепешку из кукурузной муки. Протягивает Димитрий руки, чтобы обнять дорогих своих жену и доченьку, а по их белым платьям кровь пятнами выступает. И позади них черкес злобно кэпкувает[65 - Кэпкувать – смеяться, насмехаться.], оскалив зубы. В руках рушница, из дула дымок сизый струится. Вздрогнул Димитрий, открыл глаза. Исчезло видение. Тоска на душу легла, печалью глаза увлажнились.

Прошлым летом, когда Рева в походе был, шайка черкесов на бахчу станичную наскок сделала, где в то время жена его Фотиньюшка кавуны вместе с другими казачками прибирала. А доченька рядом с мамкой была. Черкесы Марьюшку забрать хотели, да не дали казачки своих в обиду. Стрельнул тогда один черкес из ружья и попал в доченьку. Пуля с ее тельца вышла и в мамкино попала, под самое сэрдэнько легло. Так и схоронили их обеих без Димитрия. Лютой ненавистью воспылал Димитрий с той поры к варнакам черкесским. Боялись они его. Убитым черкесам уши отрезал. По вере мусульманской их после смерти в рай басурманский за уши притягивают. У кого ушей нет – харам. Сразу в ад попадает.

Так и не женился Димитрий боле. Бобылем жил. Поначалу подумывал сменить черкеску на рясу монастырскую. Воином Христовым стать. Да грехов своих боялся. Не дадут во врата монастырские войти. В миру остался. Смерти искал. Подобно волку, басурман грыз, проходя порой по шляху судьбы, как по острому карбижу. Молитва и вера крепкая спасала.

Забылся в полудреме вновь младший урядник Димитрий Рева. Тело и голова требовали отдыха.

Глава 5

Отара

5.1

Отряд верховых казаков, ведомый сотником Билым, с божией помощью и природной волей самих казаков продвигался по узкой горной тропе к перевалу. Каждый из этих бывалых, закаленных в боевых стычках воинов мысленно готовился к предстоящему бою. В души закрадывалось особое ощущение отрешенности. Так всегда бывает перед серьезным боем.

С одной стороны, ты еще здесь, в этом миру, мысленно говоришь со своими родными, оставшимися в станице, вспоминаешь счастливые моменты мирной станичной жизни. С другой – твоя душа молитвенно приближается к порогу, за которым лишь свет и покой и Он – великий создатель и вершитель судеб человеческих – Господь. Так, читая всегда перед боем «В руци твои…», казаки мысленно прощались со своими близкими и со всем мирским. Никто из них не знал, останется ли он в живых или суждено ему погибнуть в том или ином бою. Поэтому готовили душу предстать перед очами Всевышнего и вверяли Господу свою судьбу.

Казаки, как люди глубоко верующие, соблюдали Законы Божии истово, но и не чурались адатов своих предков. Что можно было расценить как некое вкрапление традиций времен дохристианских в веру православную, старообрядческую. Веру предков. Не признавали кубанцы нововведений никонианских. Завещали им пращуры чтить и соблюдать законы истинные, считая, что патриарх Никон и его последователи, изменяя образ перстосложения, форму таинства крещения, сугубую аллилуйю и другие стороны церковного предания, положили начало изменению и самой веры. Под влиянием латинян отвергнув святоцерковное предание, приняв троеперстие, трегубую аллилуйю, крещение обливанием и другие новины, новолюбцы открыли дорогу для ложных учений, мудрствований и ересей, кои нарушили важнейшие основания самой веры.

Осеняли себя казаки знамением двуперстным, в руки Господа дух свой отдавая, и шли в атаки на супостата-басурмана без упрека и страха.

Вот и сейчас, идя на конях след в след по узкой горной тропе к перевалу, возносили привычно молитву станичники за себя и за односумов своих.

Билый, шедший во главе сотни, оглянулся назад, окинув казаков взглядом. И хоть и хмурился от дум тяжелых – полегчало сразу, глядя на четкость и слаженность боевых товарищей. Шли казаки на своих боевых конях ровным шагом, держась в седлах непринужденно и легко. Но за этой легкостью скрывался крепкий, недюжинный характер, стальной дух, способный при необходимости перерубить любой другой. И не было крепче духа, чем дух казачий. Он сочетал в себе ловкость барса, зоркость орла и силу медведя.

Не смог сдержать легкой улыбки. Сердце радостно защемило. «Орлы! – подумал про себя Билый, – таким любой супостат не страшен! Что там сотня-другая черкесов?! Да, они славные воины, но с казаками им тягаться – шо попэрэд течения без брода реку переходить».

Вспомнился Билому стишок станичного балагура деда Трохима, чей внук Василь ехал сейчас рядом с Миколой, держа в руках дзюбу:

Пика востра, удалая – казаку сестра
А товарищ – острый нож, шашка – лиходейка,
Нам сподручней будет, чтобы грудь в крестах
Басурмана бей, круши смело, не жалей-ка.

Василь, несмотря на свой взбалмошный, кубаристый характер, не ловыл гав и, помимо умелой фланкировки шашкой, мог лихо управляться пикой. Билый, давая слово деду Трохиму приглядывать за Василем, четко следовал своему обещанию, в то же время так, чтобы Василь этого не заметил. До сих пор все выходило гладко, так что комар носа не подточит.

– Василь!

– Да, ваше бродь! – тут же откликнулся молодой казак.

– Не кричи, – Микола поморщился, – чуешь, гарью тянет?

Приказной неуверенно закрутил головой, принюхиваясь к горному воздуху. Еле заметно кивнул, уловив принесенную нитку запаха. «Значит, не показалось», – подумал сотник.

Солнце постепенно спускалось с небосвода, отбрасывая тень от всадников и коней на камни, разбросанные по сторонам тропы. На прозрачном от голубизны небе показались несколько облачков. Одно было похоже на горного орла, расправившего огромные крылья и готового броситься камнем на свою жертву. Другое – на кавун треснутый.

Где-то там, далеко внизу, несла свое быстрое, непокорное течение горная река, истекающая из Марты – притока Кубани. Где-то там по направлению течения шел отряд, ведомый младшим урядником Димитрием Ревой.

«Как они там? – мысленно спросил сам себя сотник Билый. – Все ли ладно? Ну да Димитрий – казак опытный. У такого не сваландишь[66 - Сваландить – сделать абы как.], быстро управится с молодежью, поставив на место».

Вот и перевал. Подул ветер, донося с дальних вершин свежесть и прохладу. Билый сделал знак рукой. Сотня остановилась.

Пристально, по-волчьи, глядя окрест, сотник заметил в стороне от тропы, по которой они подымались, множество катухов[67 - Катух – бараньи какашки.]. Это означало только одно: здесь были пастухи с отарой овец. Спрыгнув с коня, он преклонил колено, уперев носок пыльной ичиги в мелкие камни. Коснулся катухов. «Свежие. Значит, пастухи где-то недалеко», – подытожил Микола. Не вставая, он знаком подозвал к себе двух казаков. Осип Момуль и Иван Мищник спешились и, придерживая шашки, так же, на полусогнутых, подбежали к своему командиру.

– Вот что, братцы, метнитесь змейками по склону. Где-то недалече должны быть пастухи с отарой овец. Разведайте, кто они и откуда. Да и про аул черкесский заодно вызнайте, – распорядился сотник. – Вы оба по-черкесски балакаете, вам и сподручнее выведать все будет.

– Добре. Сробим, – кивнул Осип. Иван промолчал, всматриваясь в следы. И через мгновение казаки уже петляли меж гряды валунов, спускаясь по склону.

Между тем вся сотня подошла к месту, где остановился Билый.

На тропе не осталось ни одного казака. Поднялись все. Слава богу, без неожиданностей. Сотник приказал спешиться. Выделил несколько коневодов. Те приняли коней и отвели их за скалу, где не дул ветер и солнечные лучи еще достаточно согревали горный воздух. Лошади довольно фыркали, махая гривастыми головами. Привычные к тяготам военной службы, они были одним целым с их хозяевами. Проделав сложный путь, подымаясь к перевалу, неся на себе всадников и их вооружение, они готовы были, как и казаки, с ходу вступить в бой. Но сейчас им предоставлен отдых под наблюдением заботливых коневодов. Горный склон, куда коневоды отвели коней, был покрыт невысокой, но сочной травой. Ее было достаточно, чтобы лошади попаслись, восстанавливая силы после перехода. К тому же у каждого казака в переметных саквах была добрая порция овса, получив которую кони аппетитно захрумтели, перемалывая крепкими зубами зерна.

Отношение к коню у кубанских казаков во многом обусловлено мифологической насыщенностью народных представлений о нем. Казачья мифология коня – производное от общеславянской. Последняя является весьма сложной и разветвленной. В ней конь предстает как амбивалентное существо, причастное одновременно к разным мирам (мир живых и мир мертвых, мир людей и сверхъестественных существ). Поэтому он считается посредником между разными сферами бытия, помощником всех тех, кто путешествует между ними, непременным участником похоронных обрядов, носителем значительного магического потенциала. Как магическое создание конь связан с колдовством и гаданием, выступает как спутник мифологических персонажей. Как амбивалентное существо он способен приносить как добро, так и зло.