Уйти, взявшись за руки

– Ну и лето! Просто дуреешь от этой жарищи, – недовольно произносит Коневодова. – Девчата, вы заметили, что в Институте постоянно темно?

– У света для нас места нет, а у нас нет места для света, – вдруг мрачно изрекает Пискулина.

– Ну, почему ты всегда такая трагичная, Алина? – с жалостью говорит Русалина. – Ты же привлекательная девчонка! Поверь, все твои невзгоды перемелятся и будет тебе счастье.

– Тебе легко говорить, а у меня год назад старшего брата убили.

– Ужас! Кто?

Услышав испуганное восклицание Русалины, Леонард открывает зелёный глаз.

– Никто не знает. Его Женя звали, как этого лохматого Кирпичонка. Брат связался со скинхедами. Попал в плохую компанию. Они его Писклёй прозвали. Начались пьянки, драки. Прошлым летом Женю нашли в лесу на берегу реки с пулей в голове. Мы так и не узнали, кто это сделал и за что.

У Пискулиной дрожат губы. Бросив сигарету, Русалина обнимает девушку. Та утыкается лицом в Русалинино плечо и всхлипывает. Коневодова отворачивается от чужого горя. А что тут поделаешь? Висящий на груди Тростянской сотовый телефон начинает верещать и судорожно биться. Леонард открывает голубой глаз.

– Да? О, привет, мамуля!

…

– Да, у меня всё нормально.

…

– Да, ребята хорошие. Девочки мне помогают.

…

– Не волнуйся, мамуля, я вернусь к твоему дню рождения. Я люблю тебя.

Лиза отнимает мобильник от уха. На незрячем лице блуждает улыбка. «Дом! Милый дом!» Пискулина рыдает в объятиях Русалины. Русалина успокаивающе поглаживает её по коротко стриженной голове. Повернувшись к ним, Коневодова бросает:

– Ладно, харе? рыдать. Пошли на учёбу.

Одинаковые, как три затёртые спички, преподавательницы иностранных языков делят группу на неравные части. Эсфирь Давидовна Шпицберген уводит на английский Рустама Марамзоева, Алину Пискулину, Авогадро, Обморока, Русалину, Родионова, Ингу Карибскую и Лизу Тростянскую. Ида Моисеевна Телогрейкер забирает на немецкий Баху, Съедобина, Кирпичонка и Галю Кукукину. «Француженке» Асе Соломоновне Рубль достаётся одна непарная Машка Коневодова.

– Sit down please! – говорит ребятам Эсфирь Давидовна в кабинете английского языка.

Все рассаживаются. Пискулина с Тростянской, Обморок с Авогадро, Русалина с Родионовым, Карибская и Марамзоев поодиночке.

– Что нам только что сказала эта чахлая канарейка? – тихо спрашивает Обморок у Авогадро. – У меня самое смутное представление об английском.

– Садись, дебил!

– Я и так уже сижу, но что означает по-русски «ситдаунплиз»?

– То и означает: садись, дебил! Теперь понял, дебил? – шипит Авогадро.

– Nehmen Sie Platz! – говорит ребятам Ида Моисеевна в кабинете немецкого языка.

Ребята садятся: Кукукина со Съедобиным, Баха с Кирпичонком.

– В изучении немецкого языка, молодые люди, вам необходима мотивация, – вещает Ида Моисеевна, грассируя. – Один пгимег. Начинающие уголовники быстго и в совегшенстве овладевают, так называемой, воговской феней, но не в состоянии выучить таблицу немецких непгавильных глаголов. «Почему же?» – конечно, спгосите вы. И я вам сейчас таки отвечу. Пгосто потому, что феня необходима начинающим уголовникам для пгофессионального и кагьегного госта. Увы, без знания блатной музыки гассчитывать на пгиличное к себе отношение в местах не столь отдалённых пгосто глупо. Вот они и стагаются. Тепегь вам понятно, какое значение имеет мотивация?

А Ася Соломоновна в кабинете французского языка увлечённо рассказывает Машке Коневодовой о том, как она познакомилась в интернете с одним французским виноделом. «Но это стьёго между нами, Маша! Пьёсто как женщина женщине. Шоб вы себе знали». Он вдовец, одиноко живёт в своём старинном замке. Очень приличный мсье, хорошо сохранившийся, хотя и значительно старше Аси Соломоновны. Но для мужчины главное ведь не возраст. «Вы же меня понимаете, Маша?» Винодел пригласил Асю Соломоновну на католическое Рождество во Францию. Ася Соломоновна счастлива. Одной ногой она уже в замке. И пусть Ида с Фирой «Пайдон, Ида Моисеевна с Эсфийью Давидовной» обзавидуются!

Душный вечер уже почти перешёл в душную ночь, когда у Алевтины раздаётся звонок мобильника. Она лежит в постели, но ещё не спит – лакомится шоколадными вафлями. Разглядывает фотографию трёхмесячной племянницы, висящую над кроватью. Дитё мило улыбается беззубым ротиком. Однако, похоже, что мобильник умолкать не собирается, поэтому Алевтина заставляет себя встать и взять телефон. Ей звонит преподаватель истории Айвенго Николаевич Верёвкин. В молодости старшие Верёвкины были романтическими идиотами, зачитывались Вальтером Скоттом, вот и назвали своих детей Ровена и Айвенго. С возрастом романтизм полностью улетучился, а романтические идиоты превратились в парочку старых пердунов, недовольных всем на свете. Самому Айвенго Верёвкину теперь далеко за сорок, но это тот единственный мужчина в Институте, к которому Алевтина испытывает симпатию. Алевтина и Айвенго!

– Добрый вечер, Аля. Извини, что беспокою так поздно.

– Добрый вечер, Айвенго Николаевич. Не извиняйтесь. Я рада вашему звонку.

В грубом голосе Алевтины звучит несвойственное ему воркование, впрочем, больше похожее на клокотание раскалённой лавы в жерле вулкана.

– Я в замешательстве, Аля. Мне крайне неудобно просить тебя ещё раз, но не могла бы ты завтра меня снова заменить. Я пока не могу выйти на работу. Как не вовремя эта чёртова простуда! Выручишь?

Алевтине приятно выручать Айвенго. «Он же такой слабенький!»

– Конечно, заменю. Ни о чём не волнуйтесь. Выздоравливайте.

– Спасибо, Аля. Пойду болеть дальше.

– Пока-пока.

Алевтина возвращается в постель, вытягивается на простыне, как на влажном саване. Она хочет мечтательно улыбнуться, но тоненький детский плач из коридора стирает с её лица самое начало улыбки.

У Родионова гостит набивший оскомину Усатый Прапор. Кирпичонок крепко спит, отвернувшись к стене.

– А я не слышал, товарищ прапорщик, чтобы привидения помогали людям, – вполголоса говорит Родионов неопределённому густо-серому пятну, сформировавшемуся у него в ногах. – Обычно они занимаются мелкими пакостями: по ночам стучат в стену, скрипят половицами, стонут в подвале, разливают воду под ногами, посыпают пылью полки, выключают свет в туалете, когда ты там сидишь, портят продукты в холодильнике, пугают неожиданными воплями слабонервных…

– Это всё предрассудки невежественных людей, воин. Древние суеверия. Ну, или крайняя степень морального падения отдельных призраков. Закрепил в голове?

В этот момент Родионов слышит чей-то лёгкий топоток в коридоре, но не придаёт этому факту никакого значения. Впрочем, Усатый Прапор, на всякий случай, растворяется в темноте.

4

Дни сменяют друг друга. Среда.

Утром опять скандал. Ночью неизвестный злодей снова вытащил курицу из кастрюли Бахи и Кукукиной. На этот раз Галя уже не бегает по комнатам, а сидит на кухне и проливает горькие слёзы, утирая их Бошариком. Баха, как может, успокаивает соседку. Увидев растрёпанную голову Кирпичонка в дверях, Баха сердито говорит ему:

– Так дальше продолжаться не может. Чужие здесь не ходят, значит, кто-то из наших. Что-то с этим надо делать, Женька.

– Сделаем, – с готовностью кивает Кирпичонок.

– Да что тут сделаешь, – хнычет Кукукина. – Изверги, нелюди же вокруг!

– Успокойся, Галка, – говорит Баха. – Не все нелюди.

– Не плачь, Кукукина. Будет и на твоей кухне праздник. Я знаю, что делать, – понижает голос Кирпичонок.