Уйти, взявшись за руки

– Я оказался в добром мире, где мне все улыбались. Каждый цветок, листик, травинка. Все-все мне там улыбались. Просили, чтобы я с ними остался. И моя жизнь была бы простой и хорошей.

– Ну и остался бы в почтовом ящике, – хмуро замечает Авогадро.

Обморок с сожалением качает головой:

– Я не мог, мне ещё диплом нужно получить, а то мамка будет расстраиваться.

– Так чем дело с почтовым ящиком-то кончилось? – спрашивает Родионов.

– Сначала я был спокоен и счастлив, но вдруг меня охватила паника. Это же вообще ни хрена не мой мир! Что же я наделал? Как мне вернуться? Вот такая уникальная измена пришла. Никогда не забуду.

– Вот-вот, – равнодушно шепчет Авогадро.

– И что ты сделал?

– Стал топать ногами, бить себя по морде, и добрый мир растаял на глазах. Я опять очутился в обоссаном подъезде. Поверь, Родионов, факать – это чудовищно круто! Это в тысячу раз лучше, чем онанизм. Оргазм у тебя три секунды, а токсические галюны целый час. Сопоставь.

– А мозги? Говорят, от клея клетки мозга отмирают.

– Без этого ущерба, конечно, никуда, но оно того стоит, кароч.

Жаркий полдень. Отгородившись плотными шторами от зноя, Машка Коневодова, Русалина, Галя Кукукина и Баха пьют чай. Машка – широколицая, ширококостная, громогласная брюнетка – достала вишневое варенье. Баха принесла казахское печенье с маком, Галя пришла с Бошариком – шарообразной плюшевой рыбозвероптицей неопределённого цвета, из которой торчат две длинные конечности. Со своим единственным настоящим другом и удобной подушечкой под попу. Кукукина же маленькая, как дочка гнома. Вечные пятнадцать лет.

– Сама стряпала? – спрашивает Баху Машка, хрустя печенькой.

– Вместе с мамой. Дома ещё, – улыбается полненькая живая Баха. Вообще-то она Бахыт. Бахыт Сарсенбаева.

– Вкусные. Я люблю с маком. Дашь мне рецепт?

– Хорошо, что об этом печенье долбонавты не знают, – замечает Галя, устраиваясь на Бошарике, чтобы быть повыше.

– Что за долбонавты? – интересуется Русалина.

– А ты не в курсе?

– Я же только вчера приехала.

Кукукина морщится:

– Есть у нас тут двое слабоодарённых: Авогадро и Обморок. Слышали, девочки, как Авогадро разговаривает? «Лучче бы ани эта таво, эт самая, а то как-то не таво, чёт». На них обоих без слёз не взглянешь. Гумус! Правда, ведь, Бошарик?

Галя ёрзает на плюшевом друге. Баха удивляется:

– А они-то зачем сюда припёрлись? Неужели думают, что смогут покорить вершины знаний?

– Мама мия! Ничего ты не понимаешь в жизни, подруга, – говорит Машка. – Вот как раз эти слабоодарённые Обморок с Авогадро в Институт точно поступят.

– Как так? – таращит узкие глаза Баха.

– Потому, что у их родителей лялярд денег. Бизнес-класс!

– Вот ты где! – радостно кричит Родионову Кирпичонок, заглядывая в холл. – А я ношусь по Институту, как шар по бильярду, – ищу тебя. Не высшее учебное заведение, а какой-то лабиринт Минотавра! Запросто можно потеряться.

Кирпичонок проваливается в свободное кресло. Его буйные волосы торчат в разные стороны, как у сумасшедшего профессора.

– Уф, выдохся!

Тем не менее он энергично трясёт апатичные ладони Обморока и Авогадро.

– Кирпичонок. Евгений Кирпичонок.

Авогадро берёт пульт от телевизора и начинает переключать каналы.

– Что ты делаешь? – недовольно произносит Обморок. – Пускай бы американское мочилово шло.

– Баловство для детского садика. Я лучше музыку поищу.

– Авогадро у нас известный меломан, – хихикает Обморок. – Похавает феназепамчика и включает «Пикник». Сидит, тащится.

– Сейчас все ведутся на австрийскую биксу с бородой, а я за старый добрый советский рок, – невнятно шепчет Авогадро, не отрывая мутных глаз от экрана.

– На ТВ ты «Пикник» не найдёшь, – замечает Кирпичонок. – Сейчас всю эстраду голубые заполонили.

– Давайте лучше о шмали, пацаны, – понижает голос Обморок. – Я бы покурил, а нету. Как вы считаете, в Институте можно достать приличную шмаль?

– Я думаю, что у товарища Баблояна за деньги можно достать всё, – улыбается Кирпичонок.

– А есть что-нибудь, что у Баблояна невозможно достать?

– Что нэ можно за дэньги, можно за рэальные дэньги.

– С «бабками» у нас неважно, – огорчается Обморок. – Родаки гнетут не по-детски. Мамка мне сказала: «Не будешь учиться, будешь на папкином заводе батареи коричневой краской красить», кароч.

– А я сейчас в общаге такую красотку видел! – меняет направление разговора Кирпичонок. – Вот бы познакомиться поближе. Уроки можно будет вместе делать.

Отвлёкшись на минутку от возни с телевизором, Авогадро пренебрежительно бросает:

– Не стоит заморачиваться, братан. Не играй с этой идеей. Ни одна пипетка тебя ничему хорошему не научит. У этих тёлок один секс на уме!

Машка Коневодова внезапно гаркает:

– Кукукина, не звени так ложечкой! Бесишь.

Галя сконфуженно выгребает ложку из стакана.

– Извините, девочки, привычка. Ничего не могу с собой поделать. Звон ложечки в стакане с чаем меня успокаивает.

– А ты что? Сильно волнуешься? – хохочет Машка. – Ну-ка, колись, подруга! Из-за кого ты так адреналинишь?