Дорога на простор

Все это дал сказать атаман. Кивнул и подхватил:

– Тишь на Дону. Помню про то. И никогда не забуду. Дон – матерь, корень казачий. Проклят, кто над матерью надругается. Для нее трудимся. Над всей Русью, над великой, блеснет слава наша, донских казаков! Повторил, возвысив голос:

– Всех выше на веки веков казачью славу подымем. Люди по всей Руси поклонятся нам. Попы в церквах будут выкликать имена наши. От отцов к детям пойдут они, от дедов к внукам и правнукам. И пусть же не забудут их, пока кровь наша, русская, жива на земле!

Умолк. Слышалось дыхание людей. Хитро прищурился и спросил:

– Своей смерти, что ль, миновать хотите?

Из-за спины Филимона раздалось:

– Да мы с казачьей сакмы не сходили.

То опять сказал голос Селиверста, искателя кладов.

Ермак повернулся к нему:

– Они ж, браты твои, головы сложили – за товариство, за казачество, за Русь. Теперь ли сойдешь?

Взгляд его внезапно нашел Филимона.

– Ступай, – тихо, грозно сказал ему Ермак, – на место ступай!

И неотрывно следил за ним, пока широкая его спина, колыхаясь, не скрылась в толпе.

Тогда он потер одну руку о другую и простым, веселым говорком досказал:

– Кто тут говорит: голову, мол, класть велю? Не велю! Таскать ее, что ль, надоело? Хана сгони и живи: так велю. Сюда привел не на гибель. У Бабасанских юрт было их десять на одного – одолели. Мимо Долгого яра проплыли. К вольной воле веду. Вон она, рукой подать. Из руки своей отдать ее ворогу? Как Мамай бежал, с той поры не боялась ханов Русь!

Всех оглядел вокруг.

– Войско! Слушай! Одна сакма – в Сибирь-город!

И надел шапку. Мужицкий его кафтан продрался на локотках. В походах он не хоронился за спинами. Сам он, батька, тяжелым своим мечом прокладывал дорожку. Было что есть – ел, не было – и квасом из тобольской да иртышской водицы сыт. Он вел путями, где никто не провел бы. И проходили с ним, где не прошел бы никто.

Он снова крикнул, почти взвизгнул:

– Все поляжем! Поляжем, а назад не пойдем!

И тогда в безмолвии раздался тонкий голос Бурнашки:

– И-эх… атаман!..

Двадцать третьего октября казачье войско пересекло Иртыш.

В те времена Иртыш оставлял лишь узенькую ленточку плоского прибрежья под кручами Чувашего мыса.

Эту ленточку татары преградили завалом.

На мысе стояли главные силы Кучума.

Место казалось неприступным.

Здесь в темноте высадились казаки на топкую землю.

До утра, без сна, перетаскивали со стругов пушечные ядра, порох, пищали. Войско поредело, но клочок земли был тесен и мал, сотням негде было развернуться. Дрогли от предрассветного холода. И со всех сторон слышались голоса в огромном татарском лагере.

На заре косо, свистя, полетели стрелы с голой и черной Чувашевой горы, и над ней показался зеленый значок Кучума.

Тогда взвилось знамя над тем местом, где стоял Ермак.

Татары разглядели весь казачий лагерь. Они видели, как он мал, и выкрикивали сверху бранные слова и хохотали, издеваясь. Вот он, страшный враг, безумно загнавший себя в западню, запертый между горой, рекой и неприступно укрепленной кручей! И они привязывали к стрелам дохлых мышей и баранью требуху.

Казаки бросились на завал и отхлынули обратно.

Но трубили трубы у Ермакова места, заглушая крики умиравших, и спокойно развевалось казацкое знамя.

Грянули бронзовые горла пушек.

Пушкарь огромного роста щипцами хватал каленые ядра. Он высился, окруженный дымом и запахом горелого войлока и тряпья, и отпрыгивал, когда отдавала пушка. Полы длинного кафтана затлевали на нем, и он урчал и ворчал и ухал, присев, вслед ядрам.

Но ядра только плюхались в вал, вздымали столбы праха и древесного крошева из засеки, пересыпанной песком.

Когда смолкли пушки, донеслись снова крики и хохот татар.

Уже поднялось солнце, и военачальники их решили, поглумившись вдоволь, что пора кончать дело.

И вот – оправдался расчет Ермака, хитрый и дерзновенный. Татары сами в трех местах проломали засеку и хлынули, согнувшись вперед.

– Алла! Алла!..

Тогда Ермак встал у знамени. Войско увидело вождя. Он стоял, обнажив голову, – открытый под остриженными волосами лоб, все лицо, с темными скулами, с небольшими тяжело запавшими глазами, освещенное солнцем с востока, – казались нерушимо, прекрасно высеченными над железными плечами кольчуги. Клич прокатился по войску.

Дрогнуло и поплыло знамя Ермака.

Казачьи сотни бежали навстречу врагу.

Брязга, маленький, прыгая через рытвины, бежал впереди всех.

– Любо, любо! – кричал он и махал саблей.

Войска сшиблись бешено, с грудью грудь.

Эхо кидало, как мяч, вопли, лязг и грохот выстрелов, словно там, в воздухе, шла вторая битва над пустынной водой.

Не все ханское войско было перед казаками, а только часть его.

На вершине Чувашего мыса, за стенами и валами, Кучум слышал шум битвы.